Иерей Николай Охотницкий. Путешествие по Святой Горе

Благодарим о. Николая за красочный и увлекательный рассказ. Жителям Афона интересно будет прочитать, как Святая Гора воспринимается паломниками, а паломникам приятно будет узнать в живых картинах о. Николая знакомые места и лица. Остается только пожалеть, что автор обошел далеко не весь Афон, а лишь его малую часть... - Святая Гора Афон

Лекарство от уныния

Жизнь человека похожа на пешеходный переход: светлые полосы сменяются темными. Радость и уныние, подъемы и падения. И мы движемся по ним куда-то… Мне, как автору, эти состояния не чужды.

Однажды во время внутреннего кризиса я побывал на Афоне. Потрясение (в хорошем смысле этого слова), произошедшее со мной в этом паломничестве, было настолько сильным, что подтолкнуло меня к литературному творчеству.

Эта книжка, написанная в жанре путевых заметок, родилась в результате огромного желания помочь тем, кто на пути к Богу переживает духовные сложности, состояния непонятости, оставленности, одиночества, а может быть, и уныния. Поэтому, если вы благополучны, можете дальше не листать эти странички, а почитать что-нибудь другое.

У духовенства тоже бывают трудности внутреннего характера. Мои собратья по цеху, окунувшиеся с головой в подвиг священнического служения, не распределив должным образом свои силы, часто получают профессиональные травмы и как результат – кризис исповедничества… Автор, Ваш покорный слуга, из таких.

Но как помочь людям, находящимся в стесненных духовных обстоятельствах? Для этого ведь нужно быть особо искусным лекарем душ. А у меня этого нет. Но я могу предложить средство, которое  однажды на себе испробовал и получил облегчение. Это, правда, похоже на разговор в очереди к врачу, где один больной советует другому. Но как знать, вдруг этот опыт кому-нибудь пригодится? Возможность посмотреть на происходящее с самоиронией и побывать в святых местах – это тоже лекарство от уныния. А если у Вас пока не хватает  денег поехать так далеко, тогда, взяв в руки эту книжку и «включив» свое воображение, попробуйте посмотреть  на Афон моими глазами, попутешествуйте со мной, приложите целебный пластырь афонских впечатлений на раны собственного сердца, может, и Вам, станет легче!

Ну что, пошли?

Мечта

Как любящий человек скучает о любимом, находясь в разлуке, так тоскует душа моя о Святой Горе Афон.

Это была любовь даже не с первого взгляда, а любовь с первого «слышания» об этом месте на земле.

С той поры, когда православное мировоззрение утвердилось в душе, желание побывать на Афоне стало моей «хрустальной» мечтой. Почему-то думалось, что никогда мне там не оказаться. И вот теперь, когда Бог сподобил пройтись тропами паломников и подвижников по Святой Горе, вспоминаю свое путешествие, как сон. Мне временами думается, что произошедшее было сюжетом одной из многих прочитанных книг об Афоне, а я перепутал воображаемое с реальностью. Но фотографии, святыни и даже сны убеждают в обратном.

С детства, когда нужно было засыпать, я использовал прием, который знаком многим людям: представлял себя в защищенном месте, где очень уютно. Сегодня, перед тем, как уснуть, я беру в своем воображении посох и иду по Афону. И то, что снится, – это не воображаемые места, а вполне конкретные.

 Не сумев побороть желания поделиться радостью исполненной мечты с близкими людьми, начал писать. Возможно, какие-то места покажутся перегруженными мелкими деталями, но так устроена моя память, ведь это важно, для того чтобы читающий «осязал и обонял», что бы соприсутствовал.

Как Афон стал возможен

Я служу сельским священником в небольшом храме в честь Святителя Николая Чудотворца в деревне Лебеда. Храм стоит на опушке леса. Ничего особенного не представляя собой в архитектурном отношении, он притягивает к себе взгляды проезжающих мимо людей. Так притягивает взгляды прохожих ракетный крейсер, который по непонятной причине стоит на причале для гражданских судов. В нем скрытая мощь и тайна.

Скоро уже шесть лет, как я служу на этом приходе. Все вполне размеренно: службы, людские нужды… Но однажды мне показалось, что в душе стало что-то не так …

Всякий человек стремится к идеалу, в поисках любви или в профессии. Но жизнь всегда редактирует ожидаемое. Получается не так и не то… И, конечно следует научиться жить« не как хочется, а как Богу угодно», но это только на словах легко, а на деле не очень-то получается. Приходят люди в храм и в надежде переписать свою судьбу, как житийную книгу, спрашивают у священников: «как жить, батюшка, я такая грешная (или грешный)?» Заглядываешь в печальные глаза «пасомого» и понимаешь, что нет понятного для этого человека ответа. По крайней мере, сейчас. Всё что будет сказано останется набором правильных, но неясных слов и выражений. Ведь спрашивающий находится в том духовном состоянии, которое и формирует его (её) кручинушку. Нужно терпение и даже не вера, а доверие Богу. Все доброе растет как цветок – всматриваешься, а процесс ускользает от взгляда. Медленно идет процесс. Течет время. И вдруг – цветение!

Изучая себя, начинаешь видеть больше недостатков. Не идеал, а какое-то недоразумение.

А как можно пастырствовать или учительствовать, если сам не живешь так, как учишь? Отец Митрофан (приснопоминаемый схиархимандрит из Жировичского монастыря) однажды, вспоминая своего наставника иеромонаха Иеронима, рассказал, как тот его смирял, называя «дорожным указателем». Мол, «другим дорогу показываешь, а сам ни с места». Так вот это и про меня. С этим надо было что-то срочно предпринимать…

С некоторых пор в храме на службах стала появляться молодая женщина. Назовем её Светланой. Она оказалась вполне успешной бизнес-дамой. И спустя некоторое время попросила благословения на туристический бизнес с возможностью возить паломнические группы. Узнав о том, есть ли для этого необходимые средства и возможности, я благословил ее  сходить к Патриаршему Экзарху на прием и у него получить «добро» на свои труды к пользе Церкви.

У нее действительно все пошло достаточно успешно. И однажды она рассказала о своих поездках в Черногорию, Италию, Грецию. Я помню, что, разделив радость её впечатлений, подумал, что мне это не «светит». Но, встав очередной раз перед Святым Престолом, я совершил дерзость, попросив у Бога: «Господи! Благослови мне помолиться на Святой Горе Афон!» Как правило, для личного у священника не много места в духовной жизни. Приходится помогать другим, ходатайствовать об устроении чужой жизни. Но тут я попросил для себя. Ответ пришел очень быстро.

На ближайшей воскресной литургии, после отпуста и целования креста меня дождалась прихожанка храма, в котором прежде я служил дьяконом два года, и огорошила:

- Батюшка, моя знакомая (Вы её знаете) просила передать, что, если вы соберетесь на Афон, она поможет материально.

Я сразу не мог вспомнить о ком идет речь? Она говорила что-то еще, но я уже был «контужен» её первыми словами, и все остальное не воспринимал совсем.

Это был знак. К тому же о моей дерзкой молитве я не говорил никому, и поэтому такой скорый ответ был событием из ряда вон выходящим. Собирался я недолго и уже через полчаса был готов. Но до поездки оставалось еще пять месяцев, и матушку нужно было как-то приготовить… А насчет «материально», для сельского священника это очень важный момент. Помощь, пускай и обещаемая (пока), – аргумент сильный.

Подготовка к Афону

Поискав в интернете, разузнал у «опытных», что у священнослужителя, сложностей с оформлением диамонтириона (разрешения на посещение самого Афона, которое выдается представителями Святой Горы) гораздо больше, чем у обыкновенных граждан. На одном из сайтов сообщалось, что нужно взять письменное благословение у правящего Архиерея и отправить его в Москву в Патриархию, откуда это благословение с ходатайством к Вселенскому Константинопольскому Патриарху направляется дальше. И, когда Константинопольский патриархат разрешит и ответ придет обратно, я могу оформлять Греческую визу. От бюрократических сношений у меня всегда случается меланхолия. Всякий раз, когда я иду на прием к Архиепископу с просьбой на отпуск или за разрешением покинуть пределы епархии, меня разбирают сомнения: а вдруг их Высокопреосвященство решат, что меня не следует никуда отпускать и благословлять. Вот и в этот раз, сидя в приемной, я переживал и молился молитвой школьника: «Господи, дай мне успешно ответить на вопросы начальства и получить разрешение на посещение Афона»! К тому же желание было настолько большим и горячим, что у меня в голове сам собой образовался план «В». Если что-то пойдет не так, поеду как мирянин. Уйду в «самоволку». Вот такое искушение.

Отцы в приемной (я был не один к начальству) что-то шумно обсуждали. Наверное, даже вопросы политической жизни страны. Но я не вникал. Я молился внимательно, сосредоточенно. Если бы это была молитва о мiре, а не о себе, то, возможно, я бы оторвался от земли. Но, увы, никто не заметил моего духовного подвига.

