Мы хотим познакомить читателя с этой книгой: может быть столь объективное видение истории западным человеком устыдит русских историков?

Автор не может выйти из забетонированноси своего католического мировозрения, в этом его проблема, но то то, как он види историю России, можно пожелать многим русским.   - www.isihazm.ru

Дух русского христианства. Георгий Ц де Вильярдо

(Фотографии А Рычковского)

...

В Византийской Империи, а после ее падения, в областях владычества ее идеологической наследницы - Православной и Царской России, цер­ковные законодательство и управление в значитель­ной степени были захвачены в руки светской власти. Не подлежит также сомнению, что большая часть выс­шего духовенства играла в Империи печальную роль раболепных чиновников царского самодержавия и что значительная часть низшего духовенства находилась в состоянии довольно глубокого невежества, Также вер­но и то, что с прошлого века и до сего дня в области религиозной мысли светские элементы почти превали­руют над духовными. Мы говорим здесь о религиоз­ных мыслителях и философах, равно как и о профес­сорах Духовных Академий, хотя среди последних можно было бы насчитать также довольно много имен высоких представителей духовенства. Но это явление вполне объяснимо. Русское общество, видоизмененное на европейский лад, есть создание Петра Великого, то есть XVIII века, основанное на разрыве с традицией древней «Святой Руси», приговоренной к смерти этим великим преобразователем, той Святой Руси, которая была органически проникнута самым существом Пра­вославной Церкви. Не следует, поэтому, удивляться, что, начиная с государственной и рационалистической реформы Петра, единственный в своем роде культур­ный класс, которым было в те времена дворянство, превращенное по указу самодержца в общество, где малейшая склонность к старым патриархальным тра­дициям означала плаху, ссылку или кнут, - должен был практически отстраниться от Церкви, являвшей­ся составной и органической частью этой патриархаль­ной традиции. Не следует удивляться, что с этого вре­мени почти совершенно исчезают из русского духо­венства имена лиц, принадлежащих к высшему общест­ву, и что само духовенство начало пополняться людь­ми низшего сословия, которое в России, особенно в ту эпоху, не могло претендовать ни на какую куль­турность. С другой стороны, упразднение Московского патриаршества, равным образом по приказу самодерж­ца, означавшее уничтожение церковной независимости и суверенности, и создание вместо него «Правитель­ствующего Синода», составленного из нескольких иерархов, назначаемых также императором и избира­емых из среды покорных и верных, то есть раболеп­ных, поставленных к тому же под наблюдение светско­го чиновника, обер-прокурора Святейшего Синода, «ока Государева», как его было принято называть, - ставили все духовенство в рабскую зависимость от го­сударственного административного аппарата, что не могло нравиться независимому характеру дворянства, происходившего от высокомерных московских бояр.

Что же касается низшего духовенства сел и деревень, то Духовный Регламент императора приравнивал его почти к положению крепостных, причем помещик мог применять плеть к приходскому священнику, находив­шемуся на его землях. Это положение продолжалось до конца XVIII века, и, понятно, что люди, исповедо­вавшие уважение к достоинству Церкви и даже просто к человеческому достоинству, не были расположены вступать в ряды духовенства, будь то высшего или низ­шего. В царствование Екатерины II, в том же XVIII ве­ке, кажется, был обер-прокурор Святейшего Синода, даже не принадлежавший к Православной Церкви, бу­дучи протестантом из немцев прибалтийских провин­ций (Мелисино). Другой - был даже открытым атеистом и кощунником (Чебышев). С этого времени слово «поп», как обычно назывались священники в допетровскую эпоху (от греческого слова «папас» - отец), получи­ло пренебрежительное значение, означая почти оскор­бление священническому достоинству.

Новое русское общество, как мы уже говорили, пе­реформированное по европейскому образцу и подвер­женное в XVIII веке тлетворному влиянию духа фран­цузских энциклопедистов, а с начала ХIХ века влиянию германской философской метафизики, оказалось глу­бочайшим образом духовно и идеологически отделен­ным от Церкви, которая продолжала идти по старым путям, идентифицируясь с крестьянским народом и с купеческим сословием, которых не коснулись «евро­пеизирующие» реформы. И, поскольку крестьянство и купечество сохраняли старый образ жизни, не участ­вуя, однако, в той своеобразной культуре, которой об­ладало древнее русское дворянство, - Церковь, прис­пособляясь к среде и потребностям своих пасомых, ограничивалась самым примитивным учительством и почти исключительно обрядовыми действиями, кото­рые, благодаря врожденному эстетическому вкусу рус­ского народа, никогда не теряли своего великолепия.

