Ночь при Гробе Жизнодавца
Мирно погрузились мы в таинственный сумрак храма, и пред лицем только Всевидящего дали свободу течению мыслей и дум, желаний и надежд наших. Мы разбрелись и в глубоком безмятежии наступившего вечера спешили при каждом памятнике Христовых страданий еще раз излить свои молитвы и благодарения, еще надеялись принять таинственно и унести с собою отсюда на всю жизнь, и на самую вечность, залог спасения в спокойствии умиротворившейся совести и сердца.
О, как трогателен, неоценим был для меня этот вечер и самая ночь при Гробе Жизнодавца! Какие высокие думы здесь питало в себе мое грешное сердце! Какие чистые желания пробуждались в душе моей и, сливаясь с молитвенным вздохом, слагались к подножию святой Голгофы! Это видел только Бог и знало мое сердце.
День при Гробе Господнем, надобно сказать, всегда шумен, но вечер и ночь умилительны своим гробовым спокойствием.
Храм тогда пустеет. Усталые братия трех вероисповеданий (нашего православного, римско-католического и армянского), утомленные дневными хлопотами и молвою народного стечения, отходят в свои темные затворы; изредка разве, и то неслышным шагом, скользит по гранитным ступеням с Голгофы или по мраморному помосту храма полусонный кандиловжигатель или как тень мелькает иногда какой-нибудь поклонник по темным переходам храмовой галереи или в ротонде гробовой пещеры; тяжелый вздох и рыдание или едва слышный только молитвенный шепот пилигрима тревожат здесь покой глубокой ночи и мертвую тишину Божественного Гроба и святой Голгофы.
Во храме было и темно, и тихо как в могиле, когда мы разошлись по нему, каждый со своею собственною думою и сердечным желанием. Гроб Божественный, как и в тридневный покой в нем некогда Жизнодательного Мертвеца, не изменял своего трогательного положения: он одиноко таился в полусвете неугасимых лампад. Вход к нему был доступен; мы благоговейно сгрудились пред ним, в приделе Ангела, и общие наши молитвы потекли к Богу: мы молились здесь одним сердцем и один дух веры животворил всех нас.
В числе сорока человек с лишком, между нами были двое иеромонахов: один из них развернул книжку молитвенного поклонения Господу нашему Иисусу Христу (сочинения святого Димитрия Ростовского) и начал вслух читать: «Придите, поклонимся и припадем Христу, Цареви нашему Богу» и прочее.
Едва переводя дыхание, мы окружили читаг ющего, и наши мысли и чувствования слились с его трогательным голосом. Потом, павши на колена, иеромонах возвысил голос и произнес: «Достойно есть воистину покланятися Тебе, Господу моему Иисусу Христу, от всех святых славимому и покланяемому Богу!»…
И мы пали и поклонились нашему Богу, при Его Живоносном Гробе. Наконец, при чтении следующего места в умилительной молитве: «Аще хощеши мя имети во свете (Господи): буди благословен. Аще хощеши мя имети во тьме: буди паки благословен. Аще отверзеши ми двери милосердия Своего: добро убо и благо. Аще затвориши ми двери милосердия Своего: благословен еси, Господи, затворивый ми по правде!» - иеромонах не вынес сильных потрясений сердца и внутреннего волнения; голос его замирал и прерывался, уста трепетали, он пал на мраморный помост пред Гробом Господним и громко зарыдал.
До глубины души тронутые чувством умиления, и мы все склонились за ним и припали к хладному мрамору; молитвенных звуков уже не слышалось, только тяжелые вздохи и всхлипыванье нарушали глубокую тишину Святого Гроба; слезы любви и благоговения тихо текли пред ним из очей наших. О, сладко плакать слезами покаяния пред Богом где бы то ни было, но плакать при Его Гробе, при подножии Креста, на Голгофе, плакать в Иерусалиме - неизъяснимо сладостнее!..
Таким образом под сенью единственного из святилищ земных мирно протекла последняя для нас ночь в Иерусалиме. Утреня на второй день Святой Пасхи началась по обыкновению в И часов вечера. При начале службы нам роздали свечи, и мы, подобно мудрым девам, не знаю только, все ли, с горящими в руках светильниками ликовали в чертоге Небесного Жениха наших душ.
Письма святогорца Часть III
1844 г., Афон Русский монастырь
|
