ПОСЛЕСЛОВИЕ

      ПОСТАВИВ себе задачу — пребыть в пределах необходимого, но достаточного для того, чтобы наиболее важные, известные мне, моменты жизни блаженного Старца и наиболее существенные стороны его учения были предложены вниманию благочестивых читателей четко обрисованными, кончаю свой труд.

      Знакомясь с писаниями самого Старца, во второй части этой книги, читатель увидит, что мною оставлены не рассмотренными многие в высокой степени значительные в догматическом и аскетическом отношении вопросы духовного бытия человека, затронутые блаженным Отцом, например, вопрос участия тела в богопознании, или вопрос поста, который определен Старцем весьма своеобразно и вместе необычайно глубоко, я сказал бы — христоподобно: «Кушать надо столько, чтобы после принятия пищи хотелось молиться» (Лк. 21, 34). Вместе с тем читатель в моем изложении встретится с целым рядом положений, раскрываемых мною, преимущественно, на основании многих устных бесед Старца. В выборе материала неизбежна условность и ограничение задачи. Неразумно ставить себе задачу — исчерпать материал; нецелесообразно вместе и другое: обилием материала отклонить мысль от того существенного, на чем сосредоточивалось внимание моего отца.

      Кроме приведенных выше свидетельств о благоговейном почитании Старца Силуана, мне известны и иные, подобные же свидетельства, а также не мало случаев действенности его молитв за больных и страдающих или проявления им поразительной интуиции и прозорливости; но я склонился к мысли умолчать о них, с одной стороны потому, что случаи эти касаются лиц, большинство из которых, как было уже сказано, еще живо; с другой — потому, что совсем не склонен увлекаться ими, следуя в этом отношении духу самого Старца, не придававшего им большого значения. История знает множество случаев исцелений и прозорливости и не у святых. Не эта сторона его жизни является подлинно великою.

      Преподобный Иоанн Лествичник говорит: «Иные больше ублажают дар чудотворения и то, что в духовных дарованиях видимо, не зная, что многое и выше сего и сокровенно, а потому и пребывает неотъемлемым» (Сл. 26, 95). Но что же из «сокровенного» может быть «высшим» даже дара чудотворения? Старец об этом говорит так:

      «О, немощной мой дух. Он тухнет, как малая свеча от слабого ветра; а дух святых горел жарко, как терновый куст и не боялся ветра. Кто даст мне жар такой, чтобы не знал я покоя ни день, ни ночь от любви Божией? Горяча любовь Божия. Ради нее святые терпели все скорби и достигали силы чудотворения. Они исцеляли больных, воскрешали мертвых, они ходили по водам, подымались во время молитвы на воздух; молитвою низводили дождь с неба, а я хотел бы научиться только смирению и любви Христовой, чтобы никого не обидеть, но молиться за всех, как за самого себя».

      Об этом высшем и сокровенном в жизни Старца — пытался я в меру сил моих говорить. Преследуя эту цель, я решил писать о путях к стяжанию духовной свободы в Боге — откровенно, не замалчивая и не скрывая того, что услышал.

      В той же «Лествице» Преп. Иоанна есть замечательное повествование «о святых осужденниках и о темнице кающихся» (Сл. 5). Святой писатель, пророчески предвидя множество соблазнов, порождаемых этим словом даже до сего дня, между прочим, говорит там:

      «Мужественный муж отойдет от сего, как острием уязвленный, с огненной стрелою в сердце. Низший же сего — познает немощь свою и, самоукорением удобно стяжав смиренномудрие, устремится вслед за первым; но не знаю, настигнет ли его. Нерадивый же пусть и не касается того, что здесь описано, чтобы ему, отчаявшись, не расточить и того, что делает» (Сл. 5, 27).

      Опасаясь соблазнить наивных и малодушных откровенным повествованием о трудностях духовной брани, я в начале сказал, что «настоящая книга по своему содержанию предназначается для очень узкого круга людей»; и теперь снова хочу повторить то же предупреждение, потому что как ни прост Старец Силуан, но жизнь его была исключительно высоким и великим подвигом любви к Богу.

      Истинно говорю,— я должен был преодолеть не малый стыд, прежде чем решиться писать настоящее Житие, потому что положение вещей вынуждало меня не скрыть моей близости к блаженному отцу. Я уверен, что всякий, кто знал его, и знает меня, с возмущением скажет: «И ты посмел писать о Старце?» Не знавшие же его, но знающие меня, или хотя бы только видевшие, с презрением заметят: «Если ученик такой, то, значит, и учитель был ничто».

