Главная
Монах Симеон Афонский
Написать икону на Афоне
Заказать поминание на Афоне
Новости
Стихи
Тексты
Переводы
Библиотека
Галереи
Иконы Афона
Поездка на Афон
Паломничество Афон
Монастыри Афона
Что такое Любовь?
Богатство?
Старец
Видео
Аудио
О проекте
Написать письмо
Все комментарии
Молитва
Карта сайта
Поиск
Скоро
22 марта
Сорока мучеников Святогорские Панигеры: монастырь Ксиропотам
Осталось 3 дня

Афон

 
информационный портал Святой Горы Афон. Все об Афоне. Исторические описания Горы Афон. Советы о том, как организовать поездку на Афон, и отчеты о путешествиях. Паломничество на Афон: карты Афона, описания монастырей, троп и советы для самостоятельных путешественников. Рассказы о старцах Афона и афонских монахах. Переводы рукописей и Житий афонских святых. Фото и иконы Афона. Поучения, притчи и стихи монахов Афона, старцев и святых. Богословские статьи. Смотрите: Новые статьи на портале
Присоединяйтесь к нам в группе ВКонтакте-1 ВКонтакте-2 Instagram и Telegram и facebook group, на странице facebook web в на канале Youtube также в zen.yandex. и получайте расширенный контент в Patreon. Рекомендуем сайты: Высказывания о духовной жизни - Жития, притчи старцев
Афонский патерик Июль

Афонский патерик Июль

 


5  июля
Житие преподобного и богоносного отца нашего Афанасия
Страдание святого преподобномученика Киприана Нового
8  июля
Житие преподобного и богоносного отца нашего Феофила Мироточивого
10  июля
Память преподобного и богоносного отца нашего Антония Печерского
11  июля
Память преподобного отца нашего Никодима
Страдание преподобномученика Никодима
Страдание святого преподобномученика Нектария
28  июля
Житие преподобного и богоносного отца нашего Павла Ксиропотамского

 

 

 

 