Громадное число русских современных писателей именует обычно указанную эпоху «веком церковного паралича». Однако, необходимо отметить и подчерк­нуть, что само самодержавное правительство и большая часть дворянства, несмотря на приниженное со­стояние, в котором находилась Церковь, были далеки от мысли допустить необходимость замены православ­ной веры каким-либо другим вероисповеданием, будь то Католичеством или Протестантством, рассматривая принадлежность к Церкви и участие в Таинствах, как основной и существенный долг каждого верноподдан­ного русского царя и каждого сына отечества. Русский подданный, отказывавшийся от принадлежности к Православной Церкви (и это до революции 1917 года) терял свое подданство (он мог сохранять его, только экспатриируясь из России) и свои гражданские права; до последнего времени военные и государственные чи­новники должны были ежегодно представлять свиде­тельства о бытии у исповеди и причастия, по крайней мере один раз в год, чтобы иметь право продолжать служить.

При всем этом, в течение того же XVIII века, о ко­тором мы уже упоминали, насмотри на угнетение вся­кой свободной мысли Церкви и ее превращение в за­висимый орган Государства, в этом же самом XVIII ве­ке - любопытной смеси полицейского деспотизма и либерального вольтерьянства - внутренняя духовная жизнь Русской Церкви не прекращалась ни на минуту, и вся эта эпоха дала святых, которых сам Синод дол­жен был канонизировать. XVIII веку принадлежат свя­тые епископы: Димитрий Ростовский, Митрофаний Воронежский, Тихон Задонский, Иоасаф Белгородский и многие другие угодники Божий, а, наконец, и зна­менитейший преподобный Серафим, инок и подвижник Саровский (1759-1833), который до сего дня является одним из наиболее чтимых русским народом свя­тых. Это все святые эпохи «паралича». Единственно, что мы должны подчеркнуть, это то, что, вследствие описанных обстоятельств, мало благоприятных для расцвета богословских наук и религиозной филосо­фии, характер, который приняла жизнь и мысль Рус­ской Церкви, был чисто аскетическим. Нет ничего удивительного в том, что учение исихастов, процветавшее на Святой Руси в XIV и XV веках и преданное затем забвению, снова возродилось в России к концу XVIII века иноком Паисием Величковским, который изучал и применял его на Святой Горе Афоне, и нашло весь­ма благоприятную почву в русских монастырях. Кроме того, принимая во внимание мало подходящий к аб­страктной философии характер русского народа, на­против, жаждущий реалистического мистицизма, впол­не понятно, что аскетические тенденции наложили свой отпечаток на Русскую Церковь и, в соединении с обря­довым великолепием, придали совершенно особый от­тенок всей русской религиозности.

И, когда, после победоносной кампании против Наполеона в 1812 г., русское национальное чувство снова пробудилось в русском цивилизованном обще­стве, уставшем от иностранного влияния и моды, и, ког­да это общество обратило свой взор на русскую зем­лю и ее народ, почти забытые им, - то появились энтузиасты зарождавшегося движения «славянофи­лов», которые, осуждая, несомненно преувеличенно (как всякое молодое движение, каким оно и было), все, привнесенное с Запада, для них ущербного и прог­нившего, открыли, если можно так выразиться, среди национальных сокровищ, появившихся на свет Божий, Православную Церковь Святой Руси. И как раз участ­ники этого движения, действительно, молодые светские люди Интеллигентного русского дворянства начала и середины XIX века, были родоначальниками русской религиозной мысли, переведенной на язык современ­ного интеллектуального мира. И все то, о чем говори­лось или размышлялось в монастырях и уединенных полудевственных лесах Святой Руси, но носило внеш­нюю архаическую и почти экзотическую форму, появилось на страницах философских и литературных писаний этих людей. Представителями этого движения были: Хомяков, Киреевский, Аксаков, Самарин и, на­конец, отчасти Федор Достоевский. Вот причина, по­чему руководство русской религиозной мысли припи­сывается светскому началу. Вместе с тем, эти знаме­нитые люди были ничем иным, как распространителя­ми, переводчиками на европейский язык великого дела подлинных святых Русской Церкви. В своем месте мы увидим, как эти люди находились в непосредственном контакте и под прямым влиянием великих анахоретов-мистиков, которые еще и в XIX веке скрывались в уе­диненных монастырях России и сияли, как лучезарные звезды, на русском духовном небе.