Владыка был по-отцовски внимателен и доброжелателен. Скала, придавившая мою душу во время ожидания аудиенции, превратилась в облако, которое постепенно растаяло. Их Высокопреосвященство порекомендовали мне, к кому обратиться в Минске, и я получил благословение!!! Выскочив из кабинета, уже не чувствуя под собою ног. Влетел к секретарю владыки…Он попытался опустить меня на землю, сказав о том, что прошение составлено неправильно и на нем нет согласования с благочинным (церковно-административная должность). Но это была уже не проблема. Всё со временем я исправил. В Патриархию уже не нужно посылать никаких ходатайств, а достаточно справки из епархии о том, что Ваш покорный слуга не находится под церковным судом и имеет благословение от своего правящего Архиерея. Оформлением занималась турфирма «Иоаннов родник», и все заботы по получению визы и диамонтириона она (фирма) взяла на себя.

Меня же занимали уже следующие вопросы:

1. С кем ехать?
2. Каким будет маршрут по Афону?
3. И что взять в дорогу.

Соратники

Среди моих друзей есть настоящий православный писатель. Он живет в Москве, а на Афоне бывал многократно. Он черпал там свое вдохновение и раскрывал тайны современной конспирологии. В определенных кругах он был «страшно» популярен. В списке претендентов этот мой друг стоял на первом месте. Но у него не сложилось, так как на это время был намечен выход очередной книги, в связи с чем было много хлопот. Но консультировать меня посредством электронной почты он взялся, и ниже я помещаю некоторые выдержки из его рекомендаций (а вдруг кому-нибудь окажется полезным). То, что меня интересовало, я в письме перечислил в столбик, отметив номерами. Ответы также пришли в пронумерованном виде и весьма напоминали инструкцию «Афон для «чайников», что, впрочем, недалеко от истины.

«Дорогой отец Николай! Только что появился в Москве – отвечаю по пунктам.

1. В сентябре будет летняя жара. Только при условии восхождения на Гору надо иметь теплую одежду. И вообще, нужны ботинки с толстыми подошвами для хождения по каменистой почве. Надо иметь фонарик, нож (в первую очередь, чтобы срезать палку. Впрочем, палку можно купить в Уранополисе. Вообще же палка обязательна, если хочешь ходить по Афону пешком).

2. С собой хватит евро 200, все зависит от того, сколько сувениров и «святынек» будешь покупать. Главное, не спешить покупать все сразу. Если нужно что-нибудь эксклюзивное и недорогое, то это лучше брать в Греческих монастырях. Сувениры продаются и в Дафне, и в Кариесе, и в монастырях – везде. Писаные иконы (недешевые) – в Белозерке, рядом с Кариесом.

3. Продукты мы с собой не берем: на Афоне Матерь Божия голодным не оставит – личный опыт. Для утешения можно взять что-нибудь портативное типа орешков.

4. Заранее спланированный маршрут мы не выдерживали ни разу – лучше и не стараться. Там все получается не по своей воле. Всё зависит от срока пребывания. Начать лучше так. Плыть от Уранополиса до Дафни, там сразу же пересесть на автобус до Кариеса. А там будут ждать "маршрутки". Я бы поехал до Ватопеда, до Ивирона или до Лавры. А оттуда на другое утро или пешком, или на такой же «маршрутке» надо отправиться дальше. (Купишь в Уранополисе карту и изучишь). В Ватопеде вам объяснят распорядок в гостинице (архондарике). Вас накормят, потом будет вечерняя служба, после которой вынесут святыни для поклонения. Среди ночи колотушка разбудит на литургию. Она закончится утром, будет трапеза, а после нее у ворот надо сесть на какую-нибудь машину, чтобы ехать дальше. Найдите русскоязычных монахов, там есть, например, грузины. Они скажут, в какие монастыри можно поехать утром, а то греков понять бывает сложно. Если будет машина, поезжайте в лавру, а если нет, то хорошо и Иверон, и Каракалл, и Филофей (это все на той стороне полуострове, где Ватопед).  

5. Паломничать можно и без облачения, но к священникам всё же проявляется особое уважение, в частности, при поселении в монастырскую гостиницу.

6. Подняться на саму Гору хорошо бы. Можно из лавры. А если маршрут будет складываться по-другому, то можно доплыть до пристани скита святой  Анны, переночевать в этом скиту, а пораньше утром и начать подъем.

7. Вот увидите, Богородица сама управит, что надо.

8. Время переходов разное, зависит от темпа ходьбы. Самое короткое время – минут сорок, но в среднем до ближайшей точки – часа два-три, мы и по семь ходили.

9. «Пу инее» – где находится? «Эклезия» – церковь, «спилио» – пещера, «липсон» – мощи, «параколо» – пожалуйста, «эвлогите» – благословите (благочестивое приветствие), «о кириес» – Господь благословит (благочестивый ответ).  

 Обнимаю, спрашивай еще. Поклон семье и всем добрым людям.  Ю.В.» 

Итак, Писатель отпадает. Начинаю звонить духовным чадам, которым материальное положение позволяет отправиться в далекое паломничество. В результате набралась команда из 4-х человек: Игорь, Валера, Георгиевич и Ваш покорный слуга.

Игорь – человек солидный и серьезный. Он одно время был депутатом городского исполнительного комитета в своем городе. Валера – персонаж из русской сказки: лежит на печи и читает книги, иногда отвлекается на исполнение супружеских обязанностей по дому и помощь своей очень энергичной жене по работе. Он благую часть избрал, а жена  ­человек любящий, – готова все тянуть, и к тому же ей это не в тягость. Валера из Минска.

А вот Георгиевич работает в Москве. Юрист. Ум, обаяние и благородство – главные его качества.

Вспомнив свое туристическое прошлое, начинаю руководить сборами. Мы распределили обязанности в группе. Не Атос, Портос и пр., а штурман, командир, врач, летописец и дежурный виноватый. Штурман, он же командир, – это достоинство я «скромно» взял на себя. Врачом группы был назначен Георгиевич. К выполнению своих обязанностей он подошел со всей ответственностью и за время подготовки прошел медицинские курсы у всех знакомых аптечных продавцов, а также у деревенских бабок-знахарок. А медикаменты в его безразмерном рюкзаке приготовлены были на все случаи жизни и не только жизни. Валера получил назначение «дежурного виноватого» (а кто еще?). Игорь стал нашим летописцем. Летописец – предварительная подготовка необязательна, и должность, ни к чему не обязывающая. Я в тайне надеялся, что он повторит подвиг святого Нестора. К тому же домашние заботы все время висели над ним, угрожая не отпустить никуда, и его необходимо было вооружить общественным поручением. Что ж, пусть будет летописцем.

Время поездки определилось без труда: ехать нужно после праздника Воздвижения Креста Господня. Для сельского священника это время (когда в храме бывает немного людей из-за сбора урожая) наиболее удобное. А дни до отъезда мы коротали, путешествуя в Интернете, составляя планы, основные и запасные, и общаясь по телефону.

Об искушениях

Всякое доброе дело, дело богоугодное, обычно сопряжено с трудностями и всевозможными искушениями. Моя бдительность лишила меня спокойствия. Ну, когда же начнет со мной что-нибудь случаться, а я, преодолевая трудности, буду сдержанно ворчать, дескать, вот враг искушает! Но проходил день за днем, а со мной ничего не происходило. Все правильно, моя духовность для врага рода человеческого не представляет никакой опасности. А вот у ребят были искушения. У Валеры даже желчный пузырь удалили. У Игоря фирма столкнулась с экономическими трудностями. А Георгиевич начал разрешать особые юридические задачи. И только я был «без проблем».

Но вот однажды, когда до поездки оставалось около трех недель, я «низко пал». Зацепившись за бордюр (у магазина, когда пошел за хлебом), рухнул на одно колено на полном ходу. Потирая ушибленное место и разгоняя звездочки в глазах, я испугался: «А ну, как не доползу до Афона, если и дальше так пойдет!» Но, слава Богу,  больше со мной ничего не приключилось. Правда, колено еще долго болело.

Дорога

  Скрипнув всеми суставами и потянувшись до лязга, простился пронзительным сигналом с вокзалом скорый поезд. Вагон качался в ритме ему одному известного танца дальнего пути, а мы, пассажиры купе, некоторое время бездумно смотрели в окно на проплывающий мимо осенний пейзаж. Купейное общение еще не началось, и было время осознать текущий момент жизни. Я не встречал людей, которые не любили бы путешествовать в поезде, конечно, при условии, что все благополучно. Уютный мир пассажирского вагона, жареная курица, разговоры, постукивающая ложечка о стакан с горячим чаем… И я с самого раннего детства любил поезда и дорогу. И сколько бы ни приходилось путешествовать, поездки по железной дороге никогда не надоедали. Итак, впереди Минск, и я все-таки  еду на Афон!

Время от времени извлекая записную книжку, фиксировал мысли, обстоятельства и лица. Сейчас я тоже записал несколько строчек и задумался: чего я жду от Афона? Я ведь не еду туда просто за впечатлениями. Я жажду обновления духа. У меня было ощущение, будто в сердце у меня болото, в котором даже лягушки не живут. Глядя на себя, я видел персонажа, из тех, которых народ не любит и высмеивает («Чаепитие в Мытищах», «Крестный ход», «Про попа и его работника…»). Переживание не из приятных. Еще до рукоположения, видя, как тот или иной священник очень спешит после службы куда-то, проносясь на больших «высотах и скоростях» мимо людей, надеющихся на несколько секунд его «святого» внимания, я с негодованием думал: «А я таким не буду!»

Возможно, я стал еще хуже. Я жажду обновления духа! Я скучаю по горячей вере! Мне плохо без Бога! Матерь Божья, Пресвятая Дево, помоги мне!!! Я перестал с сочувствием относиться к людям. И то, что Святые отцы о таком состоянии духа предупреждали, как о закономерном на пути к Богу - меня не утешало.