5 ИЮЛЯ
Житие преподобного и богоносного отца нашего Афанасия
Этого небесного человека, земного ангела, безсмертных похвал достойного мужа, в смертную жизнь ввел великий город Трапезунд, в науках возрастил Константинополь, а явили в нем жертву Богу Кимин и Афон. Родители его славились благородством и богатством и всем известны были своей знатностью и благочестием. Отец его происходил из великой Антиохии, а мать – из Колхиды; в Трапезунде же они имели только жительство. Отец его умер еще до рождения святого, а мать, родив его и освятив крещением, едва успела вскормить его своим молоком, как перешла вслед за мужем из временной жизни в вечную. Этому еще в пеленах осиротевшему младенцу дано было при святой купели имя Авраамий. Впрочем, лишившись земных своих родителей, он не остался без попечения и промысла о себе Небесного Отца сирот. Господь вседетельным Своим манием возбудил к милосердию сердце одной монахини – благородной и богатой девы, знакомой и подруги Авраамиевой матери: она взяла к себе и стала заботиться о нем, как о своем дитяти. Авраамий с самого своего малолетства показывал уже, каков он будет со временем. Скромность во всем его поведении, благочиние, понятливость, далеко не по годам разумность, великое воздержание были отличительными чертами детского его возраста. Когда он играл с другими детьми, ти своими играми пророчествовали ему будущее: собираясь в пещеру, они избирали его не царем или воеводою, а игуменом и подчинялись ему, что впоследствии и исполнилось, – и многие из тех детей с возрастом сами сделались иноками. Видя, что монахиня, его воспитательница, постоянно упражняется в молитвах и пребывает в частых постах, Авраамий удивлялся ей и спрашивал ее о причине такого ее поведения. Она, заметив в нем удобоприемлемость для благих назиданий, усердно и всячески старалась на этой благой и плодоносной почве сеять возможно более семян благочестия. И не напрасно было святое ее старание. Авраамий с душевной радостью внимал наставлениям своей воспитательницы и с того времени, оставляя детские игры, стал вкоренять в сердце своем страх Божий, который есть начало премудрости, а со страхом и любовь к Богу, и, по степени развития детских своих сил, укрепляемый благодатью Святого Духа, начал упражняться в подвигах добродетели. Воспитательница Авраамия, питая сердце его благочестивыми назиданиями, не пренебрегала и образованием его ума. Отрок отдан был ею в научение книжное. Обладая счастливыми от природы умственными способностями, он понимал урок столь легко, что был дивом и для учителя, и для своих товарищей.
Но, когда минуло Авраамию семь лет его возраста, он снова осиротел: духовная мать его, монахиня, из сей юдоли нашей привременной переселилась в Небесную отчизну. После сего он возымел сильное желание отправиться в Византию, чтобы посвятить себя там высшим наукам. Господь, пекущийся о сиротах и видящий направление наших желаний, призрел на чистоту сердечного его стремления и потому премудро устроил дело по желанию его сердца. По устроению Божию с Авраамием познакомился один евнух тогдашнего царя Греции Романа Старшего, бывший в то время в Трапезунде таможенным чиновником. Видя целомудрие и ум отрока, он полюбил его, взял с собою в столицу и отдал там в научение одному славному наставнику, по имени Афанасий. Учась у Афанасия, юный Авраамий, при счастливых умственных способностях, быстро шел вперед в своем образовании и в короткое время обладал уже многими сведениями по всем частям преподаваемых ему наук. Но при своем старании об образовании ума Авраамий не оставлял в небрежении и образования нравственного. Сколько питал он свой ум уроками философии, столько же умерщвлял плоть свою строгой жизнью и воздержанием, – и вскоре сделался почти тем же, что был и Афанасий.
В то время в Византии был один военачальник, по имени Зефиназер. Он женил своего сына на одной сроднице Авраамия, которая посоветовала своему мужу взять юношу в дом свой. Сын вельможи тотчас согласился на предложение юной своей супруги. Но Авраамий не вдруг решился исполнить волю своей сродницы. Только после многократно повторенной просьбы юных супругов явился он в их дом, да и явившись, не хотел пользоваться одним с ними столом, ибо желал скрыть воздержную свою жизнь, которой научился почти с пеленок. Поэтому в услужение ему дали двух человек, которые от господ и доставляли все для него нужное. Но блаженный Авраамий, не желая баловать свой вкус роскошными вельможными блюдами, уговаривал прислужников, чтоб они те снеди продавали и покупали для него только ячменный хлеб; да и ячменный хлеб вкушал он чрез два дня, с сырыми зелиями, питием же его была одна вода; редко когда к малому утешению своей природы вкушал он некоторые из плодов. Чтобы умерщвлять таким образом плоть свою, он никогда не насыщал чрева и считал истинным питанием воздержание, находя невыразимое наслаждение в частых и долгих постах. Не более этого был он снисходителен к себе и в отношении сна, считая истинною для себя жизнью бодрствование. Для борьбы со сном он наполнял таз водой, полагал в нее снегу (если он был) и, когда одолевала его дремота, мыл свое лицо этой холодной водою. Малый же сон, допускаемый по необходимому требованию природы, принимал он, успокоиваясь не на одре, а сидя на стуле. Будучи таким немилосердным врагом своей плоти, Авраамий к нищим своим братиям был, напротив, необыкновенно милостив и сострадателен, так что все, получаемое от сродников и друзей, передавал в руки убогих и бедных; если же не имел ничего, что мог бы дать им, то снимал с себя нижнее платье и отдавал оное в милостыню, а сам оставался в одном верхнем одеянии, лишь бы только прикрыть свое тело. Слуги, видя это, докладывали своей госпоже, и она присылала ему новую одежду, но и с этой поступал он так же, считая наготу своего тела царским одеянием, а холод – приятной теплотой. Так, державно подчиняя плоть и душу свою урокам мудрости и светло просвещаясь ими, он еще прежде облечения в иноческий образ оказывался уже истинным иноком и прежде пастырского совершенства – совершенным пастырем. За такую дивную свою жизнь, за сладость и утешение в беседах, за богатство мудрости он пользовался любовью и уважением всех. Поэтому самые товарищи Авраамиевы, питая неподдельное к нему расположение, желали видеть и иметь его своим наставником и просили о том царя. Царь, узнав и сам высокую жизнь Авраамия и глубокую его мудрость, с удовольствием согласился исполнить их просьбу и сделал его, по должности наставнической, равным учителю его, Афанасию. Но недолго сидел Авраамий на кафедре наставнической. Так как учение его стало славиться больше, чем учение Афанасия, его наставника, отчего к нему собиралось больше учеников, чем к последнему, то Афанасий по слабости человеческой стал завидовать бывшему своему ученику Авраамию и даже ненавидеть его. Узнав об этом и не желая служить камнем преткновения своему наставнику, Авраамий оставил должность учителя и проводил в доме воеводы жизнь частную, упражняясь в обычных подвигах добродетели. Скоро воевода по повелению царя должен был в видах некоторых государственных нужд отправиться на острова Эгейского моря. Питая великое расположение к Авраамию, он взял и его с собою. Когда они, посетив Авиду, были на острове Лемносе, Авраамий увидел оттуда Афонскую Гору – возлюбил ее и положил в своей мысли намерение вселиться в ней. По совершении царского поручения возвратились они в столицу.
Наставничество в своей столице устраивал Авраамию царь земной, самодержец, а Бог Вседержитель иное промышлял об ученике Своем.
В те дни, по устроению Божию, прибыл в Византию святейший Михаил Малеин, славный игумен монастыря Киминского, что в Малой Азии. Слыша о добродетелях его (ибо он был славен и всем известен), Авраамий явился к нему и, рассказав ему подробно всю свою жизнь, открылся и в том, что имеет давнее, сильное и постоянное желание сделаться иноком. Божественный старец тотчас провидел, что он предызбран быть сосудом Святого Духа. Во время духовной их беседы, умыслом Божиим, пришел посетить святого старца племянник его, славный Никифор, который был тогда военачальником всего Востока, а потом сделался самодержцем Греции. Никифор имел взгляд весьма проницательный: посмотрев на Авраамия и его сложение, нрав и поведение, он распознал в нем человека дивного. Когда Авраамий вышел от старца, Никифор спросил своего дядю, кто это такой и зачем он; преподобный рассказал ему все, и с того времени этот военачальник помнил его до гроба. Лишь только преподобный Малеин возвратился в Кимин, тотчас явился к нему и Авраамий, сгоравший желанием скорее сделаться иноком. Припав к ногам преподобного, он усердно и смиренно просил у него святой иноческой одежды. Старец, зная его прошедшее и провидя будущее, не медлил исполнить его просьбу и тотчас же, без обыкновенного искуса, удостоил его ангельского образа, переименовав из Авраамия Афанасием; даже облек его во власяницу, чего у них там в обыкновении не было, и таким образом вооружил его как бы бронею против всех врагов нашего спасения. Сделавшись Афанасием, Авраамий, по ревности своей к подвижнической жизни, хотел вкушать пищу только раз в седмицу, но старец, чтобы отсечь волю его, велел ему принимать пищу однажды в три дня и спать на рогоже, а не на стуле, как спал он прежде. Зная истинную цену послушания, Афанасий безпрекословно исполнял все ему повелеваемое – не только игуменом, но и другими начальственными в обители лицами. В остающееся же от монастырских послушаний время он по воле старца занимался каллиграфией. Видя его смирение, вся киминская братия называла его сыном послушания, любила его и дивилась ему.
В четыре года этот новый достохвальный подвижник частыми своими постами, бдениями, коленопреклонениями, всенощными стояниями и другими дневными и ночными трудами и потом восшел на верх подвижнической жизни. Посему святой старец, сознавая его приготовленным и способным для Божественных созерцаний, позволил ему вступить на поприще безмолвия и для того назначил ему одно уединенное место, в миле от лавры. В этом безмолвии старец заповедал ему вкушать хлеба, и то сухого, не в три, а в два дня, и немного воды, а во время Четыредесятницы принимать пищу чрез пять дней, спать – на седалище, как прежде, а во все воскресные дни и господские праздники бдеть в молитвах и славословиях от вечера до третьего часа дня. Блаженный сын послушания свято исполнял волю духовного своего отца.
Упомянутый воевода Востока, Никифор, однажды явился в Кимин посетить своего дядю, что делал он часто. Беседуя с ним, вельможа спросил его о юноше Авраамии, которого видел он у него в Царьграде. Преподобный сказал ему, что этот юноша из Авраамия переименован уже Афанасием, и рассказал подробно о дивных его подвигах. В это время случился там и брат Никифора, Лев Патрикий, доместик Запада. Вельможи захотели непременно видеть Афанасия. Удовлетворяя желанию своих племянников, преподобный согласился показать им редкое свое сокровище – чудного Афанасия, и они все трое отправились к нему в безмолвие. Слушая мудрые и приятные беседы его, вельможи столько утешались, столько радовались в душе своей и такой привязались к нему любовью, что едва расстались с ним. Эта любовь и впоследствии была источником искреннего их расположения, почтения и даже благоговения. По возвращении в обитель Никифор и Лев, вполне растроганные свиданием с Афанасием и пораженные мудростью духовных его бесед, говорили своему дяде: «Ты обогатился поистине великим сокровищем; очень благодарим тебя, что показал нам его». А старец, видя такое расположение своих племянников к Афанасию, призвал его и, вверив ему души и тела их, заповедал им впредь обращаться к нему, как к духовному своему отцу, и во всем повиноваться ему. Племянники от всей души благодарили своего дядю за такое устроение духовного их отношения и за попечение о них. После сего вельможи снова имели беседу с Афанасием и не уставали поражаться его мудрости. Да и сам старец удивлялся благодати, исходившей из уст духовного своего сына. Между тем, Никифор объявил Афанасию наедине богоугодное свое намерение непременно сделаться иноком. «Имей надежду на Бога, – сказал ему на то Афанасий, – и Он устроит, что тебе полезно». После этого Никифор и Лев с молитвою, с миром и великою для своих душ пользой удалились из Кимина. С того времени питали они к Афанасию большее благоговение и почтение, чем к своему дяде. После сего не только они, но и все другие из синклита и знатных вельмож, приходившие к преподобному Михаилу для молитвы и благословения, посылаемы были им для этой цели к Афанасию. Но, любя смиренномудрие и ненавидя славу человеческую, Афанасий решился удалиться из Кимина – особенно когда услышал, что святой старец Михаил хочет сделать его вместо себя игуменом. Раз, говоря об Афанасии с одним своим знакомым, преподобный, действительно, сказал: «Вот мой преемник!» Но святой Михаил имел здесь ввиду не преемничество в игуменстве своем: зная от Духа Святаго, что Афанасий много успеет в добродетели, взойдет на высоту созерцаний и будет жилищем благодати Божией, он пророчествовал, что духовный его сын сподобится подобных ему дарований, будет и пастырем многих словесных овец, только в другом месте, и люди будут благоговеть к нему.
С течением времени божественный Михаил больше и больше старел и дряхлел, а потому часто и болел. Начальнейшие в обители иноки, надеясь, что по смерти его будет начальствовать в ней Афанасий, часто посещали его в келье и, восхваляя его, оказывали ему разные ласки и услуги, чего прежде не делали. Удивляясь такому их поведению, Афанасий сначала не постигал причины изменившегося их обращения, но вскоре узнал от одного монаха, что преподобный Михаил наименовал его себе преемником. Получив такое известие, Афанасий, хотя и жалел о разлуке с возлюбленным отцом, но, избегая начальствования и соединенных с ним забот, а более всего – считая себя недостойным этого сана, оставил Кимин и не взял с собою ничего, кроме двух книг, им же самим написанных, а также четвероевангелия с деяниями святых апостолов и священного кукуля преподобного отца своего, который он всегда хранил, как священное некое сокровище. Оставив Кимин, он удалился на Афон, который, как мы сказали выше, видел и полюбил уже давно.
Желая лучше ознакомиться с пустынной жизнью здешних подвижников, он посетил многих отшельников и, при посещении их, видя чрезвычайно строгое их житие, дивился им и вместе веселился духовно, что нашел такое место, какого желал с давнего времени. Чудные афонские отцы проводили жизнь без всяких развлечений: не возделывали земли, не торговали, не имели никакого телесного попечения, не держали рабочего скота, не строили для себя даже и келий, а только сплетали из трав малые каливы и жили в них со многим злостраданием: во время лета от солнечного жара, а во время зимы – от холода. Пищею для них были только каштаны и другие подобные плоды. А кто доставлял им пшеницу или огородные овощи, тому платили они за то дикими плодами. Но это случалось весьма редко, потому что Афон был пристанищем безбожнейших критских варваров, которые являлись сюда часто и либо немилосердно убивали, либо отводили в плен святых подвижников[179]. Посещая пустынных безмолвных подвижников, Афанасий узнал, что преподобный Михаил Малеин отошел ко Господу, и пролил о нем слезы скорби и сожаления, как сын об отце.
Обозревая таким образом Афон, преподобный Афанасий достиг обители Зиг[180]. Здесь, вне обители, нашел он одного простого, но опытного в духовной жизни старца-безмолвника и остался у него в послушании, назвав ему себя Варнавою и сказавшись потерпевшим кораблекрушение корабельщиком – совершенным невеждою. Так поступил он с тою целью, чтобы оставаться никому не известным и чтобы не могли отыскать его вельможи – Никифор и Лев, почитавшие его духовным своим отцом и питавшие к нему глубокое благоговение. Старец Афанасиев по преклонности лет и дряхлости не мог много трудиться: поэтому он, будучи молод и смиренномудр, старался восполнять недостаток трудов своего старца и исполнял всякое дело – высокое и низкое. Спустя немного времени стал он просить своего старца, чтоб тот поучил его грамоте. Старец, искренно желая научить его книжной премудрости, написал ему азбуку и приступил к объяснению букв, но славный византийский учитель, когда преподаваема была ему азбука, к крайнему искушению терпения мнимого своего наставника, показывал вид, что он не только не знает грамоты, но даже и не может научиться ей. Поэтому простец нередко бранил мудрейшего и даже выгонял от себя. Мудрый Афанасий все это терпел и даже радовался порицаниям своего отца.
Благочестивый Никифор, услышав об удалении Афанасия из Кимина, чрезвычайно опечалилися и решился употребить все возможные со своей стороны средства к отысканию его. Он не знал мысли Афанасия об Афоне и желании его удалиться туда; однако ж, вероятно по предположению, написал солунскому судье убедительное письмо, прося его, чтоб он принял на себя труд отправиться на Афон для отыскания там сердечного его друга, монаха Афанасия, ставя обретение его верхом своих желаний, и за то обещал судье искреннее свое расположение и всегдашнее внимание. В письме своем Никифор очертил судье внешние Афанасиевы приметы, нравственным же отличием выставил высокую ученость Афанасия и глубокую его мудрость. Получив письмо Никифора, судья тотчас отправился на Афон, но поиски его были тщетны, и он возвратился без всякого успеха, потому что об ученом и мудром Афанасии ни прот горы, ни другой кто никогда и не слыхал. Впрочем, расставаясь с судьей и желая утешить его, прот сказал ему, что на предстоящем празднике Рождества Христова он будет высматривать искомого им монаха и, может быть, встретит его. По обычаю того времени все святогорцы собирались в Карейскую лавру трижды в год (в Рождество Христово, Пасху и Успение Пресвятой Богородицы), составляли там совокупный праздник, утешали себя приобщением пречистых, животворящих Христовых Таин, подкрепляли постнические свои силы общей трапезой и потом расходились по своим обителям. Итак, когда все святогорцы собрались в протат, прот в некоем иноке Варнаве действительно признал внешние приметы друга воеводы Никифора, но Варнава был простец, а друг Никифора – муж ученый. Для лучшего дознания истины, прот решился устроить Варнаве испытание. Он приказал канонарху, чтоб Варнаве, после 3?й песни, назначено было чтение для братии[181]. Варнава извинился, что не знает грамоты, и то же утверждал старец его, говоря, что он едва выучил начало первого псалма, и просил прота, чтоб он назначил другого чтеца. Но прот велел Варнаве читать, как он может. Преподобный начал читать, складывая по слогам, как дитя. Тогда прот стал угрожать ему епитимьей, если он не будет читать, как действительно может. Тут Афанасий, связуемый страхом запрещения, не мог более скрываться, повиновался поставленной от Бога власти, разрешил благоглаголивый свой язык и стал читать с такой мудростью, так сладко и витиевато, что весь лик старцев, смотря на него и слушая его, изумлялся, а мнимый преподаватель, старец его, сначала удивился слышимому от мнимого ученика своего и ужаснулся – потом заплакал от умиления, стыдился своего учительства и с тем вместе славил и благодарил Господа Бога, сподобившего его быть учителем такого мудрейшего мужа. Когда Афанасий окончил чтение и, по обычаю, положил на оба клироса поклоны, – встали все отцы и сами поклонились ему. А один из почетнейших отцов святогорских – Павел Ксиропотамский[182] – ко всему собору отцов стал в духе пророческом говорить об Афанасии так: «Братие! Этот брат, пришедший в Гору сию после нас, по добродетели – впереди нас, и в самом Царствии Небесном будет выше нас славою, ибо станет начальником этой Горы, многих направит ко спасению, и все будут повиноваться ему». Тогда для прота ясно открылось, кто был простец Варнава, и он, отведя Афанасия в сторону, объявил ему, что его ищут византийские вельможи Никифор и Лев. Преподобный смиренно и убедительно просил, чтобы прот никому не объявлял о нем. Не желая и сам лишиться такого для горы сокровища, прот обещал ему хранить его тайну и назначил ему для жития одну отшельническую келью, расстоянием от Кареи в три мили. Безмолствуя там, Афанасий получал себе пищу от рукоделия или занятия каллиграфией. А писал он так скоро, что в шесть дней кончал всю псалтирь, и так искусно и красиво, что не было другого подобного ему. Деньги же, получаемые им от этого труда, он раздавал в милостыню, удерживая самое малое количество только на то, чтобы как-нибудь содержаться со своим товарищем, который содействовал ему в трудах его жизни.
В то время брат Никифора, магистр Лев, начальник над всем полками на Западе, победив скифов, на обратном пути прибыл на Афон – с одной стороны, для того, чтоб благодарить Пресвятую Богородицу, даровавшую ему славную над варварами победу[183], а с другой – и за тем, чтоб самому удостовериться, не живет ли здесь Афанасий. Так как, по Писанию, не может укрыться град, верху горы стоящий, то скоро явился миру и этот мудрый отшельник. Лев, по тщательном испытании узнав о нем, пришел в безмолвную его келью и, обретя своего отца и досточтимого наставника, от сильной радости плакал, обнимал его и лобызал. Отцы Афона, видя столь великое расположение могущественного вельможи к преподобному, предложили ему, чтоб он попросил воеводу о деньгах на устроение храма в Карее (то есть протата), большего, чем прежний, ибо старый был мал и не вмещал всей святогорской братии, когда у них бывали собрания, – чем братия очень стеснялись и затруднялись. Преподобный предложил об этом Льву; Лев с радостью дал им тогда же столько денег, сколько им было нужно, и на месте иноческих их собраний скоро стал красоваться храм превосходный.
Проведя несколько дней в мудрых и богодухновенных беседах с Афанасием, Лев удалился с Афона. Вслед за тем по всей Святой Горе разнеслась слава об Афанасии, и многие стали каждый день приходить к нему для душевной пользы. Но он, любя безмолвие и избегая поводов к тщеславию, удалился во внутренние части Горы, чтобы найти там место по своей мысли. Бог же, промышляя не о его только пользе, но и о пользе будущей его паствы, привел его на самый конец Афона – на мыс его. Там преподобный устроил себе небольшую каливу и в подвигах восходил от силы в силу. Место это, долженствовавшее послужить утверждением всему Афону, называлось Мела на (черные). Между тем, сын тьмы и доброненавистник, диавол, видя великие подвиги преподобного, не мог быть равнодушным и готовил войну на своего противоборца. Сначала он уязвлял святого стрелами нерадения и всячески старался возбудить в нем ненависть к избранному им месту, чтобы таким образом удалить его оттуда. Но это все было по строению и попущению Божию, чтобы святой опытом собственной брани научился распознавать вражескую хитрую брань с человеком и умел потом помогать в искушениях будущим своим чадам. Так как там не было никого, с кем бы мог он посоветоваться, что ему делать, то он утвердился в следующей мысли: «Буду терпеть год, и тогда уже что Господь устроит со мною, то и сделаю». Решив таким образом свою судьбу, святой остался там и весь тот год терпел безпрерывную брань. В последний день, когда он с утра намеревался идти на Карею, чтоб тамошним отцам исповедать обстоятельства своей жизни, внезапно, по прочтении им третьего часа, облистал его небесный свет и окружил его всего. Супостат-диавол, не терпя этого небесного сияния, удалился от Афанасия, с темными своими навождениями – и сердце преподобного исполнилось неизреченного веселия, которое источало обильные и сладкие слезы. С этого времени святой получил дар умиления и плакал без труда, когда только хотел, и столько полюбил то место Мела на , сколько прежде ненавидел его.
В то время славный и благочестивый Никифор, назначенный от царя верховным вождем всей римской армии, отправился с воинством на остров Крит, где гнездились тогда нечестивые агаряне и много безпокоили римлян. Узнав же от брата своего Льва, что Афанасий находится на Афоне, он послал туда царский корабль с письмом к преподобным отцам Святой Горы, и, прося святых молитв их ко Господу Богу о всесильной Его помощи к побеждению и посрамлению нечестивых, убеждал их послать к нему Афанасия с другими двумя добродетельными старцами. Святогорцы, прочитав письмо полководца, дивились, что он питает такую приязнь к преподобному. С охотой согласились они исполнить просьбу и моление воеводы, но на волю и желание их не вдруг согласился Афанасий, так что они в этом случае принуждены были прибегнуть к сильной против него мере запрещения. Тогда он уже и против воли повиновался им. Святогорцы дали ему и одного старца в сопутники – но Афанасий начал повиноваться ему, как ученик своему учителю. Отпустив от себя Афанасия, все насельники Святой Горы стали как о нем, так и о Никифоре возносить прилежную ко Господу Богу молитву – и храбрый Никифор славно победил критских агарян. Скоро и благополучно прибыл туда и искренний друг его Афанасий. С неизреченным весельем встретил его здесь счастливый воевода и много дивился тому, что он с великим смирением и радостью нес долг послушания простому старцу. Победоносный Никифор, прежде чем стал рассказывать другу своему о мужественных подвигах, совершенных им в настоящей славной войне, напомнил ему о прежних своих обещаниях быть иноком и говорил: «Страх, отче, который вы имели прежде во всей Горе от нечестивых агарян, ныне по святым молитвам вашим кончился. И я, уже неоднократно пообещав святыне твоей удалиться от мира, теперь к исполнению этого моего обещания не имею никакого препятствия. Только усердно прошу тебя, отче: прежде создай для нас безмолвное убежище, где бы мы могли уединяться с другими братиями, – потом устрой особо великую церковь для киновии, куда бы можно было нам ходить всякое воскресенье для приобщения Божественных Христовых Таин». Говоря это, Никифор тогда же давал преподобному и достаточное количество денег на нужды и расходы по предполагаемым постройкам. Но Афанасий, избегая забот и попечений житейских, не принял от своего друга ненавистного злата, а заповедал ему всегда хранить страх Божий и внимать своей жизни – так как он находится среди сетей мира, и только сказал: «Если есть воля Божия, исполнится и то, чего ты желаешь». Выслушав этот отказ Афанасия, Никифор впал в великую печаль, но не отлагал желания и надежды устроить на Афоне монастырь для себя и своего друга. Наконец, проведя несколько дней во взаимных и приятных беседах на завоеванном Крите, друзья разлучились: преподобный возвратился на Афон, а стратиг, победивший полчища агарянские, отправился в столицу. Воспламенившись сильным и непременным желанием построить монастырь, Никифор скоро послал к Афанасию одного духовного своего друга, именем Мефодия, сделавшегося потом в горе Киминской игуменом, – с письмом и шестью литрами золота и убедительно просил его начинать постройку монастыря. Преподобный, размышляя о горячем желании и добром намерении благочестивого воеводы, увидел, что есть воля Божия создаться монастырю, и потому, приняв посланное ему золото, в 6469 г. (961г.) в месяце марте, 4?го индиктиона, усердно приступил к построению – сперва, как желал Никифор, безмолвного убежища, где и создал храм[184] во имя всеславного Предтечи, а потом, ниже старой своей в Меланах каливы, начал строить превосходную церковь во имя и честь Пресвятой Богородицы для предполагаемой киновии, – чего также хотел Никифор. Видя сии дела преподобного, расседался от злобы немощный супостат-диавол и решился препятствовать ему в строении. Когда строители начали рыть землю под основание храма, безсильный доброненавистник демонскими своими действиями ослабил руки их так, что они не могли ими коснуться даже уст своих. Святой Афанасий, сотворив о них прилежную к Богу молитву, разрешил руки их и таким образом посрамил лукавого. Это было первое его чудо. После того он взял орудие для копания и к большой досаде демона начал сам копать землю, вслед за ним стали безпрепятственно работать и мастера. Видя, какое над ними совершено Афанасием чудо, они восчувствовали великое к чудотворцу благоговение и, припав к ногам его, усердно просили, чтоб он удостоил их иноческого ангельского образа. Афанасий исполнил святое их желание и благодарил Господа Бога за то, что Он еще прежде, чем построен монастырь, посылает ему уже обитателей. Тогда зиждущие стали строить для себя убежище не как наемники, а как хозяева. И потому дело шло скоро и росло успешно.
Но так как слава о великих добродетелях преподобного и слух о Божественном его деле пронеслись везде, то отовсюду собирались к нему многие, желавшие сожительствовать с таким святым человеком и по своим силам подражать высокой подвижнической его жизни. При содействии помощи Божией, по молитвам преподобного, тот Божественный, изящный и чудный крестовидной формы храм во имя Пресвятой Богородицы был кончен. Потом святой создал еще два малых храма, на правой и левой стороне великого, – один во имя чудотворца Николая, а другой – во имя святых Сорока мучеников. Тогда только преподобный принял великую схиму – от некоего добродетельного отшельника, по имени Исаия, ибо до того времени не был еще совершенным иноком, хотя своими добродетелями давно уже был высок и пред Богом, и пред людьми, и, как светлое солнце, сиял пред всем миром. После сего построил он кельи для братии, трапезу, вмещавшую в себе двадцать один стол – из белого мрамора, из которых за каждым могли сидеть по двенадцати человек, потом – больницу-странноприемницу, баню для больных и странных и другие необходимые принадлежности богоугодного своего заведения. Так как вблизи созидающейся лавры не было достаточного количества воды, то святой искал ее в различных местах Горы и наконец в одном высоком неудобопроходном месте, на расстоянии от обители в 70 стадий, нашел он несколько родников, источающих превосходную воду. Несмотря на неодолимые и неисчислимые трудности, он или разрыл, или сокрушил гигантские утесы, положил между ними водосточные трубы, собрал и соединил в них несколько водных ключей и привел в лавру столько воды, что там мог разделить ее на несколько водоемов, устроенных отдельно для всех служебных заведений, как-то: хлебни, поварни, и проч., и проч., – что всякий может видеть и поныне.
«Повествовать о прочих зданиях и заведениях преподобного, как то: о параклисах внутри и вне монастыря, о мельницах, огородах и виноградниках, о различных им насажденных деревьях, о приобретенных им метохах и других угодьях, которые он устроил для доставления братии выгод, также о живописи в храме и о всех чиноположениях и законоположениях в церкви и вне ее, я, – говорит жизнеописатель, – считаю излишним, так как это дело истории, а не повести о его жизни. Скажу только, – пишет он, – что во всех указанных выше трудах всегда принимал участие и сам преподобный. Он был так крепок и силен, что много раз один с одной стороны волок какой-нибудь груз, тогда как с другой волокли его три человека и едва успевали за ним следовать. К нему отовсюду собиралось множество народа: одни – принять от него благословение, другие – вопросить его о предметах сомнительных или неизвестных; и он всех принимал ласково и назидал спасительными беседами, так что никто не возвращался от него без душевной пользы. К церковным службам прилагал он все свое старание и заботился, чтоб они совершались богоприлично и со всей точностью. Посему во время служб никто у него не дерзал разглагольствовать или выходить из церкви без крайней нужды. Вне церкви постоянно держал он двух братьев, которые испытывали выходящих из нее, и кто из них не имел благословной причины к выходу, тому выходить не дозволяли. Кроме того, один брат ходил по церкви, когда происходило чтение, во время которого, по обычаю, сидят, и будил тех, которые спали, или останавливал разговаривающих; другому брату повелевалось замечать, когда кто приходит в церковь и доносить о том подробно и точно, а после он уже сам испытывал всех, и с тех, которые приходили к службе поздно – именно по причине безпечности и нерадения, – взыскивал строго. Кратко сказать: преподобный был управитель мудрейший и пастырь неусыпный, тщательно заботившийся, чтоб хищный волк не пожрал ни одной овцы из словесного его стада. За эту-то душеполезную его точность в управлении вверенной ему паствой, за премногое усердие в церкви, за богоугодную его собственную сокровенную жизнь и за великое его благоговение к Приснодеве и Преблагословенной Богородице, он много раз удостаивался видеть Ее, многомилостивую к роду человеческому, даже чувственными очами – как умными видел Ее всегда. Из многих таковых случаев расскажем об одном.
Тогда как святой Афанасий строил свою лавру, попущением Божиим случилось, что в один год сделался в ней такой неурожай и голод, что во множестве стекшиеся к нему братии, не вынося строгих подвигов и постигшего лавру искушения, один за другим разошлись, так что наконец остался только сам святой Афанасий, и притом – без куска хлеба. Как ни был силен в подвигах и тверд в духе терпения святой Афанасий, но голод превозмог его, стойкость духа его поколебалась, и он решился оставить лавру и идти куда-нибудь в другое место. Наутро святой Афанасий, с железным своим жезлом, в смутном расположении духа уныло шел по дороге к Карее и в пути провел уже два часа; наконец силы его истощились и он хотел было присесть, чтобы отдохнуть, как вдруг показалась некая жена, шедшая ему навстречу, под голубым воздушным покрывалом. Святой Афанасий пришел в смущение и, не веря собственным глазам, перекрестился.
– Откуда взяться здесь женщине, – спросил он сам себя, – когда вход женщинам сюда возбранен?
Удивляясь видению, приближался он к незнакомке.
– Куда ты, старец? – скромно спросила та святого Афанасия, поравнявшись с ним. Святой Афанасий, окинув спутницу взором, взглянул ей в глаза и в невольном чувстве почтительности потупился. Скромность одежды, тихий девственный взор ее, трогательный голос, – все показывало в ней женщину не случайную.
– Ты кто? Как зашла сюда? – сказал старец незнакомке, – и к чему тебе знать, куда я? Ты видишь – я здешний инок. Чего же более?
– Если ты инок , – отвечала встреченная, – то иначе, нежели обыкновенные люди, должен и отвечать, – быть простодушным, доверчивым и скромным. Я желаю знать, куда ты идешь; знаю твое горе и все, что с тобою делается, могу тебе помочь – но прежде хочу услышать, куда ты?
Удивленный словами таинственной собеседницы, святой Афанасий поведал ей горе свое.
– И этого-то не вынес ты? – возразила незнакомка, – ради насущного куска хлеба бросаешь обитель, которая должна быть славной в роды родов? В духе ли это иночества? Где же твоя вера? Воротись, – продолжала она, – я тебе помогу: все будет с избытком даровано, только не оставляй своего уединения, которое прославится и займет первое место между всеми возникшими здесь обителями.
– Кто же ты? – спросил Афанасий.
– Та, имени Которой ты посвящаешь твою обитель, Которой вверяешь судьбы ее и твоего собственного спасения. Я – Матерь Господа твоего, – отвечала дивная Жена. Святой Афанасий недоверчиво посмотрел на нее и потом начал говорить:
– Боюсь верить, потому что и враг преобразуется в ангела света. Чем Ты убедишь меня в справедливости слов Твоих? – прибавил старец.
– Видишь этот камень? – отвечала незнакомка, – ударь в него жезлом, и тогда поймешь, Кто говорит с тобою. Знай притом, что с этой поры Я навсегда остаюсь домостроительницей (экономиссой)[185] твоей лавры». Афанасий ударил в камень, и он разразился как бы молнией: из трещины его тотчас выбежал шумный ключ воды и запрыгал по скату холма, несясь вниз, до самого моря.