Предупреждаем, что, ни в какой мере, указанные мыслители и писатели не были «переводчиками» пра­вославных мистиков в буквальном смысле этого слова. Они даже не упоминали их имен в своих произведе­ниях. Мы говорим лишь, что, вдохновляясь этими свя­тыми мыслителями, они были творцами религиозной мысли одной части русской интеллигенции. Они же перебросили мост через ту пропасть, которая при Пе­тре Великом разделила русский мир на две части, пе­реставшие понимать друг друга.

Было бы, однако, ошибкой основываться исключи­тельно на этих мыслителях, равно как и на их продол­жателях второй половины XIX века или же на наших современниках, как Владимир Соловьев, Розанов, Фло­ренский, Самарин, Булгаков, Бердяев и др., - для то­го, чтобы проникнуть в подлинную сущность духа рус­ского христианства. Столь же опрометчиво, по нашему мнению, было бы делать безошибочные выводы на ос­новании писаний официальных богословов прошлого и нынешнего века, как например, обоих знаменитых митрополитов Филаретов⁸, митрополита Макария, митрополита Антония Храповицкого и др., которые, одновременно с безукоризненной передачей православ­ного церковного учения, были ревностными апологетами самодержавия; ни, наконец, на основании трудов из­вестных историков Русской Церкви, как профессора Голубинский и Глубоковский, которые в своем науч­ном творчестве отражали дух германских университе­тов. Несомненно, все приведенные выше имена, как и многие другие, вроде, например, наших современни­ков Николая Арсеньева, Федотова и Лосского (сына), навсегда останутся именами выдающихся представите­лей русской религиозно-философской мысли; но, как мы уже сказали, ошибаются те, которые считают их рупорами русского христианства.

Первые, те, на которых мы ссылались, как на при­надлежавших к славянофильс

кой школе, «открывшие» сокровища Церкви среди русского «фольклора», со­вершили величайшую ошибку, не усмотрев в Право­славии ничего иного, кроме его созвучия с националь­ным и традиционным духом. В своей огромной и до­стойной восхищения любви к своей русской родине и к русскому народу, освободившись от франко-герман­ского влияния, они ненавидели острой и несколько дет­ской ненавистью «ущербный и прогнивший» Запад, ко­торый обвиняли во всем том зле, которое существо­вало в России, и, вместе с западными вольтерьянством и гегельянством, включали в объект своей ненависти и римское Католичество, Будучи восторженными поклон­никами Византии и древней Святой Руси, пламенными апостолами и вероятно... изобретателями учения о со­борности, как ее понимают сегодня в России (прида­вая греческому термину «кафоликон» значение не все­мирного, а соборного), а также яростными противни­ками папизма, - они утверждали, что исторический грех Римской Церкви состоял в том, что она взяла меч, сделавшись светской властью, и защищали положение, что Церковь Христова, хотя и угнетенная Государ­ством, должна следовать Учителю в своем уничижении и в своей Голгофе, но ни в коем случае не защищать свою независимость, пользуясь человеческими сред­ствами. Приписывая русскому народу мессианское до­стоинство единственного избранного народа, чья мис­сия, в формулировке Достоевского, состояла в явлении миру русского Христа, - славянофилы окончательно смешали христианство с русскостью и, усыпленные очарованием русского «фольклора», оказались неспо­собными постигнуть христианскую всемирность вне психологических форм, соответствующих данной сре­де. Они первые смешали психологию с духом и ввели в это смешение всех тех, кто желает судить о христиан­ском духе России на основании их писаний. Следует,, однако, признать, что именно славянофилы и Досто­евский - их прямой наследник - сумели больше, чем кто-либо, дать себе отчет в том богоносном духе, ко­торый пребывает в подлинном русском христианстве и который, быть может, в будущем скажет свое слово в истории всемирного христианства.