Но я еду на Афон! (Подожди, подожди! Не доехал еще…)

Вот такие мысли.

Пришла СМС-ка от Георгиевича: «Купил 10 рулонов туалетной бумаги. Как Вы думаете, хватит?» Ну, вот как тут не смеяться?! Куда мы едем, что нас там ожидает и хватит ли такого количества бумаги для горе-паломников?

Поезд прибыл в Минск в 23.20. Меня встретили шумной компанией  добрые знакомые, и несколько часов до самолета прошли достаточно быстро. Мы не торопились в аэропорт, но в одном месте наш автомобиль значительно превысил скорость, и бдительные «гаишники», остановив нас, сначала отобрали водительское удостоверение у шофера, а затем почему-то его (удостоверение) вернули и нас отпустили. Никакому объяснению произошедшее на дороге не поддается. После того как мы ворвались в аэропорт и прошли таможенный и пограничный контроль, буквально сразу закончилась регистрация. Вот так, промедли бдительный инспектор ГАИ со своей добротой на пару минут (дай, Господи, ему счастье!), и мы бы смотрели на улетающий самолет и свою несбывшуюся мечту с земли. Но мы уже в самолете. Пристегнули себя к креслам, посмотрели пантомиму со спасательным жилетом и бортпроводником и стали наблюдать, как огромная птица, дрогнув, поползла по размеченным дорожкам летного поля к той, с которой можно будет взлетать. Ехали долго. Я даже пошутил: Вот так, Валера, мы до самой Греции и доедем. Но нет, двигатели взвыли и набрали силу, и понеслась земля назад и вниз. По странным ощущениям в животе я догадался, что мы преодолели небольшие воздушные ямы и может быть даже «горки». Самолет быстро вышел на нужную высоту, и потекли новые впечатления.

Дорога  продолжение

День был постный, но, когда между кресел по проходу понесли завтраки, мы предпочли омлет сосискам, тут же перед собой оправдавшись: мы же путешествующие.… А под крылом – горы. Нет, с высоты 10000 метров так себе холмики. Неужели это Балканы?! Красота!

Перестав смотреть по сторонам, заглянул в себя. Там я обнаружил грусть – то, чего так долго ждал, началось, а значит, стало истощаться, идти к своему завершению. По моим наблюдениям, событие всегда выглядит бледнее, чем его ожидание.

Самолет «лег на крыло» и круто зашел на посадку. Однажды я наблюдал, как на воду садятся лебеди, это было почти так же.

Все-таки народ боится летать. Когда мы приземлились, все пассажиры дружно захлопали в ладоши. Как дети, честное слово!

Мы в Фессалониках. Подумать только, два с половиной часа над землей – и мы уже за 2 тысячи километров от своего дома! СМС-ка родным: «Мы в Греции! Посадка мягкая».

«Музенидис» – это греческий туроператор. Нас встретили два бравых молодца, усадили в микроавтобус и на хорошем русском сообщили, что нас ожидает экскурсия по Фессалоникам (подарок от фирмы) и прежде всего по храмам со святынями, о которых мы читали, но приложиться к ним и не мечтали, – это мощи архиепископа Григория Паламы и мощи великомученика Дмитрия Солунского. Вообще, те, кто отправляется на Афон, не всегда попадают в Фессалоники. Второй по величине город в Греции находится в стороне (если ехать прямо из аэропорта) от путей, ведущих на Святую Гору (Агио Орос – греч.). Но у нас так удивительно сложилось, что мы туда попали.

Фессалоники

Узкие улицы, одинаковые дома, невысокие 6-ти, 7-ти-этажные и как-то мало ориентиров. Я подумал, что, случись здесь заблудиться, будет трудно определить свое местоположение. Фессалоники находятся в сейсмоактивной зоне, и это накладывает свой отпечаток на архитектуру города.

Не обошлось без курьезов и здесь. Сначала ребята из «Музенидиса» отвезли нас в довольно большой храм и сказали, что в нем находится «та самая» икона Божьей Матери, именуемая «Троеручица». По моим же сведениям, «та самая» икона, написанная святым Иоанном Дамаскиным, пребывает на Афоне в монастыре Хиландар. Но они так уверенно говорили об этом, что я засомневался и подумал, мало ли что… И вот мы в храме. Благоговейно перекрестились и пошли за своими бодро вышагивающими экскурсоводами. Вошли в маленький придел-часовню. На противоположной стене от входа располагалась большая, в серебряной ризе икона Божьей Матери. Я подошел поближе. И, прости меня, Господи, вместо молитвы стал искать третью руку на иконе. Её нигде не было, а там, где на иконе справа помещаются надписания, было по-гречески написано «Киккос». То есть, это была, по всей вероятности, Кикская икона, подлинник которой находится  на Кипре.  В замешательстве выйдя из храма, я со стыдом вспомнил, что, прикладываясь к иконе Божией Матери, я даже не помолился! Вернувшись в церковь и подойдя к образу, я невольно опять принялся искать третью руку. Такое искушение. А ребята-экскурсоводы продолжали настаивать на своем и утверждать, что это та самая «Троеручица». Чтобы закрыть тему, я спросил: «Куда мы поедем дальше?» Они ответили, что поедем мы к мощам святого Великомученика Дмитрия Солунского. Автобус тронулся, и я про себя отметил: «А вон тот памятник я уже видел»…

Большой храм. При входе нас встречали цыганята-попрошайки.   Внутри было достаточно людно. Вначале нас отвели к месту казни святого Великомученика, а затем, указав на серебряную раку, предоставили самим себе.

Крестясь, затаив дыхание, я приближался к раке с мощами. Не обращая внимания на проходящих мимо людей, я молился, стоя на коленях и прижавшись лбом к холодному стеклу. Колено, ушибленное до поездки, давало о себе знать ноющей болью. Ничего, потерпим. Затем я встал, обошел сень с ракой по кругу и с удивлением обнаружил, что, молясь Великомученику Дмитрию, прикладывался не к его раке с мощами. Очень в тот момент я был «признателен» своим некомпетентным экскурсоводам! И кому я молился?! В силу своих базовых семинарских знаний греческого языка попробовал прочитать табличку. Это были мощи мученицы Анисии Солунской. Она жила непродолжительную жизнь благочестивой христианки. И однажды была убита по дороге в храм. В то время убивать христиан воинам императора разрешалось безнаказанно. Святая мученица Анисия отказалась идти на языческий праздник, и тогда воин сорвал с её головы покров, пытаясь принудить силой. Она смело ему исповедовала свою веру. В исступлении воин пронзил её мечом.

Осмотревшись по сторонам, я все же увидел киворий, в котором покоились мощи Великого Святого Православной Церкви. Войдя под сень и трижды земно поклонившись, конечно, обо всем на свете забыл, прося у великомученика Димитрия, незримо присутствующего рядом со всеми, кто к нему обращается, силы Веры. Просил любви к Богу, чтобы никакие мучения не могли бы меня отлучить от Христа. Приобретя в церковной лавке репродукции икон святого Великомученика Дмитрия, положил их на раку возле его честной главы, стал на колени и еще помолился, чтобы благодать пребывала с этими изображениями, которые я увезу в Левкороссию (Белоруссию). Уходить из храма мы не торопились. В крипте (нижней, подземной части церкви) находится огромная чаша, в которую собирали благоухающее миро. Миро прежде источалось так обильно, что святой великомученик Дмитрий назывался еще Дмитрий Мироточивый. Не менее четырех раз мы подходили к мощам.

Поехали дальше. «Опять этот памятник», – отметил я, увидев знакомую фигуру на коне… Наконец мы, покатавшись по узким улочкам, остановились у храма, который находится как бы в низине. Огромные (мне так в тот момент показалось) пальмы красиво обрамляли территорию самого храма, где, как утверждали наши экскурсоводы, находятся мощи святителя Григория Паламы. Наученные предыдущим опытом, мы вошли внутрь и осторожно двинулись в храмовом пространстве против часовой стрелки. Обошли храм по кругу. Приложились к раке с мощами св. Василия Фессалоникийского, но мощей Святителя Григория в этом храме не обнаружили! Я подошел к дежурившему у свечей мужчине и на ломаном русском (думал, что так иностранцы нас лучше понимают) спросил, где мощи Святого Архиепископа Григория Паламы.

- Ту стрит даун (две улицы вниз – англ.), – был лаконичный ответ. Коротко и ясно. Мы, наконец, нашли храм Святого Григория, между прочим, проехав мимо памятника с конем за этот день не меньше четырех раз. Вот такая у нас была экскурсия и экскурсоводы. Но мы им были очень благодарны. И потом они же возят туристов в основном, а не паломников.

В Уранополи

В 14 часов мы вернулись в аэропорт Фессалоники. Встретили Георгиевича, прилетевшего из Москвы. Пересев в комфортабельный автобус все того же Музенидиса, поехали по Греческой земле в сторону городка Уранополи – крайней точки нашего путешествия перед Афоном.

За окном автобуса проплывал, покачиваясь вполне греческий пейзаж: оливковые рощи, плоскогорье с яркой растительностью, придорожные заправки и маленькие заводики с рекламой собственной продукции. За бортом было не меньше 30 градусов по Цельсию, в салоне автобуса не больше 20. О чудо цивилизации – кондиционер!

