«Кукузелева» Афонская Лавра
Что касается до Кукузелевой иконы, она стоит местною в параклисе Введения во храм Пресвятыя Богородицы. Параклис этот воздвигнут при самом портике вправо, если входить в Афонскую Лавру. Чтоб удовлетворительнее передать вам сведение о Кукузелевой иконе Пресвятыя Богородицы, надобно рассказать вам, кто такой был Кукузель.
Иоанн Кукузель родился (в XII веке) в Диррахии… В детстве, оставшись сиротою, поступил он в придворную Константинопольскую школу, где, по чрезвычайно нежному голосу, по миловидности и отличным дарованиям, обратил на себя внимание императора (Комнина) и двора его, скоро опередил всех своих школьных товарищей и наконец сделался единственным придворным певцом.
Юного Иоанна осыпали ласками, лелеяли за его трогательное пение и скромность, но его сердце при всем этом томилось неизъяснимым для него чувством тайной тоски и пренебрежения ко всем удовольствиям жизни. Иоанн страдал среди всех очарований двора, среди живительных и сладких надежд будущего, и тем еще более, что не было сердца, которому бы он мог доверить свои томления, которое поделилось бы с ним сочувствием и усладило бы его страдальческую тоску.
Его страдания умножились, когда проведал он, что император думает принудить его ко вступлению в брак. Мысль, что ради временных наслаждений жизни можно потерять радости Царствия Божия, до того тревожила юного Иоанна, что он решился непременно убежать из столицы и скрыться в какую-нибудь отдаленную пустыню. Бог видел чистоту намерений его и Сам благопоспешил исполнению их.
Когда девственный Иоанн тяготился своею придворною жизнью и придумывал средства избавиться от нее, со Святой Горы Афонской прибыл в Константинополь лаврский игумен по своим монастырским делам. Иоанн случайно увидел старца, и его юное сердце запрыгало от радости. Он нежно и детски полюбил свя-тогорского выходца, сблизился с ним, открыл ему свои мысли и намерения и требовал на них приговора.
Когда старец не только одобрил, но и благословил их, Иоанн, вслед почти за ним, скрылся из столицы и в виде странника явился на Святую Гору у лаврской порты. На вопрос привратника, кто он, откуда и чего требует, Иоанн отвечал, что он простолюдин, пастух и что хочет быть монахом.
- Молод еще, — заметил привратник. Благо в юности взять ярем Господень на ся, - отвечал скромно Иоанн и убедительно просил доложить о нем игумену….
Привратник доложил про незнакомого пришельца игумену и братии, которые рады были ему, потому что они нуждались в пастухе для пустынных козлищ. Иоанн был принят и сопричислен к братству, его постригли и поручили пастушить на горных пажитях монастырское стадо.
Эта должность, сама по себе новая, чрезвычайно обрадовала набожного певца; он погрузился со стадом своим в глубь святогорских пустынь, и любимым его занятием там было богомыслие и молитва.
Между тем император, узнавши о бегстве любимца своего, крайне огорчился тем и в некоторые из отдаленных мест послал нарочных для отыскания певца; но, покрываемый Богом, Иоанн остался в совершенной неизвестности, несмотря на то что посланные Императора были на Святой Горе и даже в Лавре святого Афанасия.
Тихо и спокойно текли дни и годы Иоанна в строгой пустынной жизни, он не мог нарадоваться своему положению.
Однажды в трогательном и глубоком раздумье сидел он при своем пасшемся стаде; мысль его переносилась чрез пространство всего минувшего, и сердце трепетало чувством живой признательности к Богу и Его Всепетой Матери за Их Промысл о нем. Зная, что никого нет в пустыне и никто е слышит его, Иоанн начал петь, как бывало, дивные гимны, и его ангельский голос далеким эхом переливался и замирал на пустынных высотах Афона своими мелодичными звуками.
Долго и в сладость пел умилившийся Иоанн, не видя и не зная, что один пустынник, таившийся близ него в дикой трещине скалы, подслушивал его. Звуки пастушеского пения потрясли сердце строгого пустынника, растрогали до слез и произвели благодатное впечатление на его растеплив-шуюся душу.
Пока пел Иоанн, пустынник не сводил с него глаз своих, не понимая, откуда взялся в пустыне такой ангельский голос, такой бесподобный певец. Изумление пустынника достигло высшей степени, когда он заметил, что самые козлища не паслись под гармоничными звуками пастушеских песен, что самые животные, притаив дыхание и окруживши своего пастуха, неподвижно стояли пред ним и не сводили бессмысленных глаз своих с него, как будто усыпленные, как будто очарованные его ангельским голосом.
В то же время пустынник отправился в Лавру и известил игумена о дивном пастухе и о его трогательном пении. Иоанн был вызван из сокровенной пустыни и нехотя, заклинаемый Богом, открылся игумену, что он придворный сладкопевец Иоанн. Игумен едва мог узнать в его потухающем взоре и в безжизненных ланитах любимца царева, с которым он сблизился в Константинополе и который тогда был в полном расцвете жизни, с пленительным взором и с играющим на щеках румянцем.