      Сознаю, что для имени великого Старца иметь такого жизнеописателя и свидетеля — унижение. Но не было иного исхода... Я предпочел бы скрыть себя и отдать сей труд безыменным, чтобы не умалять моим убожеством величие Старца, но не мог позволить себе этого, так как счел необходимым понести ответственность за свидетельство о нем. В частичное оправдание моего дерзания скажу, что на это дело я понуждался желанием и настойчивыми просьбами многих лиц, а также послушанием моему духовному отцу, глубокому старцу, ныне еще здравствующему Иеросхимонаху Пинуфрию, давшему мне на сие прямое благословение. И все же я долго боролся внутренне, потому что духовное слово есть энергия совершенно особого порядка. Говорящий его сам первый поставляется на суд произносимого им слова, и потому, конечно, я отдаю себя на вполне заслуженное поношение, и знаю, что буду осужден и Богом и людьми. Некоторым облегчением для моей совести является впрочем, тот факт, что в данной книге нет ни единой моей [34] мысли, но все почерпнуто из поучений и бесед блаженного отца и других моих наставников. Боясь, однако, что, как лишенный духовного разума (т. е. ведения), я и в описании жизни Старца и в изложении его святых уроков не избежал ошибок, прошу ответственность за них возложить всецело на меня, чтобы не был опорочен опыт Старца, запечатленный святою жизнью и святым словом его.

      Всякого благочестивого читателя понимающего трудность стоявшей предо мною задачи, прошу быть возможно более снисходительным и умеренным в предъявляемых ко мне требованиях. Прошу простить мне все мои невольные ошибки,— вольных быть не должно, ибо я руководился страхом, не позволяющим мне «лгать на святого»,— и исправить их. Во избежание потери или ущерба в самом существенном, прошу не останавливаться вниманием на многих внешних и внутренних недостатках моего труда, например: неумелое распределение и предложение повествования; бездарность психологических описаний; возвраты и повторения одного и того же; не-искусство и отрывочность богословских определений, чем неизбежно будут вызваны многие недоумения и нарекания. Наконец, прошу простить мой тяжелый и грубый язык, столь диссонирующий святой и величественной простоте всего облика блаженного Старца.

      Совокупность условий моей жизни в настоящее время не позволила мне больше побороться с некоторыми из указанных недостатков, но не исключена возможность, что в дальнейшей работе удастся уменьшить их в той или иной мере. А теперь, надеюсь, слово Старца, истекшее из полного любви сердца, увлечет умы и души читателей, ибо для имеющих уши, чтобы слышать, и очи, чтобы видеть, оно в самом себе несет яркое свидетельство своей правды и истины.

      Слово Старца, необычайно высокое по своему духовному совершенству, есть свидетельство о той вышеестественной жизни, которою дано было ему жить. Для многих оно остается непонятным и недоступным, несмотря на всю свою ясность и простоту. Опыт показал, что отчасти непонятно оно именно в силу своей простоты и чуждого современному интеллектуальному человеку стиля восприятия и выражения, и это обстоятельство послужило для меня побуждением сопроводить и даже предварить его пояснениями на языке, более доступном образованным людям нашего времени, в надежде послужить хотя бы кому-нибудь подспорьем для лучшего понимания путей святости. Когда же читатель учтет необходимость чуткого внимания к тем простым и спокойным словам Старца, в которых затронуты глубокие вопросы человеческого духовного бытия, или описана внутренняя брань или действия благодати, тогда всякая потребность в моих пояснениях, естественно, отпадает, и остается в силе только святое и чистое слово блаженного отца.

* * *

      Сегодня, творя память по отце нашем Старце Силуане по случаю десятилетия со дня кончины его, душа моя с благоговейною любовью молитвенно обращается к нему:

      Прости меня, отче святый, что я по безумию своему осмелился говорить о том, что ты по снисхождению твоему доверил мне. Благодарный Богу, давшему мне незаслуженное счастье знать тебя и иметь свободный и частый доступ при жизни твоей здесь, прошу, позволь мне спросить тебя: теперь, когда ты прешел все пределы земли и зришь непостижимую красоту возлюбившего тебя и возлюбленного тобою Господа и Его Пречистой Матери, от сладости любви Божией забыл ли ты наш скорбный мир и уже не вспоминаешь его, или продолжаешь еще сильнее молиться, потому что любовь, как ты говорил, не может ни забыть, ни успокоиться, покамест не достигнет своего последнего желания?

      И хотя моя омраченная и мертвая на все благое душ? неспособна ныне воспринять твой голос, однако с нами остались твои слова, в которых мы слышим ответ твой:

      «Душа, которая познала Бога, своего Творца и Отца Небесного, не может иметь покоя на земле. И помышляет душа: «Когда явлюсь Господу, то во всем Его милость умолю за весь род христианский». И вместе думает: «Когда узрю Лицо Его любезное, то от радости не смогу ничего сказать, ибо от большой любви не может человек ничего говорить». И опять думает: «Буду молиться за весь род человеческий, дабы все люди обратились ко Господу и упокоились в Нем, ибо любовь Божия всем хочет спастись».

      В глубоком убеждении, что наш блаженный отец достиг Бога и совершенной любви, к которой так неудержимо стремился, и что ныне он в Духе Святом объемлет весь мир своею молитвою в еще большей мере, чем во время земной жизни, никого не желая предупреждать, никому ничего не навязывая, следуя лишь влечению своей души, кончаю свое убогое слово молитвою:

ПРЕПОДОБНЕ ОТЧЕ СИЛУАНЕ,
МОЛИ БОГА О НАС!

Франция, Сент-Женевьев-де-Буа,
«Донжон», 11/24 сентября 1948 г.

      [34] «нет ни единой моей (?) мысли» — таковых мыслей немало, о чем свидетельствуют «Писания Старца Силуана».