С момента посадки в Боинг я как бы перевел все свои органы восприятия в особый режим. Нет, писать ничего не собирался, я собирался рассказывать своим близким, родным людям и прихожанам о путешествии в земной удел Пречистой Богородицы. Я понимаю, что многим не по карману такое паломничество, а у иных «дорога жизни» пролегает вдали от Эллады. И, может быть, мой рассказ позволит им побывать в этих благословенных местах хотя бы мысленно. Поэтому важно было запомнить все: и цвет травы на обочине, и лица повстречавшихся мне людей, и архитектуру, и местную кухню. Вот только (я это сразу понял) передать духовные переживания мне никогда не удастся: очень скуден мой язык.

Автобус взбирается ввысь, обнимает гору, скатывается к подножию. Где-то вдалеке уже блестит Эгейское море. За каждым новым поворотом мы ожидаем увидеть Афон. Но там, за поворотом, – снова поворот, за спуском – подъем, и так почти 3 часа. Старую башню на причале Уранополи, знакомую по фотографиям, все заметили одновременно. По автобусу прокатилось вполне по-русски: «Смотри, уже подъезжаем»! Видимо, все пассажиры нашего автобуса утомились дорогой. Вытягивая шеи, мы в напряжении высматривали, глядя через головы и спинки сидений, конечный пункт нашего пути на сегодня.

Автобус остановился прямо у башни. Там, на берегу, располагается небольшая площадь, к которой сходятся несколько улочек, сплошь состоящих из кафешек и магазинчиков. Все строения невысокие, в два этажа.

Нас расселили в комфортабельных двухместных номерах  отеля «Македония», и предоставили самих себе.

Про выжигатель

Когда-то, когда мне было лет 10-11, мама у меня спросила:

– Что тебе подарить на день рождения?

– Выжигатель! – я даже не  задумывался. Что же еще нужно нормальному мальчишке?!

– Сколько он стоит, и что ты будешь с ним делать? – Все мамы очень прагматичны.

– Шесть рублей (да, были когда-то цены). Я буду выжигать. Делать всем подарки. Это так красиво – выжечь на фанере что-нибудь и покрыть лаком…

– Хорошо. – Мама была учительницей и, как педагог, знала и такой постулат воспитания: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы было при деле… Ну, в общем, вы меня понимаете. Она дала шесть рублей, и проблема дарения на День рождения была решена. На улице я встретил одноклассника и одновременно друга Мишку Качанова.

– Мишка, поехали за выжигателем! –  Мне нужна была компания.

– Поехали, – ответил Мишка.

Выжигатель продавался в одном из магазинчиков в центре города. Но мы не дошли до него метров 20 и зашли в «Спорттовары». Отчего же не зайти. Интересно ведь. Спортивный инвентарь – гантели, мячи, шпаги – здорово!

Мишка там увидел маску, ласты для подводного плавания и еще трубку, мечтательно прищурил глаза, потом засопел озабоченно и наконец изрек:

– Зачем тебе выжигатель?! Ненужная вещь. А вот маскааа – это КЛАСС! Он, не напрягаясь, ввел меня в воображаемый фантастический подводный мир и… я не купил выжигатель... На следующий день он притащил в школу потертый и лохматый журнал «Подводная охота». Еще через день сам купил все те же принадлежности. И третьему нашему другу Сашке Прокоповичу ничего не оставалось делать, как последовать нашему примеру. К тому же он был заядлый подводник, только до поры об этом не догадывался. У Сашки день рождения был в апреле, но его мама рассуждала, почти как моя, и он тоже обзавелся базовыми аксессуарами для подводного плавания.

Пока снег не сошел, мы собирались в подвале нашего дома и мечтали о кладах и подводной охоте. Даже ружья для подводной охоты начали мастерить. А как только немножко потеплело за окном, мы сразу влезли в ледяную воду заброшенного карьера  и начали покорять водную загадочную среду.

Почему я об этом вспомнил? Разложив наспех в номере свои вещи, я извлек из кармана рюкзака маску для плавания… Жила где-то в моей крови романтика подводного мира, заложенная еще в детстве. А Эгейское море - это вам не карьер. Это эге-ге! Так думали все мои спутники. И море плескалось всего в каких-то 100 метрах.

Море, ёжики и Рицина

Мы пошли на берег. Песок - не песок, а мелкий гравий, но вода-а – просто чудо!

– Осторожно, морские ежи! – это я, уже вынырнув, предупреждал своих товарищей. Наступить на морского ежа перед Афоном означало испортить себе путешествие. Они (ежи) прилеплены к подводным скалам и камням и напоминают круглый шар ощетинившийся точно прицеленными в ногу купающегося паломника остро заточенными иголками. А вон рыбки! Красиво как! Прозрачность воды поражала. Старинных амфор видно не было, но зато все остальное выглядело лучше, чем в фильмах БиБиСи о подводном мире: смотрю-то своими глазами, а не через экран телевизора! Метрах в пятидесяти от берега находится гряда подводных валунов. И, если бы не ежики, можно было бы постоять на них и помахать от радости руками. Мы были как дети. Игорь плавал прекрасно, и вскоре исчез из виду. А мы, наплававшись вволю, расположились на шезлонгах под тростниковыми зонтиками в лучах заходящего Греческого солнца. Ненадолго. Прибежал грек и объяснил нам, что если мы в их таверне ничего не заказываем, то и на шезлонгах лежать не имеем права. Подумаешь! На песке даже лучше.

Наконец вернулся Игорь, совсем немного не доплыв до пролива Босфор, и мы отправились дегустировать блюда местной кухни.

Мой друг-писатель советовал из множества кафешек выбрать и зайти в ту, куда нас пригласят на русском языке. У основания старинной башни, от которой мы завтра должны будем на пароме отправиться на Афон, нас остановил официант уютного ресторанчика. Он раскинул руки от радости в стороны (так нам труднее было пройти мимо), на ломаном русском и непрестанно улыбаясь позвал нас зайти и отведать греческие изыски. Мы тоже были весьма лингвистически продвинутые путешественники и, не открывая меню, разрядили в него весь свой словарно-кулинарный запас:

– Дзадзики, Хориатики, Хтаподи и принеси нам, дорогой, Рицину! – Наш зазывала еще шире улыбнулся и бросился ублажать дорогих гостей.

Я сейчас поясню, что скрывается за этими названиями. Во-первых, это достопримечательности греческой кухни, во-вторых, если будете в Греции, обязательно попробуйте! Дзадзики – мягкий творог или несладкий густой йогурт с травами и чесноком. Можно есть прямо из тарелки вилкой, а можно (мы так сделали) намазать толстым слоем на ломтики поджаренного в гриле хлеба. Хориатики – это деревенский салат, у нас он называется «греческий», но у нас не те помидоры, не те огурцы, а главное – не те оливки. Греческие оливки на испанские совсем не похожи, они не маринованные, а соленые с приправами. Увидев перед собой гору салата, мы сильно засомневались, что сможем все это съесть. Хтаподи – это осьминоги, приготовленные на гриле. Описывать как это вкусно можно на нескольких страницах, поэтому опустим. Рицина – сухое столовое вино, настоянное на хвойной смоле. В общем, если там будете – попробуйте, откроете Грецию и с этой недуховной стороны.

Приятный бриз с моря, мелодичный шум волн, хорошие люди рядом, вкусная еда, завтра Афон – мы, наверное, в ту минуту были счастливы. Заметьте, «Афон» уже после «еды» – еще одно свидетельство нашей хуже некуда духовности. Внутренний голос требовал: «А еще Рицины»! Но другой тихий голосок из глубины души говорил: «Хватит. Завтра – Афон…»

Весьма округлившись, покачиваясь, мы пошли на экскурсию по магазинам. Приобрели карту Афона и купили совершенно особенные посохи. Всё, по домам! В отель! Спать!

Вечернее правило читали все вместе, потом еще долго укладывались и писали домой СМС-ки. На расстоянии понимаешь, как дороги самые близкие люди: жена-голубушка, дети, а у меня еще и внук. На снимке телефона он похож на большой улыбающийся… арбуз.

Искушение

Раннее утро, 5 часов. Бежим за диамонтирионами. Подходит моя очередь. Девушка в форме просит паспорт. А его нет! Ну, куда же он запропастился?! Я вывернул все карманы – пусто! Лоб покрылся испариной. Девушка говорит, что у меня осталось полторы минуты. Не успеваю! Ребята уже на пароме. А я бегу в отель. Хлопаю тумбочками, лезу под кровати, заскакиваю в душ –о Боже! Нет нигде! Дети какие-то у отеля, по дороге видел прихожанку свою (что она тут делает?). Всё! Матерь Божья меня не пускает на Афон! Не достоин! Осталось только умереть. И тут я проснулся. У-ФФ! Господи Боже, Слава Тебе! Это был только сон! Я посмотрел на часы. Около 3 утра. Сон меня просто растерзал. Вот же, враг рода человеческого, пугал бы рожами, ладно бы еще, так ведь ударил точно в самое тонкое и больное место. Я чуть не поседел во сне. Приехать в Грецию, добраться до начала Афона, а на полуостров не попасть! Просто УЖАС!