Что же касается Владимира Соловьева, который несомненно занимает совершенно особое место, и его современников и последователей, как Розанов, Фло­ренский и Булгаков⁹ то можно сказать, что все они были типичными представителями того русского куль­турного слоя, который носил название интеллигенции. Этот слой состоял из лиц, принадлежавших ко всем классам общества, которые, к концу XIX и началу XX века, уставши от «нигилизма» и позитивизма, царивших в семидесятых и восьмидесятых годах прошлого сто­летия, и не присоединившись к уже почти умиравше­му славянофильству, бросились в известный гностиче­ский мистицизм явно неоплатонического характера.

Известно, что Соловьев, в результате своей фило­софии богочеловечества и своих теорий о всемирности Церкви, пришел к соединению (по крайней мере временному) с римским Католицизмом, в то время, как другие вошли в тесную связь с традиционной Право­славной Церковью. Однако, нам кажется, что все эти: русские мыслители являются слишком яркими пред­ставителями психологии своего времени и своей сре­ды, чтобы их можно было рассматривать подлинным отражением того, что мы называем русским христиан­ством. Что же касается нашего досточтимого друга, покойного Николая Бердяева (скон. в 1943 г.). бывшего ярким мыслителем и характерным представителем ре­волюционного духа в области религиозной филосо­фии, то о нем можно сказать, что он был слишком боль­шим анархистом, чтобы явиться представителем чи­стого русского христианства, и слишком большим хри­стианином, чтобы его можно было расценивать, как анархиста.

Одним словом, все вышеуказанные светские мысли­тели, из которых только двое - Флоренский и Булгаков - кончили принятием, хотя и поздно, священства вполне отражают русскую религиозную психологию своей среды. Как и Достоевский, они превосходно ри­суют психологический характер русского благочестия и нравственный облик русской души, а также, как ка­жется, вскрывают лучше, чем кто либо, тайну интим­ного религиозного призвания русских, но никто из них не может служить достоверным выразителем того, что мы ищем, то есть подлинного духа русского христиан­ства.

Равным образом, мы не можем создать себе ясное представление об этом, основываясь на чисто-церков­ной официальной литературе, хотя русское духовен­ство, с начала прошлого века и, в особенности, со вто­рой четверти XIX столетия, далеко не являлось тем, каким оно представлялось почти всем западным интел­лигентным людям, в том числе и Эмилии Пардо Басан, которая дает нам картину, быть может, соответ­ствующую XVIII веку, при том даже и для той эпохи сильно преувеличенную. Не очень обширная литерату­ра, которую можно назвать чисто-церковной, и вооб­ще узко религиозная, состояла в России из богослов­ских трактатов, предназначенных к употреблению в ду­ховных семинариях и Академиях, списанных с Восточ­ных Отцов, в особенности Св. Иоанна Дамаскина; из переводов «Добротолюбия»¹⁰; из житий святых; из очень малого количества писаний русских святых (среди которых произведения вышеназванных еписко­пов XVIII в); разумеется, из богослужебных книг, весьма трудных для употребления, поскольку они не были кодифицированы, и написанных на церковно­славянском языке; и, кроме того из нескольких офи­циальных благочестивых журналов, большею частью дурного вкуса и бесталанных. К этим книгам нужно прибавить сборники некоторых епископских пропове­дей (иногда весьма примечательных, как, например, епископа Иннокентия Херсонского). Только в послед­нее время, то есть за последние 50 лет, предшество­вавшие революции, стали появляться произведения аскетического и мистического характера, произведения оригинальные, о которых мы будем говорить в сле­дующей главе. Эта литературная скудость является, конечно, убедительным доказательством печального интеллектуального состояния Церкви, угнетенной цезаропапизмом. Резюмируя, можно сказать, что, кроме школьных трактатов, зачастую довольно слабых и устарелых, и кроме официальных проповедей, весьма мало читавшихся, русское духовенство ничего не пи­сало и то, что писало, писало плохо. Исключения бы­ли редкими.