Пораженный таким чудом, святой Афанасий обернулся, чтоб броситься к ногам Божественной Незнакомки, но Ее уже не было; Она, как молния, скрылась от удивленных его взоров. С той поры ключ этот целительно струится даже доныне, в расстоянии двух часов ходу от лавры[186]. Таковой благодати, в утешение свое и назидание, сподоблялись не только Афанасий, но и некоторые из пасомых им. В числе таковых был некто Матфей. Раз во время утрени вдруг открылись очи души его, и он видит, что в церковь вошла некая Жена, облеченная небесной славою и честью, с двумя в белых, как свет, одеждах юношами, из которых один держал горящую свечу и освещал Ей путь, идя пред Нею как раб, а другой следовал за Нею, и оба относились к Ней с великим благоговением. Когда эти необыкновенные посетители стали осматривать всех присутствующих в церкви, чудная та Жена разделяла всей братии дары: тем, которые были на клиросах, она давала каждому по золотой монете, стоящим внутри храма – по 12 серебряных монет[187], а находившимся в притворе – по 6 сребреников всякому; некоторым же из братий дала даже по шести золотых монет. Сам же благоговейный Матфей получил лишь шесть серебряных монет, ибо и он стоял в притворе. Лишь только кончилось это видение, он тотчас пошел на клирос, возвестил о нем отцу своему и просил у него позволения поместиться в лике поющих. Преподобный признал это видение истинным, объяснив притом, что получившие по шесть милиарисиев благоговейнее прочих, и за то, по святым и богатым своим промыслам, которыми занимались во время службы, они получили и богатое вознаграждение. А что касается до того, что благоговейный и добродетельный Матфей получил дар наравне с нерадивыми, то это сделано с целью, чтобы он, получив вознаграждение высшее, не возгордился и не вознерадел, но, приняв меньший дар, пребывал в смиренномудрии и старался еще более возрастать в добродетелях.
Преподобный Афанасий, строгий и точный в своих правилах относительно церкви, таков же был и вне ее. В трапезе беседы были совершенно запрещены; во время стола никто не должен был уделять другому брату из своей части пищи или пития, а кто разбивал даже самый ничтожный сосуд, тот у всех публично просил прощения. После повечерия не дозволялось никаких бесед и запрещалось посещать келью другого. Празднословие было забыто, общежитие сохранялось строго, никто не дерзал даже произнести холодного слова мое или твое , ибо это отделяет нас от блаженной любви; тогда у всех было все общее, как повелевает Василий Великий. А кто какую бы то ни было вещь находил, тот полагал ее на открытом для всех месте, чтобы удобно нашел ее всякий, кому она дана для употребления; кратко – руководствуемые им иноки проводили некую жизнь блаженную и предивную.
Тогда как святой Афанасий столь богоугодно правил своей паствой, является к нему один человек с приятной, по его мнению, для святого вестью, что великоименитый друг его Никифор сделался царем. Афанасий вместо того, чтобы обрадоваться, крайне опечалился этим, ибо он потому только и устроил монастырь, что Никифор обещал ему принять иночество и потом пребывать с ним всегда неразлучно, разделяя труды уединения. Итак, преподобный обманулся в своих ожиданиях: все заботы его остались тщетными и цель, для которой отступил он от жития безмолвного, утрачена. Как скоро Никифор, причинивший Афанасию столько безпокойств, не соблюл своего обещания и венчался на царство, Афанасий решился оставить свой монастырь. Не объявляя никому своей мысли, он взял с собою трех иноков и удалился с ними из лавры, сказав, что отправляется к новому царю по нуждам монастыря. Достигнув острова Лемноса, старец послал одного из иноков к царю с письмом, в котором сильно, но пристойно, замечал ему, что он презрел обещания свои Богу и предпочел царство временное небесному, всегда пребывающему; в конце же этого письма выразился так: «Царь! Ты видишь, что не другим кем, а тобою вовлечен был я во многие тщетные и безполезные труды. Посему теперь я иду в какое-нибудь безмолвное место, чего постоянно желал и желаю; монастырь же предаю, во-первых, Богу, а потом – в твои руки. В лавре есть добродетельный, достойный уважения инок, по имени Евфимий, – он может быть игуменом». Монах с этим письмом представился царю. Царь, даже не прочитав его, обрадовался, когда узнал, что оно – от Афанасия. Сколь же велика была его скорбь по прочтении этого воодушевленного письма! – Горько тогда плакал он и жестоко порицал себя. Не менее царя плакал и письмоносец-монах, когда узнал у него о безвестном удалении отца своего. А другого инока, по имени Феодота, преподобный Афанасий отослал тогда в монастырь, как бы для посещения братии и осведомления о состоянии монастыря. Третьего же инока, Антония, святой удержал при себе и бежал с ним на Кипр. Там остановились они в одной обители, называемой Обителью священных, пока не услышат, что произойдет из всего этого. Между тем, царь послал во все места своей державы строгие повеления, чтоб непременно отыскан был Афанасий. Когда пришло такое повеление и на Кипр и весть об этом дошла до Афанасия, он удалился с Кипра. Оставив Кипр, хотел было он идти во Иерусалим, но услышав, что в Палестине все под страхом по причине нашествия безбожных агарян, отложил свое путешествие. Тогда святому стало тесно с той и другой стороны: в Палестине – агаряне, а в Греции – поиск. В такой своей скорби Афанасий обратился с усердной молитвой к Богу, да откроет Он, что ему теперь делать. Ночью преподобный сподобился увидеть Господа, Который повелевал ему возвратиться в созданную им обитель, обещая ему с избытком возрастить ее и многих спасти там чрез него. Афанасий безпрекословно повиновался воле Господней и тотчас же отправился со своим учеником в прежнее место, посуху. Несколько уже дней были они в дороге. От долготы и трудности пути у Антония опухла нога; к этой болезни присоединилась еще горячка, столь сильная, что он лежал неподвижно, как мертвый. Но преподобный, вознесши о нем ко Господу Богу молитву, исцелил его от всех этих недугов. Не желая, однако ж, вполне явить свою чудодейственность, святой Афанасий пред сим набрал разных трав и обвязал ими больные части тела у Антония. Поэтому и казалось, что больной исцелился не силою молитвы, а действием трав. Между тем, упомянутый выше Феодот, явившись в Лавру, нашел там всю братию в великом смущении и скорби о том, что они лишились своего отца, а Евфимий не принимал предстоятельства. Посему, пробыв в лавре несколько дней, он оставил ее и пошел отыскивать преподобного отца своего, которого к несказанной своей радости и нашел в Атталии. Услышав от Феодота о смущении в лавре, Афанасий тотчас же послал его обратно – утешить всю братию и сказать, что он возвращается к ним, а вслед за Феодотом не замедлил явиться в лавру и сам. Иноки, увидев своего отца и пастыря, возрадовались более, нежели сколько веселится слепой, когда увидит солнце: один лобызал руки его, другой – ноги, иной – самые его рубища. Почти молнией разнесся слух по Святой Горе, что Афанасий возвратился на Афон, а потому каждый день собиралось множество иноков видеть его; и всякий непременно что-нибудь нес с собой: один – пшеницу, другой – масло, тот – иное что-нибудь из съестного, ибо лавра по удалении из нее Афанасия пришла в такую скудость, что при возвращении его не имела уже и муки даже на одни хлебы. Но с явлением пастыря все дела в священной его ограде тотчас же приняли иной оборот.
Чрез некоторое время по насущным нуждам монастыря надобно было самому Афанасию отправиться в столицу. Царь услышал, что явился к нему друг его, и много тому обрадовался, но вместе стыдился видеться с ним в достоинстве царя, а не в образе инока. Посему, встав с царского своего трона, он пошел к нему навстречу не как царь, а как частный человек, и встретил его с великим смирением. Высказав Афанасию дружеское приветствие, он взял его за руку и повел его во внутренние свои чертоги. Здесь много и смиренно извинялся пред ним и говорил: «Знаю, отче, знаю, что я, а не кто другой, виновник всех трудов и скорбей твоих: я, забыв страх Божий, попрал святые свои обеты. Но прошу тебя, долготерпи мне, ожидая моего обращения, пока удостоит меня Господь воздать Ему по обещаниям». Преподобный радовался, видя богобоязненность царя и великое его смирение. Святой, хотя тогда же предузнал духом, что Никифору суждено кончить жизнь свою на престоле, но не объявил ему о том, а только напоминал ему, чтобы он смирялся, оплакивал свои грехи, скорбел о нарушении обета принять иноческий образ, ибо солгал Богу, не исполнив сего обещания, – чтоб он прощал согрешившим против себя и был милостив к бедным. Проведя с царем несколько дней в душеполезных беседах и исправив все нужды монастырские, Афанасий оставил столицу и при отбытии своем предсказал приближенным Никифора, что царь их скоро умрет. Расставаясь и прощаясь с другом своим, царь дал ему хрисовул на каждогодное получение с острова Лемноса дани – двухсот сорока четырех златых монет; тогда же даровал он лавре Афанасия и большой монастырь в Фессалониках, назначив его метохом лавры. Так как иноки Святой Горы просили Афанасия при отправлении его в столицу, чтоб он испросил у царя дар и для церкви карейской, то христолюбивый Никифор и карейскому храму назначил каждогодно выдавать из царских сумм сверх трех, получавшихся прежде, еще четыре литры золота.
Афанасиева паства умножалась со дня на день, но щедрый Дародатель, даже в избытке, посылал верным Своим служителям все нужное. Поэтому ласковое и щедрое странноприимство считали они непременной своей обязанностью. А так как лавра не имела еще хорошей пристани для кораблей, что было бы полезно для монахов не только лавры, но и всей Святой Горы, и даже для странных, то преблаженный и страннолюбивый Афанасий, много сокрушаясь о том, наконец решился устроить какую мог пристань. Доброненавистник же диавол, позавидовав и сему доброму его делу, успел, по демонской своей злобе, причинить преподобному, попущением Божиим, значительную скорбь. Когда в пристань спускали одно огромное дерево, спускавшим оное по своему обыкновению помогал и святой: он влек дерево с нижней части, а мастера были сверху и осторожно спускали оное по скату горы. В это время действием демона дерево стремительно двинулось вниз и, сдавив ногу святого, сокрушило ее в голени и лодыжке. От этого преподобный три года пролежал в постели и едва выносил страдания. Прежде чем приключилось это со святым, один старец, имевший просветленные очи души, видел целый полк бесов, пришедший с великим негодованием на Святую Гору. Начальник их послал сотню по всей Святой Горе – искушать иноков, а с девятьюстами, разъяренный злобою, отправился сам – в лавру Афанасиеву. Святой к досаде демона и во время болезни своей не хотел быть праздным. Он и тогда, по обычаю, занимался каллиграфией – в шесть дней написал псалтирь, а в сорок – патерик и не преставал побеждать злобу отца преисподней, расторгать коварные его сети, устрояемые им против его паствы.
В это время благочестивый царь Никифор земную жизнь переменил на вечную. В царствование преемника его (Иоанна Цимисхия) лукавый нашел благоприятный для себя случай снова искусить преподобного. Он возбудил простецов-монахов, живших в других частях горы, жаловаться на святого новому царю, что Афанасий уничтожил прежние обычаи, совершенно извратил древние постановления, сделал произвольно разные нововведения, завел множество скота, насадил виноградники, построил множество изящнейших зданий – словом, сделал Святую Гору мирским селением, отчего в Горе происходит много соблазнов. Поэтому и просили они царя, чтоб он изгнал Афанасия из Святой горы и разрушил горделивые его здания. Царь, зная о высокой добродетели святого, не вдруг поверил клевете, а написал обвиняемому, чтоб он сам явился к нему для личного объяснения. Афанасий, исцелившись от болезни, явился. Увидев его и убедившись в личных его достоинствах, царь выразил глубокое к нему уважение и вместо того, чтоб сделать ему какое-нибудь зло, облагодетельствовал его, подобно своему предшественнику Никифору, принял участие в устроении монастыря, назначил его лавре ежегодную выдачу из царских сумм 244 золотых монет и дал ему на то свой хрисовул. Святогорцы, видя, что они неправедной своей жалобой на Афанасия принесли ему не вред, а сущую пользу, познали, что диавол обольстил их строить козни праведнику, на их же погибель, и потому, раскаявшись, смиренно просили у святого прощения. Между тем, полный ненависти и злобы супостат, видя, что этим способом нисколько нельзя повредить преподобному, скрежетал на него зубами и готовился к новой и сильнейшей брани. Это его приготовление видел один из имевших чистые душевные очи – старец Фома. В третий час дня пришел он как бы в исступление и видит: все горы и юдоли Афона полны были пификов, мрачных как эфиопы, которые с великим гневом и яростью говорили друг другу: «Други! Что мы терпим здешних всельников? Почему не истребим их? Почему не растерзаем их зубами нашими? Долго ли еще терпеть и начальника их, этого жестокого нашего сокрушителя? Отчего до сих пор не уничтожим его? Не видите ли, что он самым жестоким образом изгнал нас из места нашего?» Тогда как это и подобное со всей бесовской злостью говорили демоны, Фома видит, что преподобный вышел из своей кельи с жезлом в руке и начал жестоко бить злившихся эфиопов: мурины, не терпя ударов святого, исчезли как дым и удалились не только от Мелан, но и со всей Святой Горы. Видение это скоро пришло в исполнение. Исконный человекоубийца в одном несчастном иноке лавры возбудил такую ненависть к Афанасию, что тот решился непременно убить незлобивого своего отца; и потому, выточив нож, он тихо пришел ночью к его келье, когда святой возносил прилежную к Господу Богу молитву за него же неблагодарного, и говорит:
– Отче, благослови!
Глас Иаковль, но руки Исавли.
Афанасий, праведный как Авель, не знал, что вне стоит Каин и зовет его на убиение. Спросив изнутри кельи: «Кто там?» – преподобный отворил дверь. Но лишь только дерзкий и коварный сын увидел кроткого своего отца, руки его невольно оцепенели, и гибельное оружие упало на землю; вслед за тем он пал к ногам невинного своего отца и с горьким плачем говорил:
– Помилуй, отче, своего убийцу! Прости беззаконие мое и оставь нечестие сердца моего!
Преподобный, зажегши огонь, увидел на земле изощренный на его заклание нож, познал адское против себя намерение своего сына-изменника и, удивившись этому, говорит:
– Как на разбойника ли ты пришел на меня, чадо мое? Впрочем, Бог да простит тебе беззаконие твое! Оставь же свои слезы и не объявляй никому об этом несчастном своем деле.
Говоря так, святой лобызал его как своего друга и, во уверение своего забвения нанесенной ему обиды, дал ему некие дары о Господе, а впоследствии всегда любил его – не только живого, но и после смерти – и оплакивал его более всех других братий. Так-то блаженный был непамятозлобив! Между тем, этот отцеубийца, тронутый до глубины души незлобием своего отца, рыдая и сокрушаясь о своем беззаконии, никак не мог удержаться, чтоб не проповедовать о высоте отчей к себе любви и о своем великом преступлении, и умер с чувством глубокого покаяния. И другой брат, подвигнутый тоже действием исконной злобы на ненависть к преподобному, непременно хотел потребить его от земли живых, но, не зная, как успеть в этом преступнейшем своем замысле, он предался волхвованию и чарованиям, и однако ж, к удивлению, увидел, что все чары его против незлобивого отца не имеют никакого успеха. Этот жалкий инок случайно вопросил другого своего брата:
– Могут ли иметь какое-нибудь действие на человека чарования?
Брат отвечал:
– Против человека благочестивого и живущего по Боге волхвования совершенно безсильны.
Слыша это, омрачившийся злобою брат пришел в себя; зная же о незлобии своего отца к подобному себе отцеубийце, явился он к нему и, припав к ногам его, с великим рыданием исповедал ему грех свой и просил у него прощения – что и получил от того, который подражал Возлюбившему грешный мир даже до крестной смерти. Таков был Афанасий к согрешающим против него!
Святой подавал скорую помощь больным и слабым и был сострадательнейшим о них попечителем. Он всегда говорил своим инокам в назидание:
– Знайте, чада, – от каждого человека Бог хочет того, чтоб мы сколько можем помогали своим братиям – прежде в отношении к телу, а потом и в отношении к душе, и словами назидания приводили их к покаянию, да соделаются и недостойные у Владыки нашего достойными и честными.
Когда случались тяжко больные, покрытые ранами и струпами, – монахи ли то были, или и странные – и когда приставники к больным, не вынося смрада и зловония от ран, нерадели о них, он сам, своими руками, очищал согнившие члены их. Кроме того, он делал и другую черную работу и всегда старался совершать ее по возможности тайно. Почему и Господь, видя великое его смирение и труд, часто чудом исцелял больных – и таким образом исцелились многие. Но преподобный не объявлял об этом, утверждая, что они выздоровели от трав. Если же узнавал он духом, что какому-нибудь больному исцелиться не было воли Божией, то со всеми братиями совершал всенощное бдение и просил Бога, чтобы Он, как благоутробный, упокоил его, избавляя таким образом и больного от мучения, и приставников от напрасной тягости. И к утру, когда они кончали свои молитвы, кончал, бывало, свою жизнь и больной. По великому своему смиренномудрию преподобный всегда говорил, что причиною этого чуда была молитва всех братий. Нерадения, лености, праздности в пастве его не существовало. Самые немощные и старые имели соразмерное со своими силами дело. Притом всякое дело непременно сопровождалось у них молитвой и псалмопением, а не празднословием, чтобы таким образом и самое дело благословлялось, и душа освящалась.
Светом великих своих подвигов Афанасий светил всему почти миру и, таким образом, своими добродетелями прославлял Отца Небесного, за что и Бог возвеличил его еще в земной его жизни. Святой был общий отец и наставник, предстатель о всех пред престолом Всевышнего, ангел-утешитель, посланный свыше. Слава добродетелей его пронеслась звучным эхом не только по всей Святой Горе, но и далеко вне ее пределов. Поэтому не одни афонские отшельники оставляли свое безмолвие и приходили к нему, чтобы подчиниться его руководству, считая это полезнее своего безмолвия, – к нему являлись странники из Греции и из других различных стран, как-то: из древнего Рима, Италии, Калабрии, Амальфии, Грузии и Армении, – являлись иноки и люди мирские, простые и благородные, бедные и богатые, и искали его водительства на пути к небу; являлись даже игумены киновий и епископы, оставляя свои престолы и начальственные жезлы; и подчинялись мудрому его управлению. Древность передала нам имена – патриарха Николая, славного Харонита[188]; Андрея Хрисополита, знаменитого подвижника и великого мудреца; дивного аскета Акакия и многих других пустынников, веригоносцев, состарившихся в подвижничестве: все они, то по Божественному строению, то по прямому свыше откровению, приходили к преподобному и поступали под его начальство. Одним из таких был и блаженный Никифор, подвизавшийся в Калабрии со святым Фантином. Им было Божественное видение, повелевавшее Фантину идти в Солунь, а Никифору отправиться на Афон и подчиниться там начальнику Горы Афанасию. Никифор так и поступил – явился к преподобному, который с удовольствием принял его и на малое время предоставил ему жить по прежнему его обычаю. Он был одет одной только власяницей, а ел раз в день по захождении солнца, и то отруби с теплой водою, и более ничего. Преподобный же одел его в одежды киновиатские и повелел ему есть то, что ели и прочие. Состарившийся подвижник не прекословил новому своему руководителю, но усердно повиновался всем его велениям и посему достиг такой высоты добродетели, что когда он преставился, из костей его текло чудное миро, благовоннее всех земных ароматов. Такие-то великие мужи посылаемы были Богом под управление Афанасия! Итак, если плод показывает достоинство дерева, а дерево – силу и качество корня, то из плода наставляемых Афанасием видно, каков был сам он. Но время уже, хотя кратко, коснуться и некоторых чудес, которыми Бог прославил этого великого Своего угодника.
Сподобившись за необыкновенные свои добродетели дара чудес, святой совершал их в неисчислимом множестве. Часто одним прикосновением своей руки или даже своего жезла, либо одним своим словом или знамением креста исцелял он различные недуги – душевные и телесные. Но надобно заметить, что при этом столь легком исцелении человеческих недугов он всегда соображался с истинной пользой страждущих, которую просветленными очами своей души видел ясно. Поэтому одних исцелял он не вдруг, страдания других облегчал лишь несколько или исцелял ненадолго, а у некоторых только пресекал действие болезни, оставляя душу их в борении с помыслами – для стяжания подвигов. Начнем описание чудес его с дара прозорливости. – Раз, во время тяжкой и суровой зимы, он вдруг призвал к себе одного брата, по имени Феодор, занимавшегося рыболовством, и говорит ему:
– Возьми, брат, пищи и иди скоро, направляясь от Керасия[189] вниз к морю; там находятся в опасности умереть от голода и холода один инок и два мирянина, выброшенные на берег бурею: укрепи их пищей, а потом приведи сюда с собой.
Брат отправился к морю и, действительно, нашел там тех, о ком предсказал ему отец его. Несчастные, укрепившись пищею, пришли в лавру с радостью и громко благодарили Бога и святого раба Его.
В другое время святой по какой-то нужде решился с несколькими братиями отправиться в одно место. Вошли в лодку и уже отплыли от берега на значительное расстояние, как злобный демон злоумыслил потопить их: он возмутил и взволновал море сильным ветром, опрокинул лодку вверх дном – и вода в одно почти мгновение покрыла всех плывших. Но едва только лодка перевернулась – какое чудо, Господи! – святой тотчас же оказался сидевшим на верху ее, а прочие ходили по водам, и все они, извлекаемые из воды отцом своим, один за другим без всякого вреда взошли на хребет лодки. Не видно было только киприянина, Петра, который, как древний Петр, за свое неверие погряз в водах. Не видя его, преподобный возгласил:
– Где ты, Петр, чадо мое? – и море немедленно выкинуло утопавшего наверх.
Между тем, монахи лавры, приходившие в пристань проститься с преподобным, видели оттуда все происходившее тогда на море и тотчас же, вошедши в другую лодку, явились к попавшим в беду братиям, пересадили их на свою, а опрокинутую демоном снова обернули. К еще большему удивлению иноков в море не упало ни одного сосуда и ничего даже из самых мелких находившихся в лодке вещей. С того времени братия лавры усугубили свою веру и благоговение к преподобному.
Один монах, по имени Матфей, мучимый лютым демоном, был принят преподобным в лавру и только словом его избавлен был от этого жестокого и неправедного мучителя человеков.
Другой из иноков лавры имел такую слабость, что во время сна вытекала у него урина, отчего одежды его, естественно, отзывались зловонием. Впрочем, он был весьма усердный подвижник. Много и сильно скорбел бедный инок о своей слабости, но никому не открывал причины своей скорби. Лукавый всегда скор со своей пагубной для нас помощью в бедах наших, если мы сами благовременно не ищем помощи свыше. Он, окаянный, находившемуся в скорби иноку присоветовал повеситься, чтоб скорее избавиться от поношения. Несчастный уже решился было исполнить этот адский совет, но всеблагой Бог не допустил, чтобы погибли усердные его труды и подвиги. Он вдохнул в сердце несчастного самоубийцы исповедать преподобному страшный свой грех. Исповедуясь святому, тот показывал ему гибельную свою петлю, которой намеревался удавиться, но стыдился открыть причину такого преступления и едва-едва объявил ее, когда уже сам святой ласково склонил его к тому. «Омраченный! (это слово святой употреблял, когда кого-нибудь бранил) – с гневом тогда сказал ему преподобный, – почему же ты не говорил мне об этом прежде? Иди, и не делай более». И – о чудо! – слово его было делом: инок навсегда избавился от своей немощи.
Еще одного монаха, по имени Феодор, снедаемого страшной и неисцелимой болезнью – раком, святой исцелил только изображением на нем знамения честного креста. Чтобы испытать терпение и послушание Феодора, святой сначала поручил его пользовать врачу лавры – Тимофею. Врач же, хотя и знал, что рак неизлечим, но чтобы не явиться ослушником, взял больного под свое смотрение. Так часто делал преподобный.
В один год на остров, называемый «о. Юных»[190], где лавра имела свой метох, напало столько саранчи, что она истребила там почти всякую растительность, от чего произошел голод и мор скота. Святой сам отправился на этот остров, сотворил там прилежную ко Господу Богу молитву, и по молитве его тотчас же налетело туда столько птиц, что они в один день истребили всю саранчу.
Не раз также святой услаждал морскую воду и делал ее годной для питья.
Одного брата лавры, по имени Герасим, жестоко страдавшего грыжей и ревматизмом, святой исцелил молитвой и назнаменованием на нем спасительного креста. После праведной кончины преподобного этот Герасим, свидетельствуясь Богом, исповедал следующее: «Как-то раз, когда святой находился в Храме святых апостолов, мне нужно было с ним беседовать; я пошел к нему, смотрю в дверную щель и вижу – лицо его подобно пламени огня; я отступил немного, потом снова возвратился и опять вижу – лицо его блещет еще большим светом, даже сам он окружен каким-то ангельским сиянием. Тогда я затрепетал от страха и невольно возгласил:
– Отче!
Святой, утешая меня, сказал:
– Не бойся, чадо! Впрочем, даю тебе заповедь: не объявляй никому того, что ты теперь видел, пока я жив.
– И, сохраняя заповедь отца моего, я не сказывал вам этого даже до сего дня».
Один брат, по некоей монастырской надобности посланный преподобным в мир, вознерадел о своем спасении и впал там в плотский грех. Возвратившись в лавру с отчаянием о своем спасении, он исповедался преподобному. Святой, как опытный врач, утешая его и убеждая не отчаиваться, но иметь надежду на Бога, оставил его при прежнем монастырском послушании. Узнав об этом, другой монах, по имени Павел, соблазнился и стал открыто осуждать как павшего брата, так и преподобного, – что, мол, святой не изгнал из обители преступника за совершение такого беззаконного и постыдного дела. Преподобный, строго посмотрев на него, сказал:
– Павел, что ты делаешь? Себе внимай, а не братнии грехи рассматривай. Писано: мняйся стояти, да блюдется, да не падет (1 Кор. 10, 12).
С того времени попущением Божиим и сам Павел ощутил в себе сильную блудную брань и жестоко страдал трое суток, так что начал отчаиваться во спасении, но, что всего хуже, стыдился открыться отцу своему об этой гнусной брани и просить его помощи. Преподобный знал духом все это и приличным образом сам внушал ему смелость исповедаться. Тогда-то уже Павел открыл ему свой грех и просил у него прощения, как у отца, к согрешающим сострадательного. После сего преподобный прежде вразумил его, чтоб он не осуждал падающих, но более бы сострадал им и молился за них, а потом уже, видя его смирение и сокрушение, помолился о нем Богу и освободил его от этой скверной брани: Павел ощутил какой-то хлад, на главу его пролившийся и распространившийся по всему его телу, от чего похотное разжжение тотчас же в нем погасло.
А брат лавры Афанасий исцелился от водяной болезни чрез одно только прикосновение Афанасия к животу его и произнесение сих слов:
– Иди, чадо, – у тебя нет никакого недуга.
Кроме описанных нами, святой до своей кончины сотворил много и других чудес, но для сокращения своего повествования мы оставляем их. Теперь время нам сказать о кончине его и о чудесах, которые сотворил он после своего преставления, и привести повесть о нем к концу.
Так как к преподобному собиралось почти со всего мира много братий, которые для душевного своего спасения подчинялись ему, то скоро все уже не смогли помещаться в прежней церкви. Это заставило святого приступить к расширению соборного храма. Постройка шла, и только своды алтаря не были еще приведены к окончанию. Тогда преподобный Афанасий, провидя, что пришло ему время отойти к желаемому им всегда Христу, призвал к себе всю братию и, предложив им сначала поучение из Феодора Студита, простер к ним такую беседу:
– Братия и чада мои! Да блюдет каждый из вас язык свой, ибо лучше упасть с возможно большей высоты, чем испытать падение от языка: всякий из вас да ожидает себе искушения, ибо мы идем в Царство Небесное путем скорбей и искушений. Почему не печальтесь о бедствии, какое имеет произойти со мною, и не соблазняйтесь им, но полагайте, что совершающееся устроением Божиим направляется к вашей пользе, ибо иначе судят люди и иначе устрояет Премудрый.
Слушая это, братия недоумевали, о чем говорит отец их, и много о том размышляли. Потом преподобный вошел в свою келью и надел на себя свою рясу, мантию и священный куколь блаженнейшего отца своего Малеина, который обыкновенно возлагал на себя только в дни великих господских праздников или когда приобщался святых Христовых Таин. Промедлив довольно времени один в своей келье, он вышел из нее. Состояние духа его было весьма радостное, что выражалось и на самом лице его. Братия, видя его так украсившимся и лицо его столь светлым и веселым, дивились этому необыкновенному зрелищу. После того святой с шестью человеками из братий взошел на верх храма видеть строение и помочь зиждущим. Как скоро взошли они туда, под ногами их недоведомыми судьбами Божиими расселся верх храма, и все они ринулись вниз. Пятеро тотчас же предали души свои в руки Божии. Преподобный же Афанасий и зодчий Даниил, хотя и были завалены каменьями, но оставались живы. Все слышали, что преподобный, лежа под каменьями, до трех часов говорил:
– Слава Тебе, Боже! Господи Иисусе Христе, помоги мне!
Братия с великим плачем и обильными слезами кто чем мог откапывали своего отца, но откопав, нашли его уже скончавшимся о Господе. Положение тела его было таково: голова его была обращена к святому сопрестолию, руки сложены крестовидно, ноги же, находясь в прямом положении, были простерты вверх, как бы шествовал он на небо; святые мощи его не имели никакой раны, только правая нога была немного расцарапана деревом. Подняв святого из груды камней, братия положили его на одре и, называя самих себя окаянными, все плакали о нем неутешно, так как потеряли в нем искусного управителя, скоропомощного и мудрого врача и благого отца. Тело его оставалось непогребенным три дня, чтобы для совершения над ним подобающего надгробного псалмопения успели собраться иноки со всей Святой Горы. В эти три дня оно к общему изумлению и не опухло, и не почернело, и не издавало обычного смрада – нисколько не переменилось. Когда со Святой Горы все собрались и совершали над ним пение, замечено было поразительное явление, что из уязвленной ноги его выходила свежая кровь. И не одно только это совершилось тогда чудо, что тридневный мертвец источал свежую кровь, – в тот же самый час прославилось и лицо его, сделавшись необыкновенно благообразным и белым, как снег. Один старец убрусцем своим обтер эту кровь, и она потекла еще более: почему все стали брать ее и помазываться ею, в освящение души и тела. Наконец многопобедное святое тело сие, сосуд Всесвятого Духа, было благоговейно и честно погребено. Когда вынули из-под камней других шесть братий, тела пяти из них оказались совершенно раздавленными и честно погребены еще прежде погребения святого; строитель же Даниил, человек духовный и добродетельный, несмотря на то, что был сильно изранен, оставался в живых еще несколько дней. В это время он всем говорил, что в ночь пред кончиной святого видел дивное видение – будто царь посылал человека за Афанасием. «Афанасий взял с собою еще шестерых, в числе которых был и я, – говорил Даниил. – Когда мы дошли до царских палат, преподобный с другими пятью вошел в палату, а я оставался за дверьми и плакал. Тогда кто-то сказал мне изнутри:
– Напрасно и безполезно плачешь; тебе невозможно войти сюда, пока не возьмет тебя Афанасий.
После того я горько зарыдал и вижу идущего ко мне сладчайшего моего отца, который, взяв меня за руку, пошел со мною к царю, и я сподобился там благоговейно поклониться ему». Согласно с этим видением совершилось и дело: преподобный отошел к Небесному Царю сначала с пятью братьями, а потом за ним и благоговейный здатель Даниил. Вот каким образом паства святого Афанасия осталась сиротствующей! Да не подумает кто-либо, что такая кончина его несчастна; напротив, смерть преподобных , по Писанию, всегда честна пред Господем (Пс. 115, 6). Она сему угоднику Божию исходатайствовала у Бога сверх преподобнического венец и мученический. О ней небезызвестно было и самому святому, как мы можем видеть это из вышесказанных его действий пред кончиной. Да и кроме сего, ясно провидя ее духом, он за несколько времени до святого своего преставления говорил ученику своему Антонию: «Путь, предлежащий нам в Царьград, прошу, соверши ты один, ибо мне, по изволению Царя Небесного, не придется уже видеть царя земного». Афанасий пред кончиной своей, имея ввиду некоторые монастырские нужды, действительно, собрался к царю. Кончина преподобного произошла в 980 г.
Расскажем теперь сокращенно о некоторых чудесах святого, которые совершил он и после своего преставления. По кончине преподобного игуменом лавры был один добродетельный инок, по имени Евстратий. Он имел невыносимую болезнь в своих почках, ибо мочился кровью, с трудом и невыразимой болью. Семь лет страдал он и, испытав без пользы средства многих даже столичных врачей, наконец отрекся от всякого человеческого врачевания, возложил все свое упование на Бога и молился о своем исцелении преподобному своему отцу. Молитва его была услышана Богом: прибегнув к Афанасию, сему мощному, безмездному и скорому на помощь врачу, тотчас же получил он исцеление. В одну ночь явился ему во сне преподобный и, подавая сосудец с каким-то питием, велел выпить его весь. Евстратий, отказавшись от всякого врачевания и подаваемый ему сосудец почитая за обыкновенное лекарство, не хотел было принять его и пить, но, услышав сладкий отеческий голос: «Не бойся, чадо, – пей: это послужит тебе во здравие», – повиновался. Пробудившись и видя у себя естественное течение урины, он прославил Бога и возблагодарил святого, и всем рассказывал о великом этом чуде.
Один монах был мучим лютым демоном. Несчастный, придя ко гробу святого, помазался маслом из горящей там лампады: после сего внутренность беснуемого тотчас же возмутилась, и он, изблевавши кровь с какими-то мелкими животными, освободился чрез это от демона и пошел домой, радуясь и славя Господа. Подобно этому и слепой сын некоего Афанасия, помазанный елеем из лампады святого, получил прозрение, а один юноша, с верою помазавшись елеем из той же лампады, исцелился от проказы.
Кроме того, в Смирне одна кровоточивая жена, с верою и призыванием имени святого Афанасия выпив воды с каплями крови его, которые дал ей случившийся там в то время инок лавры, совершенно исцелилась от этой трудной болезни. А в пристани Певкийской один матрос, помазанный кровью святого, которую принесли туда с собою иноки лавры – Георгий и Симеон, восстал со смертного одра, на котором восемь дней уже лежал как мертвый, без всякого движения и голоса.
«Какое имеет преподобный дерзновение у Владыки Христа и Царя всей твари, совершенно достаточно показывает и то, что мы написали», – говорит жизнеописатель святого Афанасия. Кто может исчислить звезды небесные или песок морской, тот лишь мог бы пересказать и безчисленные чудеса преподобного. Посему, воздав славу и честь премудрому и всесильному Богу, дивному как во всех святых, так и в преподобном Афанасии, окончим свою повесть. Молитвами же преподобного отца нашего Афанасия и всех святых, да сохранимся и мы все безпорочными, да тако избавимся вечного мучения и получим вечное блаженство о Христе Иисусе, Господе нашем. Аминь.
В дополнение к жизнеописанию преподобного отца нашего Афанасия предлагаем здесь и предсмертный завет, или духовное завещание, писанное им собственноручно в 969 году, в наставление собранному им духовному стаду.[191]