Встреча с Афоном

Проваливаясь в дрему, промаялся до 4.30. «Запиликал» будильник. Подъем. Встали, помолились. Первым делом я проверил на месте ли паспорт. Мы пошли за диамонтирионами. Южная ночь! Точнее, по часам уже утро. Но над головой – россыпь ярких звезд. Магазинчики сладко спали. По пустым улочкам, стуча новыми посохами, бодро шествовали паломники. Все это создавало совершенно особый дух, праздничный и очень торжественный. Дети, которые еще верят в Деда Мороза, что-то похожее переживают утром, когда лезут под елку за подарками.

Диамонтирионы почему-то выдают на автозаправке (она здесь, в Уранополи, одна), а точнее, в маленькой конторке сбоку здания заправки. Подходишь, протягиваешь свой паспорт служащему заведения, он нажимает кнопочки на компьютере, что-то там сверяет и на готовых бланках с печатью Святой Горы печатает персональное разрешение на посещение удела Пресвятой Богородицы с вашей фамилией. Артефакт – эксклюзивнее сувенира не бывает.

Вниз по улочке мы движемся в сторону причала к старой башне. Там пришвартован паром с названием «Святая Анна», и это название очищает ум от ночных страхов и мирской суеты, вводит в состояние благоговения и осознания того, где мы сейчас находимся и КУДА отправляемся. Большинство пассажиров (человек около 100) расположилось внутри парома, в просторной кают-компании. Интерьер помещения очень простой: множество обтянутых дерматином лавок и столики, широкие окна, а на стене, расположенной ближе к корме судна, находится большая икона Святой праведной Анны с младенцем Марией на руках. Поверх изображения, по Афонской традиции, (в этом мы убедились позднее) большие четки.

Огромное металлическое тело парома задрожало, заработали двигатели,  и огни береговой черты за левым бортом медленно стали удаляться, пока постепенно не исчезли совсем. Паром обняла темнота. Мы словно очутились в тамбуре между мирами: миром материальным и миром духовным. Это длилось недолго. Как только небо слегка осветилось, народ побежал на свежий воздух. Оказывается, мы идем недалеко от высокого гористого берега. И это полуостров Афон. Кручи вырастают прямо из воды, вдоль кромки которой, если и захочешь, не пройти. Где-то высоко на склоне забелело небольшое строение. Может быть, это жилище святого Афонского подвижника? Взгляд, пробежав вдоль береговой линии, без помех взобрался на вершину Афона. Она была без облаков. Прекрасно различимая на фоне светлеющего неба темная скуфейка горы слегка наклонилась в сторону моря. И словно невидимые глаза из-под нее внимательно всматриваются в нашу сторону:

– Это кто там, на пароме, плывет ко Мне?

– Мы это. И я, некудышный священнослужитель, а точнее, требоисправитель. Тянусь каждой клеточкой своего естества, чуть не переваливаясь за борт, к Тебе, Матерь Света, душу лечить!

Изнемогаю! Помоги, Пресвятая Богородица!

Инструктаж

Еще сидя в кают-компании, я так инструктировал спутников (конечно, со знанием дела!):

– У каждого будет свой Афон. Может так случиться, что Матерь Божья нас поведет разными путями. И если вдруг кто-то почувствует непреодолимое желание где-то задержаться или пойти иным маршрутом, ничего страшного, это нормально, и мы не должны ему мешать. Вот еще, могут быть искушения. Как бы вы ни посмотрели друг на дружку: по новому, с раздражением или что-то в таком роде – помолясь, нужно гнать от себя дурные мысли, терпеть, не раздражаться. Здесь все может быть – это тоже в порядке вещей… Прежде чем принять какое-либо решение на Афоне к исполнению, желательно взять благословение у того, кто, имея духовный авторитет, окажется рядом. И принять благословение как послушание Пречистой.

Ребята меня очень внимательно слушали. Они не знали моих внутренних немощей и поэтому с доверием относились ко всему, что я говорил. А я, повторял все то, что прежде прочитал об этом святом месте.

Впоследствии все так и произошло: у каждого, действительно, был свой Афон, и даже однажды повисло напряжение между спутниками и длилось достаточно долго. Но об этом после.

Сиромаха

Закончив фотографировать пейзаж за бортом, я подошел к пассажиру в вытертом подряснике и вылинявшей скуфее греческого покроя. На первый взгляд мне показалось, что ему лет около 45. На худощавом, остром лице – живые темные глаза и негустая рыжеватая бородка. «Сиромаха» (так я окрестил этого человека) стоял у левого борта и что-то рассказывал моим соотечественникам, которых, как мне показалось, на пароме было очень много. (Сиромаха – это человек, живущий на Афоне, не закрепленный за каким-либо монастырем, а его духовная жизнь изучению не поддается. Среди них встречаются и подвижники, и настоящие бродяги). Когда мы остались наедине и он узнал, что первым пунктом нашего паломничества мы намереваемся сделать монастырь Ватопед, то сказал:

– У вас ничего не получится. Если нет приглашения из этой обители, вы туда не попадете. – У меня не было основания ему не доверять, и я, признаться, озаботился. – А на дороге стоит блокпост со шлагбаумом и неподкупным греком, который никого не пропускает, ни за какие деньги.

– И что нам делать? – По всей видимости, мой удрученный вид вызывал у него сочувствие, и он решил меня утешить.

– А вы тогда скажите, что направляетесь в Ксилургу, это старинный русский скит , и он вас пропустит. Этот скит у местных называется Богородица - Панагия, а Ксилургу – это старинное историческое название наших предков, которое они получили, начав строить на Афоне из дерева. Постройки пришли в негодность из-за источившего их жучка. И наших земляков с иронией прозвали Древоделы – по-гречески Ксилургу.

Ага, пока все идет по плану, решил я, и «намотал на ус» полезную информацию.

– Простите, – сорвалось с моего языка. – Вы похожи на сиромаху.

– А я он и есть. – Сиромаха далее рассказал мне о том, где какие святыни и к чему прикладываться не стоит. Да-да! Дело в том, что в той же обители Ватопед был монах, который нес послушание параэкклесиарха. Он готовил храм к службе и убирал там. Доливал масло в лампады и зажигал уголь. И по причине своего послушания часто опаздывал на трапезу, чем вызывал негодование у трапезаря. И однажды тот его лишил завтрака. Параэкклесиарх в гневе ударил ножом икону Пресвятой Богородицы со словами: «Я столько времени Тебе служу, и вот она благодарность!..» Из рассеченной доски потекла кровь. Монах обезумел и ослеп. Затем заботами братии и по их молитвам через три года он пришел в себя и оставшуюся жизнь провел в покаянии. Матерь Божья его простила, о чем поведала ему в видении, но не простила его руку, которой он нанес удар изображению на иконе.

После смерти этого монаха его тело истлело полностью, кроме руки. Почерневшая же рука, не тронутая естественным процессом разложения, и сегодня хранится в монастыре в назидание братии. До некоторой поры она просто валялась за стасидиями. (Передаю, сохраняя лексику рассказчика). Но обалдевшие паломники часто даже прикладывались к этой руке, принимая её за очередную Святогорскую святыню. Вот эту руку и решили убрать с глаз долой. А икона называется «Эсфагмени» т.е. «Закланная».

Еще он, Сиромаха, (имени я не спросил) говорил, что в Свято-Пантелеимонове монастыре обстановка достаточно сложная. Принимают паломников неохотно, а товары в большинстве своем дорогие и в основном привезены из России, а власть там захватили «хохлы»… К таким рассказам нужно относиться осторожно, с поправкой на субъективность. Но, как всякая информация из «надежных источников», они вызывают интерес.

Как ни интересно было послушать Афонские истории, но глаза начали различать знакомые по фотографиям контуры Пантелеимонова монастыря. Мы стали готовиться сойти на святой берег. Следующая остановка после Русской обители – Дафни. За этим названием, напоминающем что-то из уроков биологии, скрывается главный афонский порт, точнее - причал с таможней, лавочками, таверной и еще какими-то строениями. Наша остановка. Пора...

Мечта сбылась

Называйте это экзальтацией, как хотите, но мы стали на колени и поцеловали святые камни Афона. Еще недавно я и вообразить не мог, что когда-нибудь буду здесь. Дивны дела Твои, Господи! Я еще не задумывался про то, о чем я буду мечтать после Афона. Я даже не осознал пока, что на одну мечту стало меньше. Я не сплю, и я здесь!

Большинство пассажиров парома «Святая Анна» сошли в Дафни. Народ толпился. Кто-то пошел в сувенирные лавки, кто-то стоял на причале в нерешительности, осматриваясь, остальные двинули к Янису. Янис – большой человек во всех смыслах. Понтийский грек развернул на берегу Эгейского моря бурную деятельность и не без успеха. В его таверне – вкуснейшие пирожки с брынзой (тут же выпекаются), бодрящее фраппе (кофе со льдом и сливками) и много всякого, что любому путнику придется по вкусу. А мы решили обзавестись четками афонского плетения. Еще в Уранополи договорились путешествовать с молитвой, а разговаривать только на привалах. И в этом деле четки незаменимы. Кстати, все тот же мой друг-писатель сказал, что по Афону нужно ходить. Можно и ездить, пожалуйста. Но если не путешествовал по Афону пешком, то на Афоне и не бывал. Мы были настроены по-боевому: только пешком и никак иначе! Ну, разве что только до Ватопеда подъедем…

Патер и некоторые мысли

А вот и автобус. Народ, который было, разбрелся кто куда, быстро собрался у диназавроподобного автобуса и пошел на штурм, ну, прямо, как у нас в спальном районе города в час пик. И тут не без сюрпризов.