Говоря о духовенстве, следует сказать несколько слов об его характере и жизни за последние 100 лет. В отношении светского, то есть белого духовенства, нужно сказать, что его материальное положение было весьма различным, в зависимости от того прихода, в котором служил священник, поскольку в России не су­ществовало никакой субсидии от Государства, и на­стоятель прихода со своим причтом (диаконом и пса­ломщиком - последний не имел священного сана) жил на подаянии своих прихожан. Это духовенство составляло касту в полном смысле этого слова, причем, как общее правило, сын наследовал в священстве отцу. В столицах, больших городах и особо цветущих селах русские настоятели приходов вели жизнь довольно за­житочную в то время, как в большинстве деревень они должны были преодолевать большие трудности, а ча­сто и терпеть нужду. В деревнях священнику обычно отводился клочок земли, который он и возделывал за­частую с помощью своей семьи, в большинстве слу­чаев многочисленной. Нужно отметить, что семьи пра­вославных священников могли рассматриваться как истинные примеры брака и семейного очага. Это были патриархальные семьи, приверженные традиции и тра­диционному благочестию, почти всегда хранившие вы­сокие и здоровые нравственные устои. Обычно свя­щенник женился накануне своего посвящения в диако­ны, и весьма часто епископы брали на себя труд на­ходить будущим священникам невест, выбиравшихся из воспитанниц епархиальных училищ. Можно сказать, что сентиментальный и романический элемент почти не играл роли в жениховстве семинаристов. При всех недостатках, которые можно приписать русскому свя­щеннику, главным образом, при его пристрастии к спиртным напиткам - типичной слабости славян, его никак нельзя обвинить в какой бы то ни было сек­суальной распущенности.

Священническая каста, которая с большим трудом смешивалась с другими классами общества и, в силу этого, сохраняла прекрасную чистоту физического ти­па и отличное психическое состояние, занимала сред­нее место между интеллигенцией и народом, оставаясь более или менее на интеллектуальном уровне купече­ства средней руки, тоже очень характерного класса до­революционной России, Она не имела доступа в выс­шее общество, которое рассматривало духовное со­словие с известной «симпатией и несколько презри­тельной снисходительностью». Интеллигенция, то есть интеллектуальный либеральный класс врачей, адвока­тов, инженеров, профессоров и т. п., не сочувствовала духовенству по причине обязательной левизны этого класса и правизны "ех officio" священника. Крестьянин не доверял духовенству, хотя и боялся его, главным образом, по чисто-экономическим причинам, ибо за­частую в деревнях бедный, полуголодный настоятель прихода был принужден периодически совершать свой обход, собирая «доброхотные пожертвования», выра­жавшиеся преимущественно в продуктах: пшенице, ржи, яйцах, сале, курах, поросятах и т. д. Где себя лучше всего чувствовал священник, это - среди сред­него купечества, мещанства и в обществе мелких чи­новников - классах, подобно духовенству, интеллек­туально несколько отсталых и не очень хорошо во­спитанных. Очень не много представителей белого ду­ховенства общалось с так называемым «настоящим об­ществом»; вероятно, только те, которые занимали вы­сокие посты в немногочисленных Духовных Академиях или настоятелей столичных церквей и в крупных го­сударственных учреждениях. Что же касается рели­гиозного духа духовенства, то, можно сказать, что, как общее правило, он почти никогда не подымался выше «традиционного благочестия», требуемого для богослужения. Во всяком случае, священник душой и телом являл собою государственного чиновника средней руки. Заметим, что Русская Церковь не канонизи­ровала не одного белого священника. Несомненно мно­го шума было вокруг личности о. Иоанна Сергеева, Кронштадтского протоиерея, скончавшегося в 1909 го­ду, которому приписывали чудеса и пророческий дар и который одно время имел громадный успех, главным образом, среди дам высшего общества; но это един­ственный случай, и, кроме того, мнения относительно этого лица расходятся.

Положение монашеского духовенства было совер­шенно иное. Ввиду того, что по восточным канониче­ским правилам (зачастую устным, поелику Каноничес­кое Право до сего времени не кодифицировано на Во­стоке) женатый священник (разве, что он оставался вдовым) не мог достигать епископского сана, - епис­копы должны были вербоваться из черного духовен­ства. По этой причине, при наличии лиц, стремившихся стать епископами, не имея ни малейшего монашеского призвания, появилось раздвоение черного духовенства. Святейший Правительствующий Синод весьма редко (разумеется, по приказу императора) выбирал канди­датами на епископскую кафедру настоятелей монасты­рей (архимандритов и игуменов). По общему правилу, кандидатами на архиерейство являлись лучшие воспи­танники семинарий, по окончании курса поступавшие в одну из четырех Духовных Академий, где получали высшее образование, обязательное для епископского сана, и вместо того, чтобы жениться перед рукополо­жением, что делало большинство, постригались в мо­нашество уже на втором курсе и становились иеромонахами. По окончании курса Академии они обычно назначались инспекторами семинарий, затем получали место ректоров и, наконец, возводились в архиерейс­кий сан. Разумеется, должность ректора семинарии за­нималась лицами в сане архимандрита. Указанные кан­дидаты во епископы почти всегда происходили из свя­щеннических семей, как и большинство семинаристов. Заметим, что в семинариях воспитанники не носили рясы, а форму более или менее одинаковую с воспи­танниками всех иных казенных учебных заведений.