 

 

 

ЗАВЕЩАНИЕ ПРЕПОДОБНОГО АФАНАСИЯ

 

Афанасий, монах и игумен.
«Отцы и братия возлюбленные и честные, чада духовные вожделенные! Так как я, смиренный монах Афанасий, исполненный всякого греха, попущением же Божиим наставник Лавры вашей, водруженной на Горе и называемой Мелана, ежедневно и ежечасно помышляю безвестный час смерти, подстерегаемый ею повсюду, преимущественно же в путешествии морем, ради бывающих частовременно по непостижимым судьбам Божиим кораблекрушений, то и счел справедливым оставить Лавре настоящее письменно припамятование, имеющее вид завещания, или лучше – тайное наставление, мною писанное и подписанное с тем, чтобы оно хранилось монахом и экклесиархом Михаилом на хорах церкви и чтобы по моей кончине его содержание объявлено было всем.
Желаю, как живым голосом, и настоящим писанием открыть всем свою мысль и свою заботу, которою печась постоянно, в скорби чрезмерной провел все дни моей жизни. Ибо в точности зная непригодность своей немощной души для настоятельства над другими (до того, что даже о собственной душе не мог надлежащим образом позаботиться), я непрестанно молил Бога указать мне человека, который бы, по Его Божественному хотению, мог достойно настоятельствовать, водить и пасти хорошо словесных овец своей паствы – еще при жизни моей, а я бы сам удалился на особь и попекся, и позаботился о своих многих грехах. Но я не достиг предположенной цели, по безумию ли моему и по свойственной мне глупости судить по собственной худости и других или уже так устроил, а лучше сказать: так попустил это Бог за множество моих многих зол.
Хочу и желаю по кончине моей оставить игуменом одного из нашего во Христе сообщества и братства, отличающегося между всеми и словом, и жизнью, и делом, как заповедует и грамота блаженнейшего и приснопамятного царя господина Никифора[192], – чтобы т.е. игумен Лавры поставлялся не отъинуды, а из живущих в ней братий, отличающихся благоразумием и добродетелью.
При сем завещаваю всем отцам и братиям и моим духовным чадам, всех прошу ради любви во Христе и всех заклинаю именем Бога и Пресвятой нашей Богородицы повиноваться и покоряться игумену, моему преемнику, как и моему смирению, и жить друг с другом в любви и единомыслии – сильным носить тяготы немощных, всеми силами и всем расположением подвизаясь каждый, кто получил Божественную благодать и делом, и словом править душами, утверждая братий и увещаниями, и просьбами, и наставлениями, – соблюдать же и в св. церкви Божией, и в трапезе, и во всех других службах уставы, как письменно изложенные, так и неписанно переданные, которые уложили святые и богоносные отцы, а мы, недостойные, из их писания и предания по частям заимствовали и передали в правило и образец нашей Лавре.
Кроме того, я оставляю после себя блюстителем (епитропом) Лавры господина Иоанна, который много лет трудился, служа мне со всяким снисхождением и смирением. Хочу, чтобы по кончине моей он, как человек духовный и поистине благоразумный, чрезвычайную любовь и веру имеющий ко мне, недостойному, и ко всему братству, здесь же на Горе обитающий, с нами проведший дни жизни своей и состарившийся, пришел в Лавру и, если возможно, окончательно водворился между братьями – с тем, чтобы внушать им и напоминать о повиновении игумену. Если же это невозможно, то чтобы хотя почаще имел обращение с братиями и направлял их. При кончине же своей чтобы оставил вместо себя блюстителем господина Евфимия, моего сына по духу, а его по плоти и духу. Сей же в свою очередь при кончине оставил бы преемником своим кого-нибудь из своей Лавры или вообще с Горы, если найдется человек словесный и духовный. Подобным же образом поступали бы и следующие за сим.
Я думал было святого царя оставить блюстителем священной Лавры нашей, но убоялся, найдя это дерзким. Ибо он есть царь и владыка, и господин и отец, и питатель не нас одних последнейших и наших отцов, и братий, а и всех христиан. Он более всех, и мирских, и монахов, показал к нам, недостойным и бедным, и к нашей Лавре свою благосклонность. Он сделал ее многолюдной, расширив ее и увеличив своими благочестивыми грамотами, коими подтвердил грамоты других царей: господина Никифора и господина Иоанна[193]. Да и кроме них дал свои другие грамоты. Почему, как сказано, его-то, благого царя, я не смел оставить в чине блюстителя. А оставил блюстителем и покровителем, и заступником нашего во Христе общества и нашей Лавры благочестивейшего господина моего, истинного христолюбца и монахолюбца, Никифора, славнейшего патриция и приставника Каниклиа[194], дабы ради награды от Бога и ради своей души освященной он оказывал защиту, помогал и содействовал господину Иоанну Грузинцу, нашему в духе брату и отцу, и всему во Христе братству во всех приключающихся им в жизни скорбях. Чтобы он таким образом заботился помогать им относительно привременной и тленной стороны жизни, а господин Иоанн Грузинец и все братия подвизались бы о нетленных и вечных благах будущего века со всякой готовностью, любовью и ревностью, молясь о нем непрестанно. Когда же придет время кончины его, да оставит он вместо себя другого блюстителя означенной св. Лавры[195]. Так да поступает и всякий другой потом при своей кончине. Таким образом, те да будут покровителями и заступниками Лавры как в богохранимом городе, так и во всех других прилучающихся делах и службах, ради мзды от Бога и своих честных душ. А эти (блюстители-монахи), как принадлежащие к чину монашескому, живущие на Горе, соседствующие (а еще бы лучше обитающие вместе) с братиями, да тщатся всеми силами со свойственным им благоговением и добродетелью заботиться о них, как о различных членах одного и того же тела, да получат мзду от великодаровитого Бога в день суда – за то, что сохранили веру и любовь ко мне, смиренному и недостойному, и всякому греху повинному, не только при жизни моей, но и по смерти. – Кончаю о блюстителях.
Вы же, отцы и братия, и чада духовные, если потщитесь со всяким усердием и благим расположением хранить друг с другом мир и единомыслие неразрывное, если не будет между вами ни расколов, ни раздвоений, ни ссор, ни дружб, ни обществ, но будут вера и любовь, и родственное расположение одного к другому и всех к игумену, и тщательное хранение моих заповедей, уставов и правил, переданных вам, верю Богу, что Его благость отверзет сердце не только блюстителей, но и всякого другого сильного лица к сочувствию с вами, к содействию и к вспомоществованию воле на пользу душ ваших.
И внимайте тщательно, братия, если найдется между вами (чего не желаю), кто-нибудь, пытающийся рассечь тело братства ухищрением, коварством и лукавством, чтобы не мешался с ним никто из вас, но поскорее отдалите его и отгоните его от общества своего, как заразу, как старую закваску, – его самого отселите от части спасаемых. Ибо покушающемуся на такие вещи уместно пожелать, да истребится память его с земли и да изгладится имя его из книги живых, и с праведными да не пишется. Если бы нашелся кто-нибудь, заступающийся за такового, то и он да будет его же части и наследия. Заповедую господину Иоанну, моему блюстителю, и всему братству выгонять таковых немедленно из Лавры.
К Лавре же господина Иоанна[196] и к его братиям заповедую иметь то же самое расположение и ту же самую любовь духовную, какие, видите, имею и храню я, смиренный и грешный, и какие и вам внушал часто и в общих наставлениях, и каждому порознь, – и не к одному только господину Иоанну и его братству, но и ко всякому другому, – не только любящему и почитающему вас, но и враждующему против вас и оскорбляющему иногда вас, – причиняющему вам искушения и озлобления. По повелению Божию любить и миловать следует того, кто нападает на вас и делает вам зло, потому что он более самого себя обижает тем, вам же доставляет величайшую пользу. Я знаю, что из многих бывших с нами случаев вы опытно познали и убедились, что желавшие озлобить нас помогли нам весьма и душевно, и телесно. Но и к проту, и к игуменам, и к братиям Святой Горы нашей сохраните любовь, мир, смирение и подобающую честь, как, видите, хранит их мое смирение.
Кто служит хорошо, благочестиво и духовно, на пользу души своей, как в самой Лавре, так и в метохах ее, внешних и внутренних, и на островах, пусть остается на должности своей до глубокой старости, особенно же кто с ревностью к Богу старается хранить безпрекословное повиновение к игумену, преемнику моего смирения, – имеет всю охоту и желание с любовью доставлять Лавре все потребное для своих духовных братий, считая делом спасения души своей такую службу. Пусть таковой служит всю жизнь, действуя всегда с воли игумена и блюстителя, а не по самовластию.
Блюстителю моему, монаху Иоанну Грузинцу, заповедую и внушаю от имени Господа Бога и Пресвятой нашей Богородицы, чтобы по кончине моей во всем, что касается братства во Христе и Лавры, и ее принадлежностей, как внутри Горы, так и вне, он распорядился так, как требует того заповедь Божия и учение Божественных отцов. Пусть он пробудет с братиями в Лавре довольно дней, обращаясь с ними со всеми вместе и с каждым порознь, совершая молитвы и ектении и нелицеприятно, и безстрастно, со всякою свободою как бы пред лицом Самого Бога, назирающего и ведущего сердечные тайны каждого; советуясь со старейшинами, умнейшими и духовнейшими из братий, по долговременном испытании мнений и суждений как их, так и всех прочих, пусть поставит им игумена, кого укажет Бог и выберет он – вместе со старейшими из братий. Участвующих в совете блюстителя для выбора игумена братий должно быть не более пятнадцати человек. А лучше и менее того. Не потому мы удаляем от совета других, что они недуховны или неумны (благодатию Божией все суть и духовны, и полезны, и благоразумны). Но так как в большом количестве, по различию свойств и мнений каждого, одни стали бы выбирать одного, другие – другого, то я и счел справедливым, как выше сказано, чтобы немного было избирателей. Поставление же да бывает следующим образом. Пусть будет отправлено всенощное бдение с вечера в соборном храме Пресвятой Богородицы. После заутрени, когда окончена будет Божественная литургия, преподано Божественное освящение и прочтена заамвонная молитва, да будет возглашена ектения, на коей сказано: «Господи, помилуй!» – 50 раз. Потом поставляемый пусть положит пред алтарем поклон предстоятелю и обратится к собранию монахов. Тогда пусть первый поклонится ему блюститель, а за ним и прочие все. И, как сказано выше, пусть блюститель помогает и пособляет ему всеми силами, братия же да оказывают чистое и неложное повиновение. С течением же времени господин Иоанн Грузинец, посещая и видя чин и поведение игумена и братий, конечно, заметит либо тщание, прилежание, любовь, расположение и дружество души его к братиям, братий же послушание и веру, и любовь душевную к игумену, либо все противное тому. Вследствие чего то, что прилично духовному состоянию, он утвердит, а неприличное исправит и наставит на истинный путь, да получит за то мзду от человеколюбца Бога в Царствии Небесном. По избрании же и утверждении игумена хочу и желаю, чтобы он имел всякую власть и господство во всех делах духовных и телесных, не останавливаемый и не препятствуемый никем, хорошо и боголюбезно пас Духом Божиим свое во Христе сотоварищество. Если же по грехам моим время покажет его потом действующим в развращение, заразу и погибель душ братства (чего даже и во сне не желаю увидеть игумену) и обличенный в том он останется неисправимым, тогда блюститель, с совета старейших братий и по собственному усмотрению и благоразумию, пусть возьмет попечение о братстве и изберет другого, способного управлять Лаврою и всеми братиями, который бы оставался уже в своем звании до конца жизни.
Хочу и заповедую игумену и блюстителю, и всем моим духовным братиям, чтобы господина Антония[197] моего покоили до конца жизни его и воздавали ему приличную честь, и братий его призирали, как собственные члены. То же и относительно монаха Иоанна-доброписца, какой устав, чин и обычай наблюдали при моем смирении служащие ему, такой же да сохранят и по смерти моей игумен и служащие, и все братия, а лучше, если и более того – самым делом пусть покажут ему должную почесть и любовь. То же и относительно монаха Георгия Грузинца, и монаха Григория-мастера, и монаха Дорофея, и монаха Антония Киминийца, и аввы Сергия. Господину же Феофану, пресвитеру,[198] послужите и воздайте честь, услугу и покой большие, чем каких был удостоен при моем смирении, поелику уже к старости и немощи склоняется тело его. То же и прочим старцам, как-то: господину Софронию и вообще всем. Потщитеся в изобилии доставлять им все обычные потребности, безропотно и усердно, с духовным расположением, да получите ради их мзду богатую от Бога в день суда.
Более всего прилежите о странноприимстве и не нарушайте устава, который я предал вам, относительно странников, приходящих к вам сушей и морем. Все же вместе, и молодые, и старые, и первые, и последние, старайтесь сохранять неложное повиновение игумену[199] , покоряясь слову его во всяком деле. Кто противится его повелению, противится повелению Бога и меня, смиренного и грешного.
Во всех ваших молитвах поминайте меня, да обрящу милость и оставление многих грехов в день судный».