– Патер? – спросил у меня водитель.

– Патер, – подтвердил я кивком головы, что значит «отец».

Водитель указал мне комфортное место впереди у окна. А остальные, кто не «патер», как-нибудь сами.

На Афоне я неоднократно встречался с очень уважительным отношением к носителям сана, и это правильно. Руки священника касаются Святых Даров, он совершает Божественную литургию, предстоит Богу, ходатайствуя о пастве. Но у нас народ часто рассматривает священнослужителя как петрушку, который должен развлекать и ублажать. Мы сами виноваты: увлеклись, лезем «в телевизор», на сцену и, куда не зовут, тоже лезем. Думая, что миссионерствуем, зачастую девальвируем это высокое звание – Священник. У нас в Беларуси только очень старые люди перед человеком в рясе могут снять шляпу, а в Греции, на Афоне, мы встречались с иным отношением. Здесь, правда, большевики не устраивали безбожных пятилеток и не разрушали церкви (даже при турецком владычестве многие храмы были сохранены). В Фессалониках ко мне подбежал малыш лет восьми, схватил правую руку, чмокнул её слюнявыми губами и, шлепая по тротуару, побежал к своей маме. Это он так благословился.

Двери автобуса закрылись (похоже на вздох объевшегося человека). Народ уплотнился и терпеливо наблюдал за тем, как море, с каждым поворотом серпантина дороги становится все дальше и ниже.

Размышляя о священстве, я думаю, что пастырь должен ходить в народ там, где его никогда не видели, где нет храмов, в Сибири, например. А там, где я живу, в западной Беларуси, необходимо служить таким образом Богу и людям, чтобы народ, который желает удовлетворения духовных нужд или просто побеседовать со священником, сам приходил в церковь. В том смысле, что не прятаться от людей, а, просто, не бегать за ними. Не заниматься человекоугодием. Служить старательно, достойно.  И не нужно храму идти к человеку. (Конечно, если этот человек не болен). Мы все время, заискивая перед паствой, без рассуждения опускаем небо к ним, а не людей поднимаем «горе». В современной иконописи – сплошь живописание, впрочем, это не моя тема. Служить Богу и людям… Весь вопрос заключается в том – как служить, чтобы не «пастырь шел за овцами», и чтобы все-таки было движение к Небу?

Один очень важный аспект священнического служения мне хотелось бы затронуть. Вот приходит некто в храм и просит помочь больной маме. Мы берем записочку «о здравии», навещаем болящую. Мне не раз  приходилось вести беседы со страждущими, и прежде всего я пытался привести человека к покаянию. Жизнь ведь прожита долгая, в богоборческом государстве, два мужа было… Болезнь чаще всего посылается человеку как горькое лекарство души. А болящая повторяет все время: «Жила как все. Трудно было. Ну, может, что и согрешила…Пускай Бог простит.!» И все в этом роде. Нет покаяния, что хочешь делай! И молишься о выздоровлении, соборуешь и причащаешь. И святыньки всякие даешь…Еще водичку копием освящаешь. И ничего не происходит. Ну, может, совсем невидимо для меня. Умирает человек. Что ж выходит, я только и занимался, что её к смерти готовил? А подготовил ли? Или вот врывается в храм человек, подбегает, хватает за руки, благодарит. А за что? Я пока сам не понимаю. Начинаю расспрашивать. Оказывается, что его мама долго болела и никто не мог помочь.

– А Вы, батюшка, помните, я приходил «такого-то числа», просил Вас помолиться? - Я морщу лоб, припоминая что-то.

– Ну, Вы тогда еще расписание вставляли в планшет? Сказали, что Бог поможет.

– Да, да, – я быстро форсирую неловкость ситуации. – И как мама?

– Она чувствует себя хорошо! И врач уже был, говорит, что чудо просто! Спасибо, батюшка!

Так и не вспомнив как следует даже этого самого просителя, понимаю, что все совершилось без меня. Бог просто за меня спрятался… А я тогда зачем? В общем, я многое не понимаю, а спросить не у кого, стариков почти не осталось. Я имею в виду священников старшего поколения, прошедших огонь войны и жернова культа личности, опытных. Я очень люблю учиться у «тертых» людей, которые «жизнь учили не по учебнику», если их опыт ведет к Богу.

Кариес. Начало пути.

Автобус натужно гудит, поднимая нас все выше и выше. Мы на Афоне! Может быть, Господь смилостивится и, призвав меня на служение, вооружит разумом, а лучше - дарует Премудрость. Эк, я хватил! Еду и прошу у Спасителя и Его Пречистой Богоматери помощи, обновления духа, возрождения души. Надеюсь на помощь святого места. Не потрудился, а так, попрошайничаю. Подай, Господи!

Вот мы перевалили на другую сторону горной гряды. Растительность густая, буйная – субтропики или тропики – нужно вспомнить географию. Серпантин пошел книзу. Мысленно представляя карту Афона, я пытаюсь определить, где мы сейчас находимся. Время течет незаметно. Видимо, это связано с непрестанными впечатлениями. Полный автобус. Люди в нем все такие разные, но глаза..глаза у всех похожие. Или мне это только кажется?

Странно, я ведь никогда здесь не был, а места узнаю. Знакомые места. Вот Свято-Адреевский скит. Когда-то он был русским скитом. Сейчас его восстанавливают греки. Красивые купола - наши! Мы проехали мимо, а я подумал, доведется ли побывать под сводами красивейшего собора в честь апостола Андрея Первозванного? Здесь, на Афоне столько мест где так хочется побывать!

Автобус остановился. Все пассажиры высыпали на небольшую площадь перед магазинчиками и почтой или что там еще? Вот мы и в Карее (Карея – это русское произношение слова «Кариес»). Где-то здесь находится знаменитая икона «Достойно есть». Мы обязательно должны к ней приложиться, у нас есть очень важное дело…

Когда мое священническое служение на деревенском приходе только начиналось, первое, что пришлось делать, – это искать и готовить учителей Воскресной школы. Мы можем спорить как угодно, но я уверен, что приход и общину можно выстроить только тогда, когда заработает нормальная Воскресная школа. Что значит нормальная? Это когда детьми занимаются специалисты. Это если занятия идут по адаптированной к этой местности толковой программе. Это занятия по единому учебнику и занятия регулярные. Это если на приходе все работает на воспитание детей Воскресной школы. Есть такая африканская поговорка: «Ребенка можно воспитать только целой деревней». И вот только тогда можно ожидать, что приход  со временем родит общину. А община, как известно, это то, что является здоровой частью Церкви. В общем, это долгая тема. Как-нибудь другим разом…

Так вот, придумали мы написать детскую икону. Ну, такую икону, которая была бы написана на пожертвования, собранные детьми. К которой они могли бы подходить, молиться и осознавать, что это их, детская икона. Мы два года на Пасху проводили силами детей ярмарку пасхальных поделок. Старались не только дети, но и их родители. И через два года такую икону по всем правилам настоящей православной иконописи, естественно, с благословения правящего Архиерея мы написали. А точнее, её написал известный в узких кругах Павел Минченя. Она, правда, не стала точной копией находящейся в Карее Афонской иконы. Но вышла необыкновенно светлой и красивой. По некоторым соображениям мы не стали короновать икону (это католическая традиция). Также мы решили не изображать ангелов возле лика Богородицы. И, наконец, плат на голове Пречистой Павел изобразил белым как символ девства и непорочности. Икона в селе полюбилась всем. Её встречали соборно, и освящал эту икону Сам Владыка Архиепископ. Так у нас и прижилось название – «Детская Достойно Есть».

Так вот, пачку репродукций и тройничков с Детской «Достойно Есть» я привез на Афон и собирался их освятить у Той Самой.

Но это должно быть потом. А сейчас нам – в Ватопед. Все-таки план у нас был, и мы старались его придерживаться.

Вам в Ксилургу

Доставая рюкзаки из автобуса, я увидел, как водитель одной из «маршруток» собирается отъезжать, правда, без пассажиров, но почему-то задерживается. Я подбежал к нему и спросил:

– Ватопед?

Он ответил мне на русском языке с небольшим акцентом:

– Да. На Ватопед, но вас я не возьму. – Он по-прежнему медлил, и я пошел на штурм:

– Почему? Мы заплатим!– я был очень решителен.

– Вас все равно не пустят. У вас есть приглашение?

– Приглашение? Да насчет нас туда звонили…– Только спустя некоторое время вспоминая тот диалог я осознал, что говорил какую-то ерунду.

– Нет, я вас не буду брать. – Он начальник, не попрешь. И тут я достал из рукава козырную карту:

– Ну, тогда мы до Ксилургу.

Сработало. Водитель смягчился и только назвал цену:

– Сорок евро.

Я решил не мелочиться, тем более, что это на всех. К тому же план есть план…

– Игорь! Зови ребят! Едем!

Дверь микроавтобуса дала прощальный бортовой залп, и мы отплыли. Кроме нас в салоне оказался похожий на монаха человек, хранивший молчание. В руках он держал четки и по сторонам не смотрел. Когда он чихнул, Игорь вежливо пожелал ему здоровья, как у нас принято. Он и глазом не повел. Игорь же посмотрел в мою сторону, изобразив своими бровями домик с неровной крышей, мол, глухонемой что ли? Не ответив Игорю, отвернувшись к окну, не сумел сдержать смех, который вызван был воспоминаниями о моем старшем сыне.