По слезной просьбе скромного Иоанна настоятель оставил его при прежнем пастушеском послушании; впрочем, боясь Императора, если донесется до него об открытии его любимца, игумен отправился в Константинополь и лично представился Государю.
Помилуй, Государь, раба твоего! - воскликнул старец, целуя ноги своего царя. — Во имя Бога, желающего спасения всем и каждому из нас, умоляю тебя, выслушай отечески мою просьбу, исполни ее, да и Бог исполнит во благих желания твои!
Тронутый глубоким верноподданническим смирением старца, император поднял его и ласково спросил:
- Чего ты, отец, хочешь от меня?
- Прости меня, Государь, если я буду дерзок пред твоим Величеством. Просьба моя ничтожна для того, чтобы ее исполнить. Тебе это легко и ничего не стоит с твоей стороны, кроме одного твоего слова; между тем ее исполнение составит утешение и радость самих Ангелов и благо моей Лавры.
- Чего же ты хочешь? Говори, я все исполню, — ласково промолвил император.
- Царское слово свято, - почтительно заметил игумен, — оно неизменно!
- Так, так, отец! - подхватил император, растроганный простотою старца. - Чего ж ты хочешь?
- Подари нам одного из твоих подданных, который ищет своего вечного спасения и молится о державе твоей. Более ничего, - сказал игумен и замолчал.
— Изволь, — весело отвечал император. -«Кто он и где?
- У нас уже и даже в ангельском образе, -боязненно произнес старец. - Имя его Иоанн Кукузель...
-Кукузель!- подхватил император, и слезы невольно выступили из глаз его и скатились на царственную грудь.
Тогда игумен рассказал подробно об Иоанне. Император внимательно выслушал его и наконец с чувством воскликнул:
- Жаль мне единственного певца! Жаль мне моего Иоанна! Но если уж он постригся — нечего делать! Спасение души дороже всего; пусть молится о моем спасении и о царстве моем.
Старец благословил Господа и милостивого своего Государя и весело воротился в свою Лавру. С той поры Иоанн остался спокоен, выстроил себе келлию с церковью во имя святых Архангелов и, уединяясь там шесть дней, в воскресенье и другие праздники приходил в собор, становился на правый клирос и умилительно пел в числе других псалтов.
Раз, таким образом пропевши в субботу акафист, после бдения он сел в форму (так называются братские седалища) напротив иконы Богоматери, пред которою читался акафист, и тонкий сон успокоил его утомившиеся чувства.
Радуйся, Иоанн! — вдруг произнес кроткий голос.
Иоанн смотрит... В сиянии небесного света стояла пред ним Богоматерь.
- Пой и не переставай петь, — продолжала Она, — Я за это тебя не оставлю.
При этих словах Богоматерь положила в руку Иоанна червонец и стала невидима. Потрясенный чувством невыразимой радости, Иоанн проснулся и видит, что действительно лежит в его правой руке червонец (латница).
Слезы искренней признательности потекли из очей певца; он заплакал и благословил неизреченную милость и благоволение к нему Царицы Небесной. Червонец был привешен к Богоматерней иконе, пред которою пел Иоанн и удостоился явления небесного, и поразительные чудеса совершались от иконы и от самой златницы (в настоящее время ее нет: она отсылается, кажется, со сборщиками).
С тех пор Иоанн усерднее прежнего начал проходить свое клиросное послушание, и сколько от тайных келейных подвигов, столько и от длинных стояний в церкви ноги его отекли, открылись на них раны и закипели червями. Но недолго страдал Иоанн. Ему, как и прежде, в тонком сне явилась Богоматерь и тихо произнесла: — Будь отныне здрав!
Раны исчезли, и признательный Иоанн остаток дней своих провел в изумительных подвигах созерцательной жизни и до такой степени просветился духом, что удостоился провидеть час и день своей кончины; умилительно простился с собравшеюся к нему братиею и, заповедавши похоронить свое тело в Архангельской, созданной им церкви, с райской улыбкою на молитвенных устах отошел ко Господу.
Эти рассказы, друзья мои, которые сами в себе носят печать истины, чрезвычайно для меня трогательны своею собственною силою.
С меня очень довольно, если и ваше сердце при чтении этого письма забьется чувством святой признательности за Ее к нам милость и если вы порадуетесь Ее материнской заботливости о судьбах и временного, и вечного спасения нашего. Поблагодарите ж Ее и помолитесь Ей, потому что это всегда составляет лучшее украшение моих скромных земных желаний...
Но поговоримте еще кое-что о Лавре.
Здесь особенное мое внимание обратили на себя кипарисы, величаво красующиеся посреди монастырской площади. Предание говорит, что их садил сам преподобный Афанасий; значит, восемь с лишком веков пронеслось уже над их курчавыми вершинами.
Не менее того меня занял цветник, расположенный на восточной оконечности Лавры; пленительные его розаны во множестве развились уже своею жизнью и выдыхали из себя ароматный запах.
Письма святогорца к оглавлеию I части
Иеросхим. Сергий Веснин. Письма святогорца.
1844 г., Афонская Гора. Русский монастырь | 