 

 

 

 

 

Страдание святого преподобномученика Киприана Нового[200]
Местечко Клицос, в Эпире, было родиною святого преподобномученика Киприана. История не оставила нам никаких данных, кто были родители сего преподобномученика, но судя по его воспитанию и другим качествам, он принадлежал к христианскому семейству с высоконравственным настроением и крепкой верою в Бога. А потому и его, кроме научения грамотности, воспитали в благочестии и страхе Божием, и хранении себя от соблазнов мира. После смерти родителей благоразумный юноша для сохранения себя от соблазна мира оставил мир, принял монашеский образ и удостоен священства. Затем он удалился на святую Афонскую Гору, где приобрел себе в пределах Котломушской обители келью с церковью св. великомученика Георгия, в которую принял в сожительство двух иноков, и вместе с ними начал подвизаться в посте, бдении и молитве. С течением времени его подвижническая жизнь, подобно сладкоуханному аромату, сделалась известной по всей Афонской Горе, и блаженного подвижника Киприана стали считать великим старцем, и многие старались подражать его богоугодной жизни.
Хотя проводил он самую суровую жизнь в продолжительном посте, всенощных бдениях с многочисленными поклонами и в непрестанных молитвах, но душа его не ощущала покоя, так как тайная мысль смущала его, будто все те подвиги, которые он проходил, недостаточны для того, чтобы получить милость Божию и удостоиться быть наследником Царства Небесного. Запавшая мысль, подобно искре, день ото дня все более и более усиливалась, понуждала Киприана на мученический подвиг и подсказывала ему, что только этим путем возможно засвидетельствовать свою любовь к Иисусу Христу и, после подъятых за исповедание имени Его мук, получить вечное блаженство.
Вследствие этой мысли он для укрепления себя начал часто произносить во всеуслышание слова св. апостола Павла: кто ны разлучит от любве Божия; скорбь ли, или теснота, или гонение, или глад, или нагота, или беда, или меч? (Рим. 8, 35). Желание свое он между прочим открыл опытным старцам, а также и то, что к мученическому подвигу уже несколько времени понуждает его тайная мысль и отнюдь не дает ему покоя.
Старцы, выслушав его и не находя никакого повода предавать себя на мученический подвиг, начали советовать ему не поддаваться смущающему помыслу; притом поставили ему на вид и то, чтобы вместо принятия венца мученического, убоявшись мук, он не сделался отступником от Христа. Но преподобный Киприан, снедаемый пламенем любви Христовой, желая как можно скорее исполнить свое намерение, вскоре оставил Святую Гору и отправился в Фессалоники.
Прожив несколько дней в Фессалониках и узнав, когда паша бывает в судилище, он в тот день, укрепив себя причащением животворящих Таин Тела и Крови Христовых и помолившись Господу Богу, прося укрепить его в муках, безбоязненно вошел в судилище и, подойдя к паше, сказал:
– Паша! Я, который предстою пред тобою, провел несколько лет в св. Афонской Горе, спасая свою душу. Но однажды, читая Св. Писание, обрел в одном месте слова, реченные Богом чрез Своего Пророка: аще изведеши честное от недостойнаго, будешь яко Мои уста . Итак, разжегшись любовью к ближним, я возжелал прельщенному диаволом созданию Божию показать, как оно глубоко упало по своему неведению, будучи увлечено врагом человеческого рода, который, как лев рыкая, ищет погибели людей: он прельстил многие народы и научил их вместо почитания истинного Бога почитать и поклоняться идолам, а других чрез ложных пророков привел в глубокое заблуждение. Точно так же все тот же диавол чрез веру в ложного вашего пророка Магомета, на которого вы уповаете, держит вас в своих оковах и, возобладав вашим ожесточенным сердцем, не допускает уверовать в Господа нашего Иисуса Христа, Который есть истинный свет, пришедший в мир спасти человека. Он крестной Своей смертью разорвал те узы и оковы, в которых несколько тысячелетий держал диавол весь род человеческий и, исхитивши Свое создание от власти его, удостоил их наследия райских доброт. – А потому я, слышав о тебе, как о благоразумном человеке, решился высказать истину. Итак, оставь твое заблуждение и веру в лживого пророка Магомета и уверуй в Иисуса Христа, чрез Которого получишь спасение и жизнь вечную, ибо вера христианская есть истинная, ваша же ложная. – Притом вникни и рассмотри хорошенько: кто был Христос и кто был Магомет, и тогда ты ясно увидишь, что ваш пророк Магомет – самозванец, который проповедовал вам собственное свое учение, Иисус же Христос есть истинный Бог в двух естествах, Который, разоблачая всякое ложное учение в Божественном Своем Евангелии, говорит так: Аз приидох во имя Отца Моего, и не приемлете Мене: аще ин приидет во имя свое, того приемлете (Ин. 5, 43). Итак, все вы, увлекшись учением Магомета, почитаете его пророком, на самом же деле он враг Божий и обманщик.
Паша, слыша обличение и хулу на своего пророка от незнакомого человека, счел его помешанным в уме, а потому приказал кавасам бить его и выгнать вон.
Не получив желаемого, выгнанный Киприан, не рассчитывая и на будущее время получить здесь от неверных турок мученическую кончину, оставил Фессалоники и отправился в Константинополь в надежде там пострадать за Христа.
По прибытии в Константинополь он, опасаясь, чтобы и здесь не ограничиться одними лишь побоями, решился изложить свою обличительную речь на бумаге и подать оную великому визирю, которую составил на греческом языке в таком виде: «Несчастные мусульмане! Долго ли вы еще будете ходить в заблуждении и не уверуете в Господа нашего Иисуса Христа, сшедшего с небес человеческого ради спасения, Который по великой любви к падшему человечеству готов всегда принимать истинно кающихся? Итак, покайтесь и уверуйте в Христа истинного Бога и, возродившись св. крещением, получите жизнь вечную, вашего же ложного пророка прокляните, как прелестника и обманщика». С этим обличением преподобный Киприан пошел во дворец великого визиря и, явившись в присутствие, просил писцов перевесть оное на турецкий язык. В то время между писцами был один грек, который отрекся от Христа и принял магометанскую веру; он взял от преподобного бумагу и стал переводить ее по-турецки. В какой же ужас и негодование пришли турки, когда услышали хулу на своего пророка! Они бросились на святого Киприана, как лютые звери, и, избив его, выгнали из присутствия. Но в то самое время, когда выгоняли святого, случилось быть в присутствии по своим делам одному христианину, которому турецкий кавас, из сострадания отдавая поданную святым Киприаном бумагу, сказал, чтобы он посоветовал ему скорее уйти обратно из Константинополя, иначе донесут на него визирю, тогда не миновать ему каторги или же не сносить головы.
Получив свою бумагу, святой Киприан не удалился из дворца, а напротив, выжидал случая, когда визирь придет в присутствие и будет принимать посетителей. Между прочим, ему недолго пришлось ожидать его. Увидя вошедшего визиря, святой Киприан бросился к нему, но, однако, опять не пришлось ему выполнить свое намерение, так как кавасы не допускали его до визиря и гнали вон. Проходивший в то время начальник кавасов спросил о причине, заставившей их выталкивать инока, и когда узнал, что он хулит Магомета, то приказал немедленно представить его визирю. Последний спросил его: «Что тебе, старец, нужно от меня?» – «Твоего спасения, – безбоязненно отвечал святой Киприан. – Обратись от ложного верования в обманщика Магомета, которого вы, мусульмане, называете пророком. Какой он пророк и что за учение его, которое он составил на вымыслах человеческих? Итак, верховный визирь, оставь заблуждение, отрекись от обманщика Магомета, уверуй в Искупителя рода человеческого Иисуса Христа и, крестившись св. крещением, получишь жизнь вечную!»
Визирь удивился смелости святого Киприана и спросил его:
– Откуда ты и в каком жил монастыре?
– Все церкви и монастыри, какие только есть на земле, принадлежат Господу моему Иисусу Христу, а потому я до сего времени проживал в Его обители.
– Не патриарх ли Константинопольский подослал тебя ко мне, дабы ты говорил мне такие грубости и оскорбления? – спросил его визирь.
– Нет, – отвечал св. мученик
– В таком случае ты пьян?
– Напрасно клевещешь на меня, верховный визирь, я не только не пьян, но еще до сих пор не пил даже воды и не вкушал хлеба!
– Ну, если не пьян, то сумасшедший!
– И это неправда! Если бы я был на самом деле тем, в чем ты меня подозреваешь, то невозможно бы было сумасшедшему пожелать того, чего я тебе желаю, т.е. уверовать в Иисуса Христа, истинного Бога, и быть наследником Царства Небесного. Пренебрегая собственной опасностью со стороны врагов креста Христова, мусульман, я решился во что бы то ни стало представиться тебе и обличить твое заблуждение, чего сумасшедший никогда бы не сделал.
Слыша удовлетворительный ответ святого Киприана, визирь пришел в недоумение и начал думать, каким бы образом отвлечь святого от Христа и привести в магометанскую веру, а потому сперва начал говорить ему ласково: «Из твоих ответов вижу я, что ты не пьян и не сумасшедший. Итак, предлагаю тебе уверовать в великого пророка Магомета, и если уверуешь, то я сделаю тебя счастливейшим человеком: удостою великих почестей и поставлю первым в моем дворце».
– Напрасно думаешь прельстить меня твоей лаской и почестями! Знай, что я никогда не отвергнусь от Господа моего Иисуса Христа, в Которого советую и тебе уверовать и удостоиться получить от Него милость в день Страшного Суда.
Визирь, видя непоколебимость святого исповедника Христова и так как вопрос касался веры, отослал его к шейх-уль-исламу (высшая духовная особа). Когда святой Киприан предстал пред шейхом-уль-исламом, тот гневно спросил его: «Кто ты такой и что за новое учение проповедуешь нам?» – Мужественный исповедник Христов начал ему говорить то же самое, что говорил и визирю. Шейх-уль-ислам, слыша хулу на своего пророка и не дав ему окончить начатого им обличения, приказал кавасам отвесть его в Фанари (местность, населенную христианами, где находится и патриархия) и там, в виду знатнейших христиан, в назидание и устрашение, отрубить ему голову. Услыша смертный приговор, св. преподобномученик Киприан возрадовался и из глубины сердечной воскликнул: «Благодарю Тебя, Господи, Иисусе Христе, укрепившего меня во исповедании имени святого Твоего! Молю Тебя человеколюбче: удостой меня быть и причастником вечной Твоей славы, аминь!»
В то время, когда вели св. преподобномученика Киприана по константинопольским улицам на место казни, лицо его сияло радостью и он как бы спешил не на смерть, а на брачный пир.
Когда достигли двери, вводящей в патриарший двор, св. мученик преклонил колена и, оградившись знамением честнаго креста, благодарил Бога, удостоившего его кончить жизнь путем мученическим. Здесь еще турки убеждали его признать Магомета великим пророком и не делаться виновником собственной смерти, но доблестный страдалец не отвечал на их безумные слова. Турки, видя, что и в виду самой смерти мужественный исповедник Христов остается непоколебимым в своем веровании, приказали палачу отрубить ему голову. И таким образом чистая и блаженная душа св. преподобномученика Киприана отлетела из страдальческого его тела в небо, в субботу, 5 июля 1679 года, получить от Христа Бога мученический венец. Аминь.
 