А дело было так. В трехлетнем возрасте мой Тёма, аккуратно одетый и благообразно воспитанный, выехал с мамой по делам в город. В троллейбусе сердобольные сограждане быстро усадили его на отдельное сиденье. Тёма был горд и важен. Покрутившись немного для удобства в кресле, он вдруг обратил свое внимание на такую же (по возрасту и достоинству) девочку, которая сидела напротив. Девочка его не замечала в упор – дама, что скажешь. Но тут даме случилось чихнуть. Юная пассажирка была полной, и чих получился такой, как будто надули шарик и проткнули иголкой. У нее даже шапочка съехала набекрень. Но и после того, как девочка чихнула, свой важный вид она не растеряла. А Тёма обрадовался поводу познакомиться и поболтать. Как заправский джентльмен, он пожелал даме: «Будь здаова!». Девочка не отреагировала. Тогда он сказал тоже самое, но громче: «Будь зда-о-ва!» Опять – ноль внимания. Добиваясь своего, он прокричал пожелание «здаовья» со всей силы. Реакции не последовало. И тут ребенок повернулся к довольной своим воспитанным ребенком маме и очень внятно и четко произнес: «Мама, а эта кабанища даже «спасибо» не сказала». Троллейбус покачнулся от смеха. Вот такие аналогии.

Конечно, монах не понимал нашего языка. Но у себя на приходе, когда мне приходится говорить о фарисействе, я как пример рассказываю этот случай с детьми. Вот так и мы в церковной среде, будучи уже всему наученными и, с точки зрения церковного благочестия, безукоризненными, не наполняем любовью содержание своего поведения перед Богом и людьми. В голове была просто каша от мыслей и впечатлений.

Между тем афонская дорога провела опять нас мимо Андреевского скита. Итак, мы едем в сторону Ватопедского монастыря. А вот и блокпост, на котором стоит и приветливо машет нам рукой неподкупный грек. Расчувствовшись, я тоже помахал ему рукой, а сам подумал: «Приедем в Ватопед, расскажу ребятам о чуде. Как, однако, мы ловко проскочили этого грека и перешли на новый уровень»! Ликование было недолгим. Проехав несколько поворотов грунтовой дороги, микроавтобус резко затормозил. Повернувшись к нам, водитель сказал:

- Ксилургу. Вам выходить.

- Но нам в Ватопед…– я опешил и не мог еще смириться с тем, что нам не удалось проскочить. – Нам лучше в Ватопед…

Водитель был непреклонен:

– Вы говорили, что едете в Ксилургу. На Афоне обманывать нельзя.

Благословение маршрута

Мы вышли из микроавтобуса и тут же благословились и поприветствовались со скитоначальником Ксилургу игуменом отцом Симоном. Он как будто вышел нас встречать. На самом деле ему нужно было куда-то ехать, и он поджидал на этом перекрестке транспорт. Мне он показался высоким, богатырского сложения, с открытым красивым русским лицом.

– Вы к нам? – спросил отец Симон.

– Выходит, к вам, отче, если благословите, – ответил я. Мне уже удалось разглядеть, как начал изменяться наш «гениальный» план. Первые два дня мы, будто в армии, проходили курс молодого бойца. Но в тот момент об этом еще не догадывались.

Игумен посмотрел на мою грудь, где висел иерейский крест, и сказал:

– Крест у нас может носить только игумен монастыря. – На его груди не было креста. Я тут же смирился с уставом Святой горы и спрятал крест в коробочку. Спросив, не зовут ли меня отец Сергий, он в несколько слов прочертил «Волю Богородицы» (нет, он так не говорил, но мы так поняли):

– Придете в скит, скажете послушнику Павлину, что я благословил чай. Можете пойти затем в Ильинский скит, если будет желание и силы, сходите в монастырь Пантократор. Или, если захотите, оставьте вещи у нас и сбегайте туда налегке. – Тепло попрощавшись, отец Симон умчался на привезшей нас маршрутке. Я поправил рюкзак и подумал, что сбегать у нас не получится: здоровье у всех не то. Будем идти. По Афону ведь нужно ходить.

Идем

– Эге-ге! – радость переполняла. Не пугал нас новый маршрут. Нас вообще перестало пугать что либо. Мы – афониты! И нам Эгейское море по колено! Мы поправили рюкзаки и застучали палками по дороге, ведущей к скиту Богородицы.

– Не забывайте, здесь много ядовитых змей! – опустил нас на землю Георгиевич. И, уже почти ничего не боясь, продолжили свой путь дальше, рассматривая по сторонам странные не то деревья, не то кусты с жёлудями на ветвях и колючими (непохожими на дубовые) листьями.

Каждый из нас был вооружен четками, как и планировали, мы углубились в духовное делание. Углубились, правда, неглубоко – нас интересовало все, и мы, еще не уставшие, вращали головой во все стороны, набираясь афонских впечатлений.

На одном из сайтов интернета о Ксилургу написано буквально следующее:

«Скит Богородицы Ксилургу – древнейшая русская обитель в мире, созданная, по преданию, воинами из дружины княгини Ольги, крестившейся в Константинополе около 957 г. Здесь принял монашество преподобный Антоний, основатель Киево-Печерской лавры. Именно с него началось русское присутствие на Святой горе». Правда, эта версия не имеет, по-моему, документального подтверждения. Но доподлинно известно, что уже с 11 века скит населяли русские. В скиту особой святыней является икона «Сладкое лобзание». Известны случаи исцелений от этой иконы безнадежно больных. Находится она в Успенском храме скита.

В трапезной в вылинявшем подряснике, с огромным ножом послушник Павлин совершал вокруг стола какое-то таинственное действие. Он очень решительно рубил оказавшиеся к своему несчастью на столе баклажаны и кабачки, и все это жарил на большой сковороде.

– Господи Иисусе Христе, помилуй нас! – Иисусова молитва во всех монастырях является еще и паролем (а мало ли кто может придти под видом монахов), и мы с порога прокричали молитву-пароль.

– Аминь, – без всякого воодушевления отозвался послушник. От своего делания он не отвлекался.

– Игумен благословил чаю у вас попить. И, если Вы не против, мы бы хотели зайти в храм и приложиться к престолу и иконам.

Послушник Павлин положил нож, не торопясь отер руки и, взяв ключи, вышел из трапезной. Рюкзаки мы оставили во дворике под навесом и пошли гуськом за молчаливым иноком в церковь. Маленький храм. Несколько стасидий вдоль стен. Воздух соткан из молитвы. Это мои субъективные впечатления. Но, пройдя по Афону и посетив около 15 монастырей и скитов, впоследствии я ни на минуту не терял этого ощущения - там, на Святой Горе, воздух соткан из молитвы. Сегодня обстановка на Афоне, как, впрочем, и вчера, непростая. Человеческая составляющая в Церкви всегда была подвержена различным немощам духовным. Об этом достаточно написано. Но мы ехали в гости к Пресвятой Владычице Богородице и от всех слухов (обоснованных и необоснованных) постарались абстрагироваться.

После молчаливой экскурсии по скиту мы вернулись обратно в трапезную.

– Чайник вон стоит, – показал своим лицом, не поднимая глаз, Павлин. Руки послушника продолжали прерванное нарезание овощей. – Заварка на столе, сахар в банке. Затем, посмотрев на нас с жалостью (мне так показалось), откуда-то принес кусок сыра. Мы тоже достали разного рода сушки и сухари и оставили тем, кто будет еще за этим длинным столом, утрудившись от молитвы, пить чай после нас. Помолились. Помыли посуду. Набрали водички из колодца. Павлин объяснил путь к Ильинскому скиту и провел нас до начала тропы. Удаляясь все дальше от Ксилургу, я видел, как где-то там, сзади, стоит, провожая нас, молчаливый послушник Павлин, крестя нас в спину. В какой-то книге написано, что ни один ребенок не попадал в беду, если мать крестила его в спину. Помогай, Бог, всем здесь подвизающимся!

Вот так несколько слов повествования вместили наши впечатления о намоленном, уютном мире русского скита. А мы в нем пробыли не менее часа. Когда я вернулся домой, то очень жалел, что мы не остались там тогда хотя бы на сутки.

Ильинский скит

«Стук! Стук! Стук-стук!» – это мы, афонские паломники, спускаемся по едва различимой тропе. На противоположном склоне горы Ильинский скит виден как на ладони, но идти не близко. Послушник Павлин говорил, что часа полтора до него, а то и все два. Но мы уже давно не спортсмены и на скорый переход не надеемся. Спускаемся и смотрим под ноги, также по сторонам – не наступить бы на аспида. Забегая вперед, скажу, что змей мы не видели во время всего пребывания на Афоне.