Относительно монастырей следует отметить, что контингент монахов обыкновенно вербовался среди самых убогих классов населения и весьма часто из сре­ды крестьянства. К тому было много причин. Первая из них, как мы уже видели, заключалась в том, что после основной реформы Петра Великого в начале XVIII века Церковь, не приняв участия в «европеиза­ции», оказалась отодвинутой на положение «низшего порядка», будучи, вследствие этого, покинута людьми общества; а вторая - в том, что крепостные, входив­шие в состав монашеского чина (разумеется, с разре­шения помещика), получали ipso facto вольность. Нуж­но признать и то, что в экономических и социальных условиях России того времени жизнь монаха была не­сравненно менее тяжелой, нежели крестьянина или во­обще человека убогого.

Несомненно были среди монахов и лица, принадле­жавшие к другим классам общества; но основную мас­су составлял крестьянский элемент. О монастырях мы будем подробно говорить в следующей главе; в дан­ный момент ограничимся указанием на тот факт, что со времен Петра Великого монастыри посвящали себя исключительно (в смысле религиозной деятельности) аскетической и богослужебной жизни, не участвуя в богословской, научной или воспитательной области, и вообще жили вдали от того, что называется культур­ной жизнью, даже в смысле чисто религиозном. Что же касается женских монастырей, то их культурный уровень был еще ниже, причем монахини посвящали себя исключительно богослужению, рукоделию и из­вестной благотворительной деятельности, как, напри­мер, богадельням для нуждающихся старух, вдов, си­рот и. т. п. Затвора, в строгом смысле этого слова, как он понимается на Западе, здесь никогда не су­ществовало.

Подлинных выразителей русского христианства нужно как раз искать среди тех смиренных людей, ко­торые, скрываясь в недрах монастырей или в мона­стырских скитах, расположенных в полудевственных лесах «Святой Руси», достигали ореола святости, хотя весьма часто их слава не доходила до крупных куль­турных центров. Здесь идет речь о тех людях, которые никогда не склонялись перед цезаропапизмом ни пе­ред каким-либо иным влиянием, а лишь перед чистым христианством, каким они его унаследовали непосред­ственно от ранней эпохи через восточное монашество. Именно, благодаря этим людям, которые, вне всякого сомнения, продолжали скорее монашескую традицию Палестины, Сирии и Египта, чем Византии, создалась Святая Русь уже с самых древних времен, и это они, которые сумели сохранить ее до наших дней, невзи­рая, на все превратности времен и исторические ката­клизмы. Они своим личным примером и своим уче­нием, проникая в глубину народной души, породили тот особенный и характерный дух, который и можем назвать духом русского христианства. Не зная их, не возможно составить себе какое-либо представление об изучаемом нами интереснейшем явлении. Они - соль христианства русского мира. Они и народное предание, создавшее оригинальнейшую космологию, которую мы исследуем в своем месте, являются наиболее действен­ными и, скажем, безошибочными источниками данного предмета. И это они, воплотившие народное предание и создавшие особый и оригинальный мир, существо­вавший наряду с порабощенной официальной Цер­ковью, при этом никогда не удаляясь от ее догматиче­ского и нравственного учения и не создавая никако­го раскола, являются подлинными и истинными апосто­лами Христова Евангелия так, как его понимала, вос­принимала и по которому желала жить Россия. Не­однократно, будучи преследуемы высокими церковны­ми властями, не за ересь или свободомыслие, а за при­рожденную кафоличность в самом высшем и чистом смысле этого слова, эти люди не уклонялись с пути истины в течение долгих веков, а их учение никогда не уходило в иную область, кроме чисто мистически-нравственной: «стяжания Святого Духа» и «преображе­ния твари». Эти люди не помышляли о судьбах Церкви в ее общественной жизни; их роль ограничивалась сея­нием святости.