8 ИЮЛЯ
Житие преподобного и богоносного отца нашего Феофила Мироточивого[201]
Преподобный отец наш Феофил, т.е. «любящий Бога», родился в местечке Зики, находящемся в Македонии, от родителей благочестивых и добродетельных, и потому воспитание получил истинно христианское. Когда пришел он в возраст, отдали его для начального образования в училище, а потом он посвятил себя и высшим наукам. При врожденных способностях ума он в короткое время кончил внешнее свое образование, но при успехах внешнего любомудрия старался особенно об образовании сердца в правилах строгой христианской нравственности: любимым его занятием было, избегая бесед юношеских, чаще всего бесчинных, входить в общение со старцами и добродетельными мужами. К тому же большую часть времени посвящал он чтению Божественных Писаний, по заповеди премудрого Сираха, который говорит: с разумливыми буди размышление твое и вся повесть твоя в законе Вышняго (9, 20). Следствием этого было то, что благочестивый юноша, преуспевая в различных подвигах добродетели, был, по слову святого Давида, как древо при источниках вод, дающее во время плод свой (Пс. 1, 3). Чтение Божественного Писания и житий святых и благочестивых мужей невольным образом располагало его к посильному подражанию им: так, Аврааму подражал он в странноприимстве, прекрасному Иосифу в целомудрии, Иову в терпении и мужестве, Моисею и Давиду в кротости, и прочим праведникам в различных подвигах. А это самое обратило на него общее внимание, так что наконец, как образец добродетельной жизни, был он возведен на степень священства. С того времени обходил он разные места, назидая христиан словом и примером своей жизни; впоследствии же и сам, для назидания душевного, прилепился к епископу рандинийскому Акакию и остался при нем. Этот епископ рукоположен был в сей сан патриархом Константинопольским Нифонтом и был самым искренним его другом. В то время святейшим патриархом Нифонтом получены были из Египта письма, в коих извещали его о великих преславных чудесах, явленных Богом чрез тогдашнего святого патриарха Александрийского Иоакима в постыжение и посрамление богоубийственного еврейского рода, в похвалу же и утверждение православной и истинной нашей веры и всех нас христиан. Чудеса были следующие.
Во всем Египте свирепствовала ужасная чума. Один из еврейских врачей, отъявленный враг христиан, распустил всюду между турками молву, что виною постигшего их несчастья – христиане, ибо христиане, объяснял им еврей, пускают в воду крест, что и сделалось причиною настоящей смертной болезни. Эта клевета на христиан распространилась повсюду, так что наконец сделалась ведомою и египетскому султану. Хотя султан был и мусульманин, но весьма любил и почитал святого патриарха, сколько за добродетель его, столько за мудрость и благоразумие, а потому донесение врагов креста Христова на христиан оставил без внимания. Окаянный еврей, видя, что не достиг цели такою клеветою, измыслил на христиан новый ков. Верховный визирь был природный еврей. Этого-то любимца царева еврей-врач избрал орудием своей злобы против христиан. Визирь успел довести султана до того, что тот, несмотря на свое уважение к патриарху, потребовал его в Диван для личных объяснений во взводимой на христиан клевете. Патриарх явился на суд. Султан сначала вел с ним длинную беседу о вере и наконец, видя, что он с сильным убеждением и ясными доказательствами оправдал веру христианскую и уничижил исламизм, приказал ему, в оправдание евангельских слов, переставить с места гору, соседственную Каиру. Святейший патриарх не поколебался в духе веры. Испросив несколько дней для молитвы, он с верными христианами постом, бдением и молитвами умилостивлял Господа и просил, да не посрамит их в виду неверных и да не похулится ими святое имя Его. В назначенное время при стечении множества народа патриарх во имя Христово сказал горе, чтоб она двинулась со своего места и перешла на другое: гора сотряслась в основании и оставила свое место. Остановленная наконец тем же именем Христовым, она и поныне называется по-турецки Дур-Даго, Стань-гора. Это чудо поразило нечестивых . Не зная, чем поколебать силу Христовой веры, враги ее приготовили смертоносный яд и убедили царя, чтобы повелел он патриарху выпить его, ибо Христос, говорили они, сказал в Евангелии: аще и что смертию испиют, не вреди им (Мк. 16, 18). Султан и это принял и приказал подать патриарху яд. Полный веры в силу креста Христова, патриарх осенил смертную чашу крестом и выпил поданное. Напрасно ожидали, что он тотчас умрет: патриарх остался совершенно невредим. После сего, ополоснув стакан водою, он просил, чтоб выпил ее еврей: отказаться было нельзя, потому что сам султан того требовал. Итак, тот выпил воду и в то же мгновение умер. Пораженный такими чудесами, султан приказал обезглавить визиря, а на прочих евреев наложил пеню, чтобы на их иждивение были сделаны водопроводы от Нила внутрь Каира, а святого патриарха проевознес почестями[202]. Когда о сих дивных событиях узнал из писем патриарх Нифонт в Константинополе, тотчас послал в Александрию епископа рандинийского Акакия, о котором говорено было выше, с преподобным Феофилом и другими, чтоб они узнали подробно и удостоверились собственными очами в том, что случилось. При этом святой Нифонт писал Александрийскому патриарху Иоакиму, благодаря Господа, что Он услышал молитву его и совершил чрез него такие чудеса во славу и величие рода христианского, и потом просил благосклонно принять посланных от него людей. Итак, они немедленно отправились в Александрию и были приняты с великой радостью и благосклонностью святейшим патриархом, которых удержал их у себя довольное время. Преподобный Феофил своей добродетелью и образованием обратил на себя особенное его внимание. Из Александрии с епископом Акакием и прочими отправился он на Синайскую гору, а оттуда чрез пустыни во святой град Иерусалим. Там поклонились они живоприемному гробу Господа нашего Иисуса Христа и прочим святым местам, посетили Фаворскую гору, Дамаск. Здесь встретили они патриарха Антиохийского, от которого вручены были им письма к патриарху Константинопольскому. Из Дамаска возвратились они опять в Иерусалим, где епископ Акакий заболел и скончался. По смерти Акакия, напутствуемые благословением патриарха Иерусалимского, с письмами для доставления патриарху Константинопольскому возвратились они в Константинополь и представились тогдашнему святейшему патриарху Пахомию, бывшему митрополиту сихнийскому, потому что святой патриарх Нифонт, пославший их с этими поручениями, в продолжение их странствования оставил кафедру. Патриарх Пахомий принял их с честью и благословил труды, подъятые ими в путешествии; в святом же Феофиле усмотрел мужа добродетельного и ученого, удержал его при себе и поручил ему письменные дела патриархии, с должностью нотария и экзарха великой Церкви. Феофил нес эти обязанности довольно долго и уважаем был всеми за добродетели. Но видя и чувствуя, что при довольстве внешней жизни и при оказываемом ему уважении нет или мало существенной пищи для духа, он оставил свою должность и удалился на Святую Гору, в монастырь Ватопедский.
Чтобы без старческого руководства в жизни иноческой, при мудрованиях собственного сердца, не впасть в заблуждение и прелесть, он вверил себя находившемуся в то время на покое в Ватопедской обители епископу и безусловно подчинил ему свою волю, исполняя всякого рода послушания и каждодневно принося Господу Богу бескровную жертву. А когда отошел ко Господу старец-епископ, преподобный Феофил удалился в обитель Иверскую с целью и там найти образцы подражания. Так, он учился у одного совершенному послушанию, у другого – смирению, от иного – любви к Богу и ближнему, кротости и долготерпению. Вследствие сего Феофил сделался сосудом избранным Святаго Духа и образцом иноческих добродетелей. Между тем, по поручению обители, как краснописец, он келейным занятием имел для себя переписку книг, обветшавших от долговременности. Из числа сих книг многие в библиотеке монастыря Иверского хранятся и доныне. И так как, по слову Господню, не может град укрытися верху горы стоя (Мф. 5, 14), то и преподобный Феофил сделался славен своей добродетельной жизнью не только во Святой Горе, но и в окрестных дальних местах; так что Солунь, лишившаяся в то время архипастыря, усильно стараясь убедить святого Феофила к принятию архиерейского достоинства. Но смиренномудрый Феофил и слышать не хотел о том. Между тем, случилось тогда быть в Фессалониках патриарху Константинопольскому Феолипту: фессалоникийцы обратились к нему с прошением о даровании им в архипастыри афонского отшельника Феофила. Святейший патриарх, с своей стороны, принял в них участие и писал собственноручное письмо Феофилу (ибо прежде был очень дружен со святым Феофилом, как его соотечественник), прося его идти в Фессалоники для свидания и ни слова не упоминая о прошении солунян.
Преподобный понял, с какой целью приглашает его святой патриарх в Фессалоники, и потому, чтоб уклониться от столь высокого достоинства и избежать чрез то временной славы и почитания, немедленно принял великую схиму; святому же патриарху отвечал, что тяжкая болезнь заставила его принять великую схиму и отказаться от служения священнического и что по причине болезни он ни под каким видом не может прибыть по требованию его в Солунь. Таким образом, извиняясь в невозможности свидания со святым патриархом здесь, он просил у него прощения и молитв и просовокупил, что, по благодати Господней, увидится с ним в Царствии Небесном. Такой ответ, с одной стороны, опечалил святого патриарха, а с другой обрадовал, что Феофил так преуспевает в истинном смирении и иноческих подвигах.
Близ обители Иверской уединенно подвизался тогда игумен, по имени Дионисий. Любя безмолвие, и преподобный Феофил, с позволения игумена и братии, построил малую каливу вблизи игумена Дионисия и делил с ним труды глубокого отшельничества, назидаясь примером высокой его жизни и мудрыми его беседами. Взаимность любви их была так тесна, что, казалось, жила в них одна душа. В это время прославился подвижнической жизнью некто, живший на Карее, Кирилл. Чтоб получить и от него душевную пользу и подражать его жизни, святой Феофил оставил свое безмолвие и перешел на Карею, к Кириллу. Когда находился у него преподобный, часто приходил к ним для служения прот Святой Горы, старец Серафим, бывший духовником Кирилла. Прот обратил внимание на Феофила, возлюбил его за святую жизнь, и с той поры, даже до смерти, Феофил и прот остались искренними между собою друзьями. Но недолго оставался божественный Феофил на Карее. Сильное желание безмолвия увлекло его в пределы Пантократора, в келью святого Василия, имевшую все условия глубокого уединения и невозмутимой тишины безмолвия. Келья требовала поправок, а святой Феофил, не имея у себя ни лепты, не мог ни внести за нее монастырю условленную цену, ни обновить ее: в такой степени он усвоил себе иноческую нестяжательность. Прот, старец Серафим, помог ему в этой крайности. Таким образом, святой Феофил погрузился в пустыню на безмолвие, имея сподвижником одного брата Исаака. Такое удаление святого Феофила от всех сильно подействовало на прота. Устроив вокруг протатского собора галерею, воздвигнув колокольню и расписав внутренность собора, он испросил себе у старцев Святой Горы увольнение от должности прота и удалился на пустынный покой, где вместе со святым Феофилом постоянно упражнялся в чтении Священного Писания и святых Отцов, извлекая оттуда существенную и безсмертную пищу для безсмертного духа. Исключительным же подвигом преподобного Феофила было так называемое святыми отцами умное делание, или хранение ума непрестанной сердечной молитвою Иисусовою, то есть: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя». По слову святого Каллиста, есть два рода иноческого делания: одно – для укрощения страстей – и состоит в посте, бдении, коленопреклонениях и прочих подвигах внешних; а другое – для очищения ума и сердца от нечистых мыслей, что совершается строгим вниманием, с непрестанной молитвою сердечною ко Господу Иисусу, творимою втайне и с болезненным чувством и страдательным воплем души, как учат Божественные отцы. Умным сим деланием и священной молитвою, плачем и слезами, рождающимися от сей молитвы, он очистил сердце свое от страстей и нечистых помыслов и, низложив демонов вконец, сделался чистым избранным жилищем Святого Духа. И так как, по словам святого Дионисия Ареопагита, Божественная любовь не видит и не знает ничего, кроме своего предмета, – преподобный Феофил, пламенея любовью к Богу, ни о чем ином не думал, кроме Иисуса: Иисус был дыханием его, Иисус был жизнью его, Иисус был всегда в сердце его. Феофил, подобно святому Павлу-апостолу, не жил более, но Христос жил в нем, а потому, подобно святому Павлу, удостоился он Божественных даров Святого Духа, предвидел будущее, знал тайны сердечные и помышления человеческие, достиг в мужа совершенна и в меру возраста исполнения Христова, как говорит святой Апостол (Еф. 4, 24).
Наконец, будучи исполнен дней, святой предузнал смерть свою и начал готовиться к исходу в вечность. Между прочим, написал он исповедание веры и завещание духовное, а пред смертью пожелал, чтоб совершили над ним таинство елеосвящения. Это было в пяток. Простившись со всеми, в субботу приобщился он в храме пречистых Таин Христовых в чувстве благодарения Богу о всем и наконец призвал ученика своего Исаака для объявления ему последней воли своей. Смиренный в течение всей своей жизни, святой Феофил и по смерти не хотел почитания человеческого: он дал Исааку заповедь, чтоб не было объявляемо о смерти его, когда предаст он дух свой Богу, чтоб не призывались иереи для совершения над ним обычного погребения, но чтобы Исаак оцепил ноги его вервию и выбросил тело по возможности. Объявив таким образом последнюю волю ученику своему, преподобный Феофил распростерся на одре. «Господи Иисусе Христе! Приими дух мой», – произнес он и почил сном преподобнической смерти, в лето от Рождества Христова 1548-е, 8 июля, в воскресный день, прежде восхождения солнца.
Послушный ученик его Исаак в точности выполнил заповеди святого: привязав к ногам его вервь, он увлек мощи его в лес. По всей Святой Горе разнесся слух о смерти преподобного; стечение монахов, особенно знакомых друзей преподобного, было большое: все желали видеть и поклониться могиле его и при ней принять благословение усопшего. Чтоб не лишить сего приходящих, ученик его показал им взрытое место, где будто бы погребен преподобный. Но монахи Иверской обители и Пантократора сомневались в месте погребения святого по какому-то тайному чувству, которое и не обмануло их; потом иноки обрели в лесу святые мощи Феофила, взяли их и хранили у себя в глубокой от других тайне.
По истечении 40 дней приходит Исаак в лощину увидеть мощи и к изумлению не находит их. По долгом испытании наконец он узнал, что мощи находятся в Пантократорской обители. Является туда и просит старцев, чтоб они отдали ему останки его отца, как его собственность, но пантократорцы и слышать не хотели об этом. Таким образом протекло довольно времени. К утешению Исаака, посетил тогда Святую Гору Макарий, епископ Ериссы. Исаак обратился к нему с жалобою на обитель Пантократорскую и просил принять со своей стороны участие в этом деле. Макарий не замедлил. Пригласив афонских игуменов, прибыл он в Пантократор, отделил для сей обители от мощей святого Феофила руку, а прочие части предоставил ученику. Тогда перенесли их торжественно из Пантократора в келейную церковь святого Василия, где безмолвствовал преподобный, и с того времени начали они источать благовонное миро во свидетельство богоугодной его жизни.
Такова жизнь преподобного отца нашего Феофила Мироточивого; так он подвизался и так прославлен от Бога на земле и на небе, при жизни и по смерти. Да подражаем и мы преподобному в нестяжательности, кротости, смирении, чистоте, безмолвии и любви к Богу и ближнему, дабы и нам наследовать с ним Царствие Небесное во Христе Иисусе Господе нашем. Ему слава и держава со Отцем и Святым Духом во веки. Аминь.
 
10 ИЮЛЯ
Память преподобного и богоносного отца нашего Антония Печерского
Известно уже всем русским житие сего угодника Божия, основателя нашего русского иночества. А так как здесь, на Святой Горе, мы не могли отыскать верных сведений, которые указывали бы место подвигов сего богоносного отца или обитель, где он принял пострижение[203] , кроме показанных под 10 июля в Четьях Минеях св. Димитрия, святителя Ростовского, и в Патерике Печерском, то излишним сочли переносить оттуда в свой Патерик его житие; помещаем же здесь краткие сведения только о начале подвигов богоносного сего отца.
Преподобный Антоний, отец русского иночества, родился в местечке Любече, в пятидесяти верстах от Чернигова, и в крещении получил имя Антипы. С юных лет исполненный страха Божия, Антипа почувствовал в себе желание уединенной жизни. Там, на родине его, поныне показывается пещера, в которой юный Антипа испытывал силы свои для великих подвигов иночества[204]. «Бог положил ему на ум, – говорит преп. Нестор Летописец, – желание странствовать и, странствуя, достиг он Святой Горы (Афонской). Здесь он осмотрел многие обители чудные и, возжелав облещись в чернеческие ризы, молил игумена одной из обителей постричь его; тот возложил на него монашеский образ, назвав его Антонием, и учил его монашескому чину».
Афон, лежащий на границах мира греческого и славянского, сделался во второй половине тысячелетия жилищем высоких подвижников иночества, вместо пустынь Египта и Палестины, находившихся уже тогда во власти аравитян. Император Василий Македонянин грамотою, данной преп. Иоанну Колову, основавшему монастырь близ Афонского перешейка, определил Афонский полуостров исключительно для пребывания отшельников. Поселившиеся отшельники жили отдельно и независимо в скитах и малых обителях – монидрионах. Соборный храм всех их и тогда находился на Карее, куда три раза в году собирались иноки Святой Горы для совещаний об общих делах. В X веке Афон славился уже на всем Востоке святостью своих отшельников и служил средоточием православного монашества. Особенно слава дивных подвигов преп. Афанасия Афонского, устроившего в 961 году свой знаменитый монастырь – Лавру, влекла к нему отовсюду учеников – из Рима, Италии, Грузии, Армении. Многие пустынники, настоятели монастырей, даже епископы, приходили в его обитель и предавали себя руководству святого старца. Около того же времени преп. Павел основал здесь два монастыря: Ксиропотам и св. Павла. В X веке также возникли на Афоне монастыри: Есфигмен, Ватопед и Иверский. Насколько было значительно уже тогда население Афона, видно из того, что под древним типиконом Афонским, составленным при императоре Иоанне Цимисхии, находятся подписи пятидесяти игуменов. По особому строению Промысла Божия жизнь иноческая на Святой Горе процвела тогда, когда обращенным племенам славянским нужно было запасаться примерами иноческой жизни. Вследствие частых вторжений славян не только Македония, но и Пелопонесс сделались славянскими. В самом преддверии Афона – Ериссее – были в то время болгарские поселения. Поэтому Святая Гора сделалась приютом и рассадником иночества для племен славянских. В XI веке были уже на Афонской Горе славянские монастыри – болгарский Зограф и русский Ксилургу. Эта близость Афона к славянским племенам объясняет, почему Афон сделался рано известным русским и почему иноки афонские приходили в Россию. Неудивительно поэтому, что слух о святой жизни афонских иноков достиг и до Антипы, и он, наставляемый Богом, пошел на Афон.
Преподобный Афанасий ввел в своей лавре общежитие, но в начале XI века пример его имел еще немногих ревнителей на Афоне; большая часть афонских подвижников жили отшельнически: то по два, то по три вместе, то совершенно наедине.
Любитель безмолвной тишины, обходя монастыри и другие обиталища Святой Горы и видя равноангельский образ жизни подвижников, Антипа еще более воспламенялся желанием поревновать этому чудному житию и в одной из тамошних обителей молил игумена возложил на него иноческий образ. Игумен, духовным оком провидя будущие добродетели и назначение просителя, согласился постричь его, дал ему имя Антония – отца иночествующих – и научил его совершенству иноческому.
Немалое время пробыл преподобный Антоний на Святой Горе и уже возмужал в подвиге, когда игумену его было извещение свыше – отпустить преподобного на родину. Призвав Антония, игумен сказал ему: «Антоний, иди в Россию, да будешь там и другим на пользу, благословением Святой Горы». Антоний повиновался. Прибыв в Киев, искал он себе места, где мог бы жить, как жил на Афоне. Варяжская пещера показалась удобною для безмолвия. Гора Берестовая по своей высоте со стороны реки казалась неприступною. На ней в пещерах имели свой притон варяги, разбойничавшие по Днепру. Антоний избрал пещеру злодеев для подвигов святых. (По летописям это было в 1012–1013 г.). Но кровопролития и волнения, наставшие после кончины Владимира, заставили Антония удалиться опять на святую Афонскую Гору, и он подвизался здесь еще несколько лет.
По умиротворении земли русской было вторичное извещение постригшему его игумену на Святой Горе. Глас Божий таинственно провещал ему: «Пошли Антония опять на Русь, ибо там он нужен Мне». Повиновался игумен небесному гласу и, призвав Антония, сказал ему: «Богу угодно, чтобы ты опять шел в Россию, ибо от тебя возникнет там много черноризцев: будь же над тобою благословение Святой Горы, иди с миром». Блаженный Антоний, приняв это вторичное благословение как из уст Божиих, пришел опять в Киев, в дремучий лес Берестова и, обретя готовую уже пещеру Иларионову на том холме, где любил молитвенно уединяться, предпочел ее диким пещерам варяжским. «Господи! – со слезами воззвал он к Богу, – да будет на месте сем благословение Святой Горы Афонской: молитвою отца моего духовного, который постриг меня, утверди меня здесь». (По древнему летописцу, преп. Антоний во второй раз пошел на Афон в 1017 г. и возвратился в 1027 году). И тут он водворился, продолжая афонский подвиг строгой жизни, вкушая только хлеб и воду, а иногда ничего во всю неделю; во бдении же пребывал день и ночь и руками своими прилежно копал землю, расширяя пещеру. Мало-помалу начали к нему собираться благочестивые молитвенники, прося духовного его совета, а некоторые желали и сожительствовать с ним, и таким образом, скажем словами Святогорца, с киевских гор, как светильник с высокого свещника, преподобный Антоний начал разливать на все стороны России немерцающий свет святой иноческой жизни русского иночества. Скончался он в 1073 году, 7 мая.
Память преподобного Антония празднуется здесь в монастыре Есфигменском торжественно. Над пещерою, в которой по преданию он отшельнически подвизался, в новейшее время воздвигнута во имя его церковь и при ней несколько келлий для жития безмолвного.
Кроме преподобного Антония Печерского на Святой Горе Афонской подвизались еще следующие святые отцы Российской церкви: преп. Арсений Коневский, преп. Нил Сорский, преп. Киприан митрополит Московский, преп. Максим Грек, преп. Сергий Нуромский, преп. Иннокентий Вологодский, преп. Афанасий, настоятель Лазарева Муромского, или Мурманского монастыря (Церк. Вед. 1896 г. № 33).
 
11 ИЮЛЯ
Память преподобного отца нашего Никодима[205]
Этот богоносный отец дивным своим житием просиял в пределах ватопедских. О нем известно, что он был старцем и по Христе наставником в любомудрии божественного Григория Паламы.
 