Возьмите для примера самого Достоевского, быв­шего великим почитателем указанных выше людей; возьмите его, как представителя русского христианст­ва, и сравните с Жозеф де Местром, как с представите­лем духа западного Католичества... Между двумя - бездонная пропасть!

Возьмите теперь Серафима Саровского, преподоб­ного русского подвижника, канонизированного Рус­ской Церковью, и сравните его с его же современни­ком во Франции, святым пастырем Арса. Разница бу­дет едва заметной, а по существу, думается нам, не бу­дет никакой.

(Здесь автор глубоко заблуждается, это предположение неверно. Разница чудовищна! Врпочем, направление мысли его - правильно: западная "святость"- явление из области психологии, а восточная святость - это  "дети благодати Божией, преображенные люди"  - www.isihazm.ru)

Почему так?

Ответ прост. Первые, то есть мыслители, философы, писатели и представители громадного большинства, духовенства, несмотря на свою гениальность и свои таланты, суть дети своего века, своей расы, своей ци­вилизации, словом, своей психологии; вторые - дети благодати Божией, преображенные люди, жители иной области и того плана, где всякая психология, всякое умонастроение, какие бы эти люди их ни имели, пре­кращают существовать или, лучше сказать, умолкают. Разница эпох, рас, географических мест теряет свое значение. Время не входит в расчеты. На этом духо­вном уровне действие Божие на земле остается неиз­менным.

Итак, мы думаем, что ступаем на твердую почву, когда, вместо того, чтобы ссылаться на великих мы­слителей, литераторов, философов и иных ученых эрудитов, мы переносим центр тяжести в иной план. И мы полагаем, что этот план более соответствует проникновению в подлинный дух русского христианства и целям кафолического единства. Если, со своей сторо­ны, русский православный, желающий узнать римское Католичество, должен был бы начать с знакомства с великими светочами христианской веры на Западе, то и мы должны в равной мере внимательно изучать тех, которые были истинными посвященными восточного христианства, коль скоро примирение представляется нам делом, достойным внимания в христианской жизни..

Кажется парадоксом - и, однако, почти можно ут­верждать - что, чем более католиком становится ка­толик и чем более православным - православный, тем лучше они будут понимать друг друга. И это по­тому, что восточное Православие в его чистой форме, будучи, по приведенным выше словам Папы, того же золотоносного свойства, что и Католичество, обладают в своем, недре подлинной святостью, поскольку нет двух христианских святостей, но одна, как нет и двух Христов, но Один, ни двух благодатей но одна.

Приведем изречение Святого Симеона Нового Бо­гослова, одного из наиболее почитаемых мистиков Во­стока, жившего незадолго до разделения Церквей и по­тому признанного католическим святым, несмотря на известный протест некоторых позднейших отцов-до­миниканцев. «Да будут заповеди Господа нашего Ии­суса Христа для всех нас единственным и общим пу­тем, ведущим к Небу и к вечному. Правда, слово Божие указывает нам разные пути, разные средства, ведущие к Царству Божию; но, в действительности, путь один, разделяясь на многие тропинки, сообразно силам и во­ле каждого. Воистину, каждый из нас начинает с раз­личных дел, как если бы мы пускались в путешествие из разных местностей и поселков в один и тот же город: Царство Божие. Так, мы указали город, и путе­шественники, направляющиеся из различных деревень, знают, что у них нет иного пути, по которому они должны следовать и который называется - Любовь».

Указанное изречение относится к отдельным чело­веческим личностям, но, как мы увидим ниже, харак­терной чертой России является то, что она есть мир, обладающий удивительной и типичной способностью думать коллективно. Русская Земля - это она думает, она страдает, плачет и молится. Русская индивидуаль­ность всегда была и остается коллективной. Не важно, что это кажется парадоксальным: оно так. И в этом смысле, действительно, к ней подходит термин «собор­ный», как его понимали славянофилы. Существенная разница между коллективом и собором заключается в том, что первый, как его представляют себе Маркс и идеологи советской системы, есть уравнение без каче­ственных точек, а второй, каким его видит Церковь и Святая Русь, есть нравственная личность, составленная из единиц, находящихся в состоянии благодати, явле­ние духовное, метапсихическое.