Страдание преподобномученика Никодима[206]
Святой преподобномученик Никодим родился в Албании, в местечке Эельбанас. Родители его были благочестивы и, когда достиг он совершеннолетия, сочетали его браком, от которого имел он детей. Между тем, входя в постоянные связи и знакомства с агарянами, Никодим увлекся чувственными обещаниями корана их: в угоду им отрекся от веры Христовой и наконец дошел до такой степени безнравственности, что, несмотря на убеждения и слезы домашних, насильно потурчил и детей своих, кроме одного, которого христиане успели похитить и тайным образом отправить на Святую Гору. Впрочем, последние так и не смогли вполне утаить это от Никодима. Узнав, что сын находится на Святой Горе, он понесся туда с целью непременно отыскать свое дитя и отмстить всей Святой Горе, как только можно, по собственным его силам и средствам. Он так предположил, но человеколюбивый Бог, желающий всякому спасения, судьбами его жизни распорядился иначе – вместо того, чтоб допустить преступного отца до увлечения сына в исламизм, Он и самого его, несчастного отверженника, привлек к Себе чрез покаяние, так что Святая Гора сделалась для него в некоторой степени причиной спасения. Безмолвие, постнические труды, лишения всякого рода и удаление от всего чувственного, даже от связей родственных, – все это, виденное им на Святой Горе в иноках, по прибытии туда поразило его до крайности: он вспомнил минувшее, когда и для его сердца не были чужды надежды загробного мира и райские красоты и те обетования Христовы, которые от магометовых так далеки, как далеки, или еще дальше, небо от земли или свет от мрака; он вспомнил, что и сам принадлежал когда-то Христу, и горько, неутешно заплакал о гибельном своем состоянии. Мысли его переродились: он обратился опять к Богу с раскаянием и, не выходя со Святой Горы, принял на себя ангельский образ, с именем Никодима. Три года день и ночь оплакивал он свое богоотступничество, изнуряя плоть постом и многоразличными лишениями и подвигами. Наконец, услышав от некоторых отцов такие речи, что кто отрекся Христа пред людьми, тому очень полезно исповедать Его снова пред ними, решился непременно искупить грех свой страдальческой кровью. Чтоб узнать, приятно ли это будет Богу и есть ли на то Его воля, он обратился за советом к преподобному Акакию, подвизавшемуся в Кавсокаливском ските. Долго плакал он у ног старца Акакия, прося его молитв и решения – что ему делать в стеснительном положении духа, требующего страдальческого подвига. Преподобный, пользовавшийся на Святой Горе общей славою и доверием, как подвижник действительно святой, ласково поднял Никодима и потом, немного отступив от него, обратился с молитвою к Богу. Кончив свою молитву, он тихо что-то сказал Никодиму и потом, когда тот долго и горько плакал, вручил ему старческий жезл со словами: «Иди с Богом, Бог тебе в помощь: подвиг совершишь, и мученический венец за него готовится в небесах». Таким образом, напутствованный от преподобного старческими молитвами и благословением, Никодим, едва двигавшийся от постного изнурения, отправился в путь. Между тем, пред исходом его со Святой Горы, удостоил его Господь Божественного Своего явления, укрепил его и открыл ясно все мучения, которые он должен претерпеть во имя Его и даже показал ему самое место, где будет усечена его глава. Утешенный и утвержденный таким благоволением Господа, Никодим весело потек на поприще страдальчества. Со Святой Горы он прямо прибыл в Албанию, на свою родину, и там торжественно пред знавшими его турками исповедал Христа истинным Богом, а Магомета уничижил, как льстеца и обманщика. Турки представили его к паше. И здесь блаженный Никодим повторил свое исповедание, уничижая исламизм. Взбешенный этим паша приказал ринуть его с высокой террасы своего дома вниз, в чаянии раздробить его тело на части: однако ж вышло напротив. Страдалец, по благодати Божией, остался невредим и тогда же снова явился к паше. Паша затрепетал, видя пред собою того, которого считал убившимся до смерти. Чтоб удовлетворить неистовству толпы, требовавшей казни уничижителя великого пророка, паша отдал страдальца на ее волю. Трое суток истощались неистовые турки во всевозможных родах мучительства над Никодимом и, наконец, видя, что нет возможности и сил поколебать его твердость, на показанном ему от Господа месте обезглавили его. Таким образом, совершив страдальческий подвиг, блаженный Никодим удостоился венца райской славы. Святые мощи его и поныне остаются целы, разливая благоухание и источая цельбы для приходящих к ним с молитвою и верою. Молитвами его да удостоимся и мы Царствия Небесного. Аминь.
Преподобный Никодим пострадал в 1722 году, 11 июля.
 
Страдание святого преподобномученика Нектария(Память его празднуется местно – в ските святой Анны)[207]
Святой преподобномученик Нектарий происходил из селения Вруилла (или Вурла, как оное называется в просторечии), находящегося в Малой Азии, Эфесской епархии, от простых, но благочестивых родителей, и во святом крещении назван был Николаем. Оставшись после смерти отца сиротою в 17-летнем возрасте и находясь в крайней бедности, он для пропитания себя и своей матери поступил в пастухи к одному богатому Хусейну-аге, пасти верблюдов. В то время свирепствовала опустошительная чума, от которой вымирали люди целыми селениями, но для предохранения от заразы в этом случае жители селений выбирались из домов в поля и там проводили кочевую жизнь. Таким образом и господин Николая выбрался в поле со всеми своими слугами, у которого кроме Николая было еще шесть мальчиков-греков, и все они совершенно удалены были от всякого сообщения с кем бы то ни было, как бывает в подобные времена. Господин сих несчастных, желая совратить их с истинного пути, начал им говорить, что все христиане повымерли от чумы и что только остались мусульмане и они; при этом, как бы принимая в них участие, он сказал: «Если вы не хотите умирать голодной смертью и притом на будущее время обезпечить себя к дальнейшей жизни, то вам необходимо принять мусульманскую веру».
Несчастные, видя свое безвыходное положение, по своему детскому неразумию согласились отречься от христианской и принять мусульманскую веру.
Когда же прекратилась чума, то все жители, кочующие по полям, начали возвращаться в селение в свои дома. Возвратился и господин Николая со своим семейством и слугами. Между тем, Николай узнал, что мать его не умерла, но жива и находится в этом же самом селении. Обрадовавшись, он тотчас пошел к ней, но благочестивая мать, как только увидела Николая, одетого в турецкое платье, с укоризною и гневом сказала ему: «Отойди прочь от меня! Я тебя не знаю, кто ты такой!» Юноша, видя себя отринутым своей родной матерью, с болезнью сердца начал рассказывать ей, как он сделался мусульманином и как его обманули. Но истинно благочестивая христианка, мать его все-таки не признала его своим сыном и с еще большим гневом сказала ему: «Прочь отсюда! Я не родила тебя турком, а родила христианином; удались отсюда сейчас же, чтобы не видели тебя глаза мои!» Эти грозные слова доброй матери до глубины потрясли душу несчастного отверженника и как бы раскаленные стрелы пронзили его сердце. Стыд, раскаяние и сознание своего падения обнаружились во всей полноте: он от угрызения совести не мог долее смотреть на лицо своей матери и с глубокой скорбью удалился от нее.
Как только он вышел от матери, то не возвратился уже к Хусейну-аге, а отправился в Смирну. Здесь он отыскал своего дядю, которому рассказал о своем несчастье. Дядя, переодев его в европейское платье, отослал в Константинополь, а оттуда посоветовал ему ехать в Россию, где и покаяться в великом своем грехе.
Николай послушался совета своего дяди, отправился в Константинополь, а оттуда в Валахию, но почему-то далее не захотел ехать, а возвратился обратно в Смирну, где опять пришел к своему дяде, который на этот раз не принял его, а прогнал от себя, собственно, за то, что он не послушался его совета. Все эти неудачи, как видно, происходили по смотрению Божию для того, чтобы Николай для очищения себя в грехе подвизался не среди мира, а в пустыне и среди опытных и святых мужей.
В то время случилось быть в Смирне одному духовнику со святой Афонской Горы, мужу благочестивому и опытному, которому некоторые добродетельные смирнские христиане представили Николая, прося преподать ему духовное врачевство. Духовник, выслушав исповедь отверженника, довольно поучил его, потом посоветовал ему отправиться на Святую Гору и там устраивать свое спасение, что он с радостью исполнил и, вскоре отправившись из Смирны, прибыл туда благополучно.
По прибытии на Святую Гору он нашел там одного соотечественника, подвизающегося в отдельной келье. Этот благочестивый инок с братской любовью дал ему у себя приют и упокоил. Потом представил его опытному духовнику, который, огласивши его, приобщил к Православной Церкви. Так прожил блаженный Николай некоторое время в келье приютившего его соотечественника, проводя подвижническую жизнь, и сердце его вскоре вместо смущения согрелось Божественной любовью, которая мало-помалу все более и более воспламеняла юное сердце, так что Николай решился за любовь Иисуса Христа и за свое от Него бывшее отречение излить кровь и принять мученическую кончину. Но, однако, духовник не советовал ему решаться на такой великий подвиг, поставляя ему на вид ужасные муки и могущую быть опасность, как бы страха ради не отпасть опять от христианской веры. Совет духовника хотя и был принят, но все-таки сердце его не успокоилось. А потому для испытания себя еще более в духовных подвигах он пожелал проходить безмолвную жизнь, для чего отсюда перешел в скит святой Анны, в котором подвизался также его соотечественник Стефан в келье Св. Троицы. Он принял с охотою юного подвижника в среду своих учеников и вскоре постриг его в монашество с именем Нектария. По принятии монашества Нектарий стал прилагать труды к трудам, проводя ночи в бдении, молитве и коленопреклонении; пищей же его были хлеб с водой. Диавол, видя юного подвижника, преуспевающего в добродетели и желая его ослабить, стал смущать сожительствующих с ним братий, которые, поддавшись внушениям лукавого, до того возненавидели Нектария, что стали просить Стефана, чтобы он изгнал его из их общества. Но благоразумный Стефан, видя в этом немиролюбии козни древней злобы, не отверг просьбы братии и, между прочим, увещавал их оставить гнев, несвойственный рабам Божиим, и притом высказал, что они должны считать себя счастливыми и благодарить Бога, что Он удостоил их жить вместе с будущим мучеником Христовым. Эти слова развеяли всю тьму и коварство вражие, и с тех пор братия переменили свое мнение о Нектарии и стали относиться к нему с любовью.
Наконец, время уже близило Нектария к совершению мученического подвига, ибо сердце его, горя Божественной любовью, не в состоянии было более выносить жгучего пламени, и он стал просить старца Стефана благословить его на страдальческий подвиг. Опытный старец не соизволял его намерению, так как видел его еще весьма юным на подъятие мученических трудов. Но Нектария это не остановило, и он только еще усиленнее стал просить Стефана отпустить его на страдание. Стефан, не желая один решить такое важное дело, посоветовался с другими духовниками, которые тоже старались отклонить Нектария и, видя его юность и боясь неизвестного конца, не советовали ему подвергать себя мучению. Но, однако, отклонения были напрасны, и Нектарий благодушно отвечал старцам, что с его стороны требуется только начало, а Божественная сила довершит конец и что он имеет твердую надежду на помощь Иисуса Христа, за Которого намерен излить свою кровь, а также и на покровительницу свою Преблагословенную Богородицу Деву Марию, к которой питает несомненную веру и любовь. Святые отцы, видя твердую мысль Нектария, благословили его на страдальческий подвиг, а старец Стефан пожелал сопутствовать ему, для духовного утешения.
Итак, приготовившись в путь и получив в напутствие благословение святых отцов, они вскоре отправились и благополучно достигли отечества Нектария, так как у блаженного было желание пострадать за Христа там, где по своему неразумию отрекся Его. По прибытии во Вриуллу Нектарий снял с себя иноческое одеяния и оделся в турецкое и таким образом жил там до мусульманского праздника байрама, и во все это время показывал вид, что он истый мусульманин. Но после трех дней он дерзновенно предстал пред судьей и после обычных приветствий сказал ему: «Господин судья! Конечно, ты, видя меня в турецкой одежде, думаешь, что я мусульманин. Но нет: я рожден христианином и теперь истинный христианин, верующий в Искупителя моего Иисуса Христа, но в малолетстве, когда я еще не мог отличать правое от левого, здешний Хусейн-ага прельстил меня, наобещав различных благ, лишь бы только я отрекся от христианской веры, что я и сделал. Но когда я пришел в совершенный возраст и увидел, что он свои обещания употребил для обмана, чтобы соблазнить меня, а потому, познав как обман, так и ложную мусульманскую веру, я ушел от него и удалился в Алжир (это место мученик назвал собственно для того, чтобы не открылось, где он жил). Теперь же пришел сюда для того, чтобы здесь публично исповедать Того, Которого я отрекся, и за свое горькое падение принять от вас, врагов Христа моего, мучения и, пролив свою кровь, чистым явиться в небесные обители». Говоря это, он снял с головы фес[208] и зеленую повязку и бросил их с презрением.
Мужество, с каким говорил Нектарий, удивило судью, и он, видя его юность и телесную красоту, начал ласкать и уговаривать его оставить свое заблуждение. После многих льстивых обещаний он наконец тихо сказал мученику: «Сын мой, вижу, что ты еще так юн и в несовершенном разуме, а потому полагаю, что ты все это говоришь не от себя, а кто-нибудь научил тебя; итак, поди, обдумай хорошенько, ибо отпадение твое от мусульманской веры навлечет горькие муки».
– Напрасно, судья, ты так думаешь обо мне и о моей юности, – с кроткой улыбкой сказал мученик. – Ты только прикажи меня мучить и увидишь, как я буду переносить все твои мучения, будучи укрепляем силою Бога моего, Которого сила не в крепости, а в немощи совершается. Итак, я уже давно размыслил о всех мучениях, иначе бы и не пришел сюда исповедать Господа моего Иисуса Христа, а вашего пророка Магомета проклинаю, как ложного и сына диавола.
Но судья все щадил святого мученика и, не причинив ему никакого вреда, велел ему размыслить и удалиться.
На другой день Христов мученик опять пришел к судье и с веселым лицом сказал: «Господин судья! Ты вчера сказал мне, чтобы я хорошенько обдумал свое положение, и вот я всю ночь об этом размышлял, но как вчера, так и сегодня, остаюсь в своем убеждении, притом еще больше пришел в сокрушение и оплакиваю грех мой, вашу же мусульманскую веру попираю, как богопротивную и ведущую к погибели».
Наконец судья, выйдя из терпения, приказал его отвести к князю той местности. Это показывало, что судья предает его высшей власти, которая имеет право мучить и казнить. Но так как в то время князя не было дома, то святого мученика заключили в темницу, забив ему ноги в колоды, а на шею наложивши тяжелую цепь. В это время к нему в темницу приходили многие знатные и богатые мусульмане, которые, желая совратить мученика, уговаривали его и обещали разные почести и богатства с тем, чтобы только он согласился отстать от веры в Иисуса Христа. Но святой страдалец твердо стоял против искушения, все их обещания почестей и богатства вменяя ни во что. Божественная любовь, царившая в его сердце, пренебрегала всем, и ему желательны было не богатство и слава мира суетного, а скорейшее разрешение от тела и явление к лицу Бога живаго.
Прошло пять дней; князь приехал и велел привести к себе на суд святого мученика. Как только приведен был мученик, князь спросил его:
– Ты ли тот, который содержится в темнице за отречение от нашей веры, которую принял добровольно?
– Да, это я, – благодушно отвечал святой.
– Кто это тебе наговорил такого вздору, что будто бы ты за твою дерзость сделаешься святым?
– Не вздор, а истина, которую обещал Господь наш Иисус Христос и Который помилует меня за исповедание Его святого имени, а чрез излиянную мою кровь очистит меня от мерзкого обрезания, которое совершено надо мною вами, мусульманами.
– Что же, неужели к тебе, нечистому, сошел Сам Бог и уверил тебя в этом?
– Да, Сам Бог, Который открывает Себя верующим в Него чрез Священное Писание.
Князь, видя дерзновение мученика, начал ласкать его, говоря: «Друг мой! Приди в себя, пожалей юность и благообразие твое, сохраняй нашу веру, и я сделаю тебя своим сыном, обставлю тебя всеми благами и поставлю тебя выше всех моих приближенных; в противном же случае прикажу мучить тебя и потом убить как самого негодного из людей».
– Богатство твое, честь и слава да будут тебе в погибель, – отвечал ему мученик, – о муках же и безчестной смерти небрегу, так как я для этого и выдал себя. Итак, делай со мной что хочешь, но я ни за что в мире не отрекусь от Иисуса Христа. – Князь, видя себя посрамленным, приказал опять ввергнуть его в темницу, наложив на шею цепь еще тяжелее первой, а ноги заковать в кандалы. Но блаженный благодушно переносил страдания, ибо любовь к Иисусу Христу заглушала телесную боль. В это время старцем Стефаном и другими благочестивыми христианами были возносимы молитвы ко Всевышнему Богу, дабы Он укрепил в подвигах святого мученика; некоторые же из более мужественных проникли к нему в темницу и передали Святые Тайны, присланные ему Стефаном, по причащении которых святой еще больше укрепился духом. Между тем, и князь, по внушению исконного врага диавола, не желал выпустить из рук жертву и всеми способами прельщал его чрез своих посланных, именитых граждан, желая отклонить его от Христа, но когда увидел, что Стефан остается в своем твердом намерении, приказал его мучить, и палачи начали истязать святого с ожесточением: били его палками, голову покрывали медными раскаленными чашками. После этих жестоких пыток, которые повторялись неоднократно, святой лишался чувств, и тогда бросали его в темницу. Но на другой день юношу находили здорового и невредимого; невидимая сила Божия излечивала святого; видя это, мусульмане приходили в недоумение и вместе с тем сознавали свое безсилие. А потому князь приказал отрубить ему голову, что и совершилось в тот же день на площади Малказа, и чистая душа святого страдальца отлетела в небезные обители, 11 июля 1820 года, на 21-м году от рождения. Тело же святого безумный изверг приказал бросить в сухой колодезь и завалить его землею и камнями, что и было в точности исполнено усердными его слугами. Но чрез несколько дней благочестивые христиане успели тайно взять из колодца святые мощи и разделили их между собою в освящение: одну часть взял старец преподобномученика Нектария Стефан и перенес оную на святую Афонскую Гору, другую взяла мать мученика, а третью – местные христиане.
Молитвами святого преподобномученика Нектария, Христе Боже, сподоби и нам скончать жизнь нашу в мире и получить Царство Небесное. Аминь.
 
28 ИЮЛЯ
Житие преподобного и богоносного отца нашего Павла Ксиропотамского[209]
Преподобный отец наш Павел родился в Константинополе. Отец его, император Михаил Куропалат, прозванный Ранкавей[210], человек миролюбивый и богобоязненный, не перенося ежедневных происходивших при нем замешательств и безпорядков, сложил с себя царское достоинство и поступил в монастырь, выстроенный им самим и названный Мирелеон, где и скончался в иночестве. Мать Павла, Прокопия, жизни также весьма благочестивой, была дочь царя Никифора Геника и сестра царя Ставракия. Нося во чреве своем плод брачного союза, она однажды ночью увидела сон – будто разрешилась от бремени на хлебной ниве и родила агнца и будто на этого агнца, когда он оправился, вдруг бросились два льва и хотели растерзать его, но он стал в оборонительное положение. При виде опасности непорочного агнца царица кинулась защитить его от нападения львов; приближается к нему и видит, что это не агнец, а дитя мужеского пола, державшее в руках своих крест, силою которого и низложены были львы. Вслед за тем Прокопия проснулась и родила Прокопия, так нареченного во святом крещении. Впоследствии она толковала свой сон следующим образом: агнец означал кротость и незлобие отрока; умерщвление двух львов силою креста было предзнаменованием иночества, в образе которого Прокопий возьмет на рамо свое крест Христов, орудие против страстей, и победит им двух страшных, неприязненных иноческой жизни львов, – именно: мир, со всею славою его и удовольствиями, и диавола, со всею его силою и полчищами; груда хлеба означала, что учением и примером ангельской своей жизни Прокопий напитает души, алчущие Божественного утешения, и, очистив многих от плевелов плотских страстей, соделает их достойными небезной житницы.
Рождение Прокопия торжествовал весь Константинополь и радовался о нем. Между тем, едва только дитя было отнято от груди, отец его, Михаил Куропалат, как мы сказали, отказался от царственного венца. Праздный престол греческой империи вместо него был занят Львом Армянином. Хотя Лев и принял бразы правления с совершенным полномочием самодержавия, однако зная, что Прокопий имеет полное право царственного наследия и впоследствии может воспользоваться им, решился оскопить этого опасного совместника державной своей славы и величия. Впрочем, и при таком варварском поступке со стороны императора Прокопию дано было блестящее воспитание и образование. При необыкновенных природных дарованиях, соединенных с прилежанием и трудами, он достиг такой степени образования, что все мудрецы того века уступали ему право на славу и удивление современного света. Памятниками высокого его образования остались для нас Слово на введение Пресвятой Богородицы, Канон сорока мученикам и Канон (писанный ямбическими стихами) Честному Кресту. Император Роман Старший в царской своей грамоте (хрисовуле), данной впоследствии Павлу на устроение обители на святой Горе Афонской, называет его величайшим из философов.
При высоком образовании и при таком блестящем положении в свете Прокопий, однако ж, вполне постиг суету мира и понял во всей силе изречение Макария: «Душа, не освободившаяся от мирских попечений, и Бога не возлюбила истинно, и диавола не отверглась должным образом», – понял это и решился, отказавшись от всего, удалиться в пустыню. Особенным побуждением к этому послужило то обстоятельство, что имя Прокопия было на устах всех: один хвалил его любовь и приветливость, другой – смирение, тот – мудрость, воздержание и целомудрие, а иной – милосердие, презрение мирской славы и проч.; одним словом, кроме похвал, Прокопий в свете ничего не слышал: дань с одной стороны, конечно, справедливая, но с другой – опасная. Чтоб, ради славы человеческой, не подавить в себе чувства смирения и не увлечься превозношением и гордостью, он переменил одежду на разодранную и старую, принял вид нищего и, вышедши из Константинополя, как птица от сети понесся из мира на Афонскую Гору. Там прежде всего обозрел он обители, всмотрелся в образ подвижнической жизни и, чувствуя невыразимое спокойствие духа в кругу спасающихся иноков, поступил в так называемую обитель Ксиропотам, которая основана была царицею Пульхерией и незадолго пред тем опустошена набегами пиратов, в неистовстве своем расхитивших монастыри, а иноков предавших мечу и разного рода насильственной смерти. Живописное местоположение, невозмутимая тишина пустыни и безмолвие восхитили Прокопия: он сначала построил себе на развалинах обители небольшую келью и поселился в ней для молитвенных подвигов. В то время там же, в соседстве, жил благочестивый пустынник Косма, с которым Прокопий скоро сблизился и принял от него ангельский образ, под именем Павла. С принятием пострижения Павел к прежним постным и молитвенным трудам приложил новые – так что постелью для него была земля, а возглавием – камень. Следствием таких лишений и крестного самоотвержения были для него слезы и плоды Святаго Духа, которые перечисляет апостол Павел, – т.е. духовная любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость и воздержание (Гал. 5, 22–23). Слава о высокой его жизни пронеслась по всей Святой Горе и была для многих побуждением и назидательным образцом подражания. Хотя Павел в чувстве смиренномудрия и старался, со своей стороны, представлять себя в виду всех неученым и простым, но, по выражению Евангелия, как град, стоя верху горы, не может укрыться (Мф. 5, 14), так и он не в силах был утаить себя; слава о нем скоро дошла и до прота. Раз, когда он был на Карее, прот узнал о нем, призвал его к себе и спрашивал, кто он и откуда; Павел отвечал на это: «Я нищий инок, как ты сам видишь, святой отец, – уединяюсь в развалинах Ксиропотамского монастыря». Тронутый смирением Павла, прот оставил его в покое, а иноки с той поры начали называть его Павлом Ксиропотамским, да и самая обитель Пульхерии впоследствии усвоила и сохранила доныне название Ксиропотама, что значит в русском переводе «сухой поток».
Между тем, Господь восхотел восстановить из развалин ту обитель, где подвизался смиренный Его раб, и предоставить самому ему славу и честь ее возобновления следующим образом. Император Роман по чувству родственной любви к Павлу, как скоро вступил на престол, тотчас сделал повсеместное о нем разыскание. Посланные для этой цели нашли преподобного на Святой Горе и едва упросили его, и то чрез прота, идти в Константинополь для свидания с державным сродником и со всеми близкими его сердцу в родственных отношениях. Встреча преподобного в Константинополе была достойна подвижнической его славы и царственного происхождения: весь город принял его как ангела – торжественно и с необычайной радостью. Несмотря на то, что смиренный Павел, не изменяя долгу иноческому, явился среди придворного блеска и великолепия как нищий – в разодранной ряске и с крестом, вельможи с почтительным видом и раболепным уважением припадали к нему и желали принять его благословение. Так изумительна сила добродетели, несмотря на внешнее ее смирение и простоту! Между тем как царствующий град ликовал таким образом и радовался о святом Павле, сам император Роман находился в тяжкой болезни; Павел, видя это и тронувшись страдальческим его положением, только что возложил на него свои руки – и больной выздоровел. Это чудо еще более прославило преподобного. Признательный царь в продолжение пребывания его в Константинополе оказывал ему постоянное благоволение и родственную приязнь, давая ему полную свободу вести себя при дворе согласно аскетическим правилам и обетам отшельнической жизни. А чтоб всегда пользоваться сладкими его беседами, император поручил ему воспитание и образование в правилах христианской нравственности собственных своих детей. Таким образом, время текло. Роман был во всех отношениях доволен Павлом. Но Павел, со своей стороны, начинал грустить по оставленной им пустыне, тем более что всюду видел мятеж и смуты и не находил ни удовольствия, ни утешений во всех видах царственного великолепия и придворных торжеств. Наконец, не в силах будучи выносить томительное свое положение, он решился просить у императора увольнения на святую Гору Афонскую. Кратко, но трогательно выразил пред ним Павел душевные свои чувства: «Государь! – говорил он, – как рыба без воды, так и инок без условий келейной жизни и пустынного безмолвия жить не может: он мертв для Бога и безжизнен для того, чтоб в точности исполнять свой долг и обязательства в отношении к Богу. Мир не иноческая стихия! Поэтому позволь мне удалиться в мою пустыню, где беседа с Богом составляет верховное благо моей души». Грустно было императору расстаться с божественным Павлом, к которому питал он самое глубокое уважение и родственную любовь, но Роман не решился удерживать его при себе против собственной его воли и желания. Он сказал только:
– Не хотелось бы мне, святой отец, разлучаться с тобою, доколе я жив, потому что ты много доставил мне утешения и был руководителем в путях спасения, но насильно удерживать тебя не смею. Прошу только об одном: возьми сколько угодно моих сокровищ и расточи их по бедным, в поминовение души моей.
– Государь! – отвечал на это Павел, – не нуждаюсь я в твоих сокровищах и не могу раздавать их: есть множество нищих и здесь – призирай их сам. Впрочем, если желаешь оставить вечную по себе память, благословение и молитвенную помощь душе твоей за гробом, – возобнови на Святой Горе монастырь, основанный царицею Пульхерией и ныне пиратами превращенный в развалины.
Предложение преподобного было принято с удовольствием и радостью. Император из собственных сокровищ отпустил суммы на возобновление монастыря, поручил это дело своим поверенным, и Ксиропотам с тех пор – в достойной царственного ктиторства красоте и великолепии. Не довольствуясь этим, Роман для освящения храма в новой обители назначил сына своего Феофила, занимавшего тогда кафедру Константинопольской церкви. И этого мало: в изъявление особенного своего благоволения и внимательности к святому Павлу царь при отбытии его из Коснтантинополя ввел его в свою сокровищницу и предложил ему в напутствие безценный и Божественный дар – значительного размера часть животворящего древа Креста Господня. Сам император в своей грамоте, данной на имя святого Павла, говорит об этом так: «С некоторыми из вельмож моих, войдя в царскую мою сокровищницу, я между частицами древа животворящего Креста нашел более других значительную, достойную удивления, – особенно тем, что на ней и доныне виден незабвенный памятник Владычней страсти – отверстие, где была пригвождена Божественная плоть Господа моего, в очищение грехов наших, и где струилась пресвятая Его кровь. Длина и поперечник этой частицы в локоть с лишком, а ширина – в меру двух сложенных перстов, толщины же – в один перст; весу в ней сто драхм. Это святое сокровище, это страшное знамение Небесного Царя, долженствующее явиться на небе пред пришествием Сына человеческого на суд живых и мертвых, это Божественное орудие спасения нашего я с любовью пожертвовал преподобнейшему Павлу Ксиропотамскому, в неотъемлемую собственность обители, на мое царское иждивение возобновляющейся, – пожертвовал до того времени, когда приидет Господь. Требую, чтобы этот дар отпущен был с церковными и военными почестями, а положат его пусть во святом алтаре, в освящение и утверждение царской нашей обители».
Получив Честное Древо, блаженный Павел благополучно прибыл на Святую Гору и по возобновлении обители и освящении соборного храма Честное Древо, согласно царскому повелению, положил в алтарь, на святом престоле. А так как слава святого пронеслась всюду, предпочтительно же по Святой Горе, то скоро собралось к нему множество монахов, чтобы под мудрым и опытным руководством его проходить крестный путь жизни, достойно иноческого их назначения. Избегая, однако ж, молвы и многолюдства, преподобный Павел уклонился от всех и, поручив правление обителью одному из благочестивых братий, удалился в подгорие Афона, где и посвятил себя совершенному безмолвию и строгому уединению. Но искренно преданные Павлу, питая чувство детской привязанности к нему и нуждаясь в личном его руководстве на жизненной стезе, и там нашли его, и поселились с ним вместе. Поэтому и здесь пустыня святого Павла в короткое время приняла вид иноческой обители, ибо число собравшихся к нему учеников простиралось до 60 человек. Такое общество по необходимости требовало положительных правил и условий пустынной жизни, а с тем вместе и внешнее положение их, открытое с моря, было небезопасно – тем более, что в то время нередко случались нападения, хищничество и разбой от сарацин. В крайности подобного рода преподобный Павел снова обратился к константинопольскому двору с испрошением милостынного пособия на основание новой обители, в чем ему и не было отказано. Эта обитель была посвящена святому великомученику и Победоносцу Георгию и, по имени своего основателя, доныне носит название Святопавловской. Первым ее настоятелем был сам преподобный Павел – впрочем ненадолго, потому что вскоре по основании ее наступил день и час блаженной его кончины, которая заблаговременно была открыта ему от Бога. За два дня до кончины созвал он братство ксиропотамской и новой своей обители и, когда братия окружили болезненный одр его, преподобный Павел отверз старческие свои уста и прощальным голосом произнес:
– Дети! Еще два дня – и меня не будет между вами. Вы знаете и видели, как я жил в этом святом месте, как от юности моей хранил заповеди отцов моих: умоляю и вас твердо хранить их, возлюбленные! В юности моей, когда усиливалась ересь иконоборства, я так ратовал против нее, защищая православие, что из любви ко Христу готов был пролить кровь мою до последней капли. Обличение и уничтожение этой богоненавистной ереси на основании преданий и свидетельств святых отцов, которые я излагал и письменно, и устно, стоили мне многих палочных побоев. Говорю об этом не по тщеславию, а для того, чтоб и вы переносили великодушно всякое искушение и скорбь в чаянии за то райских венцов от Бога.
Горький плач и слезы братства заглушали предсмертные слова божественного Павла.
– Отче, – говорили ему братия, – не оставляй нас в сиротстве и не лишай духовных твои наставлений; видя дивные твои подвиги, мы полагали, что ты никогда не должен умереть, а между тем, ты отходишь от нас – утешение наше, отец наш и наставник!
Тронутый слезами и плачем братии, заплакал и сам умирающий и сквозь слезы продолжал:
– Перестаньте, братия, плакать! Не смущайте своим плачем моего сердца. Что делать! Настало время, которого постоянно желала душа моя и страшилась плоть моя.
При этих словах он встал, надел на себя мантию и, довольно помолившись, приобщился пречистых Таин. Вдруг на лице его заиграл Божественный свет, так что окружавшая его братия, будучи поражена такою славою лица его, преклонилась ниц. Вслед за тем он сел и, проговорив всегдашнюю свою молитву: «Упование мое Отец, прибежище мое Сын, покров мой Дух Святый – Троице Святая, слава Тебе!», – обратился к братии и сказал:
– Более всего, чада мои и братия, любите друг друга, молитесь, смиряйтесь и имейте Божественное послушание: монах, чуждый этих сердечных качеств и свойств ангельского образа, недостоин называться монахом – он не лучше мирянина.
Потом присовокупил:
– Горе монаху, если он увлекается общением и дружеством с отроками! Трудно такому уберечься от сетей демонских и знаменаться светом лица Божия.
На вопрос же одного брата:
– Как приобрести слезы умиления? – святой сказал:
– Имей всегда в уме твоем Страшный Суд и грехи твои – тогда нехотя потекут у тебя слезы.
Наконец преподобный склонился на смертный одр и, скрестив на груди руки, возвел молитвенные очи на небо, вздохнул – и душа его тихо и мирно отошла к Богу. Это было 28 июля.
Согласно воле и завещанию преподобного, братия не похоронили смертных его останков на Святой Горе, а думали отдать ему последний долг на полуострове Лонгос (противолежащем Святой Горе). Но Бог устроил иначе. Отправившись на корабле со Святой Горы вечером и проехав ночью возле полуострова Лонгос, поутру, сверх всякого чаяния, очутились они ввиду Константинополя. Весть о прибытии афонских монахов со смертными останками преподобного Павла быстро разнеслась по Константинополю и наконец проникла в чертоги царские. По поводу этого исключительного события император и двор его торжественно вышли навстречу преподобному Павлу, в сопутствии патриарха и всего клира. Стечение народа было чрезвычайное. При блеске безчисленных свечей, с кадильным фимиамом, мощи были положены в великой церкви[211], во славу Бога, дивного во святых Своих. Да воздастся Ему и от нас честь, слава и благодарение во веки. Аминь

 

 

 

 
Комментарии
Комментарии не найдены ...
Добавить комментарий:
* Имя:
* Сообщение [ T ]:
 
   * Перепишите цифры с картинки
 
Подписка на новости и обновления
* Ваше имя:
* Ваш email:
Последние обновления на портале
Монах Симеон Афонский
Написать икону на Афоне
Виноградная Лоза Симеона Мироточивого, Афон, Хиландар
Честной пояс Богоматери
Заказать поминание на Афоне
Конкурс на лучшую фотографию Святой Горы Афон
Афон, И.А. Гарднер, Впечатления и воспоминания - I
Святая Гора Афон, И.А. Гарднер, Воспоминания - II
Высказывания католиков об Афоне. Божья Гора. Амарандо Сантарелли
Паисий Святогорец
Афонский патерик или Жизнеописания святых на Святой Афонской Горе просиявших
Афонский спецназ. Старец Ипполит (Халин)
Паисий Святогорец. Житие (ВИДЕО) Часть I
«Лучшее стихотворение об Афоне»
Паисий Святогорец. Житие (ВИДЕО) Часть II
Паисий Святогорец. Житие - III часть
Паисий Святогорец. Житие (ВИДЕО) - IV часть
Паисий Святогорец. Житие (ВИДЕО) Часть V
Филофей Коккин Житие Саввы Нового - Часть I
Филофей Коккин Житие Саввы Нового Часть II
Паисий Святогорец Отношение к электронным паспортам
Порфирий Кавсокаливит об антихристе и электронных паспортах
Старец Порфирий Кавсокаливит (Баирактарис)
Павле Рак Приближения к Афону (Одно из лучших описаний!)
Порфирий Кавсокаливит, Часть I
Порфирий Кавсокаливит Поучения Часть II
Сергий Веснин
Афон 1844 Письма святогорца Часть I
Афон 1845 Письма святогорца Часть II
Афон 1846 Письма святогорца Часть III
Афон 1847 Письма святогорца Часть IV
Афон 1848 Письма святогорца Часть V
Афон 1849 Письма святогорца Часть VI
Неизвестные страницы истории
Герасим Менайас
Афон фото
Василий (Григорович-Барский) Странствования
Лучшие фотографии Афона
Житие Илариона - Грузина
Афон: вчера и сегодня
Порфирий (Успенский)
Силуан Афонский
Сергей Соловьёв
Athos
Ученым
История России
Святая Гора XVIII - XX Исторический контекст эпохи
Отзывы о книгах
Анонсы книг
Русский Афон
Нил Сорский
Паисий Величковский
Русские старцы об Афоне
Святые Афона
Старцы Афона
Форум портала Афон
Крест
Сладкое Лобзание
Достойно Есть
Иверская Икона Вратарница Афона
Скоропослушница
Всецарица
Троеручница
Млекопитательница
Страшное Предстательство
Отрада Утешение
Экономисса
Одигитрия
Целителя Пантелеймона
Праведной Анны
Николая Чудотворца
Николы
Икона Георгия Победоносца
Икона Богоматери Милующая
Акафист и икона Божией Матери Игумении Горы Афонской
Икона Богородицы Ктиторская
Богоматерь
Богородица Елеоточивая
Икона Божьей Матери Иерусалимская
Пресвятая Богородица Герондисса
Икона Св. Иоанна Предтечи
Акафистная
Икона апостолов Петра и Павла
Икона Богородицы Мироточивая
Монреальская Иверская икона
Икона Богородицы Одигитрия
Икона вмч. Георгия
Икона Преображения Господня
Афанасий Афонский житие икона
Тихвинская икона
Живоносный Источник
Иерусалимская
Икона великомуче­ника Георгия Зограф
Богоматерь Скорбящая
Мати Молебница
Святыни Афона
Акафист
Матрона Московская
Гавриил Зырянов Икона Акафист
Жития
Русские монастыри скиты
Тайны Афона
Новый Афон
Соловки
Валаам
Троице Сергиев Лавра
Киево-Печерская Лавра
Иеромонах Симон "Тихие песни уединения"
Иером. Серафим (Захаров). Живое предание Афона
Фильм: Игумен архимандрит Евлогий (Иванов)
Закончена публикация писем Сергия Веснина, это, без сомнения, лучшее описание Святой Горы Афон. Мы закончили публиковать Житие старца Паисия Паисий Святогорец Житие. В историческом разделе начата публикация истории строительства Новоафонского монастыря: Новый Афон монастырь в Абхазии на Новом Афоне.

Свобода - это | Свобода | Дверь, которая нарисована на стене | Свобода в Любви | Как стать свободным | Вкус Свободы | Умереть за Любовь| Скорби | Необходимое и лишнее | Нечистая совесть | Окаменевшее сердце | Смерть | Жизнь | Союз двух сердец | Истинная Любовь | Высшая форма Любви | Преданность и верность | Труд сердцем | Прямота и честность | Стойкость и решимость | Умение любить | Верность | Деньги | Богатство | Духовное здоровье | Человек – это | Ум и разум | Ум | Предательство| Улица детства | Язык Любви | Стихи о Любви | Вечная Любовь | Суть Любви | Любовь и правда | Правда| Молитвы| Любовь и страсть | Любовь и жизнь | Цельная Любовь | Здоровье души| Смирение и помыслы| Истинное смирение| Смирение и ум| Смирение и страх| Смирение и мир| Преданность| Катунакия | Каруля | Керасья | Келия Провата | Скит Малая Анна | ... и многие другие тайные тропы Святой Горы...

Монастыри Афона
Великая Лавра Афанасия | Ватопед | Ивирон
Хилaндар | Дионисиат | Кутлумуш | Пантократор
Ксиропотам | Зограф | Дохиар | Каракал | Филофей
Симонопетра | Агиа Павла | Ставроникита | Ксенофонт
Григориат | Эсфигмен | Пантелеимонов | Констамонит

Русские обители Афона| Пантелеимонов монастырь | Старый Русик | Андреевский скит | Ильинский скит | Скит Новая Фиваида | Создание скита Новая Фиваида | Крумница | История скита Крумница | Ксилургу
Пока мы не решились на Добро, стяжание его представляется трудным, но как только мы решимся, трудности отступают. (Монах Симеон Афонский, из устных поучений)

Афон статистика ЧИСТЫЙ ИНТЕРНЕТ - logoSlovo.RU Rambler's Top100 Рейтинг@Mail.ru
Создание и разработка сайта - веб-студия Vinchi & Илья

При копировании или цитировании текста и фотографий необходимо давать
активную ссылку http://www.isihazm.ru

(В связи с вопросами наших читателей оповещаем, что Монах Симеон Афонский ни в интернете, ни в каких сайтах участие не принимает. Он пребывает в затворе, не принимает посетителей, не имеет страниц в соц.сетях. С Богом!)

Монастырь Дивеево