Георгиевич и Валера часто останавливаются и фотографируют окрестности. Это дает нам с Игорем возможность передохнуть, ожидая, когда они нас нагонят. Спустились к дороге, проложенной вдоль склона в сторону моря. Прошли по ней несколько метров, и нашли разрезанную грунтовкой тропинку, по которой нам необходимо двигаться дальше. Продолжили спуск и через некоторое время вышли на дно распадка. Каково же было наше удивление, когда мы пришли по тропе к мосту. По нему когда-то давно ездили. А сегодня попасть сюда можно только по узкой тропинке. Мост был сделан в виде виадука и весьма искусно. Сегодня вряд ли найдутся мастера, способные возвести такую основательную конструкцию из камней и без цемента. Еще одна особенность этого моста – он настолько органично вписывался в ландшафт, что на него можно было долго смотреть и не насмотреться. Красиво! Здесь мы сделали привал. Где-то там, внизу, журчал маленький ручей, который по весне превращается в бурлящую реку. Я, как штурман, вспомнил о своих обязанностях. Присел на возвышающийся край моста и достал из кармана карту. Поводив пальцем по изгибам топографических линий, решил, что, пройдя намеченное для нас отцом Симоном, мы вполне можем добраться до Ватопеда и заночевать там. Всего делов-то – два пальца по карте. Но, как известно, гладко было на бумаге, да забыли про овраги…

Попили воды, поснимали и пошли. Подъем давался нелегко. Не то чтобы он был сложен и крут. Просто мы уже подустали. А что касается меня, я вынужден приоткрыть секрет: у меня с некоторых пор больное сердце, ну и там всякая всячина (нюансы знает мой кардиолог). И резкий наклон, так предупреждал меня врач, не говоря о других нагрузках, может привести меня к нежелательным последствиям, совсем нежелательным. Для меня главное - следить за показанием давления. Всю жизнь я занимался спортом. И… переусердствовал. Сердце мое переразвилось, это бы еще ничего, оно большое у всех спортсменов, но у меня вдруг после рукоположения как-то совсем для меня неожиданно открылся этот серьезный диагноз. Почему – непонятно. Может, это для того, чтобы я стал жить духом, а не спортивным телом. Мне и сейчас еще непривычно, что я не могу прыгать по склонам зайчиком, а, перенося Святое Евангелие с аналоя на Престол, страдаю одышкой. Даже крестные ходы для меня серьезные испытания. Но ведь я же не мог не поехать на Афон! Вы меня понимаете?! И умереть я здесь не боялся (умереть в таком святом месте нужно еще заслужить).

Опять ждем фотографов. Снова вверх. Хорошо хоть, что идем большей частью в тени афонских джунглей – немного прохладней, чем на открытых солнцу местах. Опять привал, и опять вверх. Наконец мы выбираемся к воротам с калиткой. Заходим, двигаемся вдоль сада с оливковыми деревьями и оказываемся среди хозяйственных построек. А вот и вход! По нашим меркам, это, скорее, целый монастырь. Вваливаемся на территорию удивительно ухоженного и красивого скита в честь Святого пророка Ильи. Когда-то он принадлежал русским монахам. Вход сделан в башне с часами. Часы с четырех сторон башни показывают разное время – греческое и византийское. Перекрестились. Сбросили рюкзаки – легкость сразу необыкновенная! Храм оказался закрыт. Мы заглянули в иконную лавку. Там хозяйничал доброжелательный греческий монах с густой черной бородой. Он дал нам понять, показав рукой сначала на товар, а затем на дверь, что после торговли  откроет храм, и я сразу же купил греческую круглую скуфейку, все не так будет солнышко припекать, и, глядишь, нам побыстрее все покажут. Увидел еще, что у входа на крючке висят поясные ремни с металлическими бляхами и надписью «Агиос Орос». И не сумел преодолеть в себе страсть стяжательства, или, по-церковно-славянски, «мшелоимства», и купил кожаный классный монашеский ремень. Сразу им опоясался. Зачем он мне? Не знаю. Похожу по Афону в этом ремне, приеду и подарю какому-нибудь знакомому белорусскому монаху. Уж он обрадуется: ремень-то на-а-моленный…

Монах, который торговал в иконной лавке, после того как удовлетворил всех покупателей (нас), пошел открывать храм. Боже мой! Красота неописуемая! И ощущение, что мы вернулись на Родину. Многие благодатные иконы принесены в дар русскими царями! Приношения – панагии и ордена из России! Монах сумел нам объяснить, что здесь бывал сам батюшка император! По храму мы практически передвигались на коленях – очень много дорогих сердцу образов. Как на душе стало легко и покойно!

Уходить не хотелось. Побродив по скиту, мы уселись за гостиным столом, стоящим у входа в иконную лавку. Взгляд не отрывался от голубизны моря и неба. Небо словно растворялось в море. Граница, где они встречались, была еле различима. Еще одно наблюдение мне удалось сделать: здесь, на Афоне, куда ни посмотри, под любым углом и ракурсом, везде симфония, которая создана для глаз. Именно для глаз. Здесь можно лечить болезни созерцанием окружающих видов.

Монах вернулся к нам с подносом, на котором, в лучших традициях афонского гостеприимства были лукум, вода в запотевших стаканах, кофе в малюсеньких чашечках, печенье к чаю и сам чай, а в рюмочках афонская водка узо. Несмотря на то что мы уже прилично сожгли калорий, путешествуя с самого утра, и, если не считать чая в Ксилургу, мы нигде как следует не подкреплялись, есть совсем не хотелось. Но то, что принес нам гостеприимный грек, было более чем изысканным угощением. И в этом есть точный монашеский расчет. Многие люди, как, впрочем, и я, состоят на 80% из воды, другими словами, являясь вертикальной лужей, не подозревают до поры, что нет ничего вкуснее чистой холодной воды! Глоток узо произвел странное действие: он позволил внутренним взором увидеть все кровеносные сосуды, по которым кровь взыграла, становясь менее вязкой. Кофе!!! Я не фанат этого напитка. Но эта маленькая чашечка была тем, что, наверняка, пьют на небесах! Аромат необыкновенный! Всего несколько минут понадобилось нам, чтобы полностью восстановиться после непростого для нас перехода. Мы были бодры и осознавали свое счастье, отчего счастья становилось больше и больше. Неожиданно из боковой двери появился белобородый улыбающийся и светящийся, словно солнышко, старец. Угощавший нас монах почтительно ему поклонился и помчался исполнять что-то очень важное и необходимое, растворившись возле нас и материализовавшись вдруг в другом конце монастырского дворика. Я не вру, так все и выглядело. Старец подошел к нам, говоря что-то бесконечно доброе в наш адрес на греческом языке. Заглянув мне в глаза своими лучиками, спросил (а вот это я понял):

– Иерей?

– Иерей, – подтвердил я.

Тогда он взял меня за щеку, как щеночка. Был бы у меня хвост, я бы и завилял от радости.

– Ма-ло-дэц! – И еще похлопал ласково по плечу.

Он нам много душеполезного сказал. Спрашивал про Путина, про Лукашенко, об этом мы догадались по знакомым фамилиям и улыбке на лице старца. Остальное было для нас недосягаемо из-за языка ангельского, точнее, не изученного нами, греческого. Еще мы поняли, что наш маршрут до монастыря Пантократор он вполне одобряет. А вот про Ватопед…Мне почему-то все время казалось, что он и еще его послушник говорили, что там нет дороги или что-то в этом роде. Я решил, что, возможно, он или дороги не знает или не понимает, что нам-то туда обязательно нужно сегодня попасть.

Старец ушел, но зато появилась компания земляков. Они приехали на джипе и привезли в скит икону мученицы Анастасии Узорешительницы в дар скиту от нашего белорусского Митрополита Филарета. Несколько дней назад они в одном из острогов Витебщины были на освящении храма, откуда и прибыли с даром.

Надо еще добавить, что специально мы не искали ни с кем общения. Но каждый день к нам прибивало каких-то людей, которые тем или иным образом принимали участие в нашем духовном паломничестве. Ребята пошли в храм, а мы, попрощавшись с ними, двинули дальше по намеченному маршруту.

Пантократор

Дорога до монастыря Пантократор не была слишком утомительной. В тени кустов и деревьев, обдуваемые прохладой с моря, по ясно различимой тропинке мы за час с небольшим простучали своими посохами и подошли к монастырю. Старинный акведук издалека указывал направление, куда следует идти. У входа нас встречали удивленные земляки, те самые, с джипом, которые, по их словам, только-только подъехали.

– Ну вы и ходите! – выразили они свое восхищение нашими способностями.

– Да, – только и оставалось что скромно ответить.

Ныряя в арку ворот известного монастыря, постарались внутренне собраться. В душе было тихо. Не отягощенными житейскими заботами (мы их оставили в аэропорту), нам было просто это сделать. Как и везде, внутри монастырских стен было очень ухоженно. Не верилось, что без женской руки можно так все красиво и аккуратно устроить. Ответ прост: здесь везде хозяйничает Пречистая. Мы молились перед иконой Божьей Матери, именуемой «Старица»

Эта Святая Икона сегодня находится в Соборном храме Пантократорской обители возле восточной колонны левого хора. Когда-то здесь был благочестивый Игумен преклонного возраста. Его постигла болезнь, и он узнал о своей скорой кончине. Перед отходом в вечную жизнь он пожелал удостоиться честных и животворящих тайн Господа нашего Иисуса Христа. С этой просьбой он обратился к седьмичному  иеромонаху, чтобы тот поспешил исполнить это Святое Таинство. Однако иеромонах не обратил особого внимания на просьбу Игумена и медлил в исполнении своего дела. В этот момент он услышал от находившейся там тогда иконы Богоматери угрожающий голос, повелевающий исполнить немедленно желание Игумена. С тех пор это Святая Икона получила символическое название Старицы.

   Богоматерь изображена на иконе в полный рост. Икона облачена в серебряную ризу. Сосуд, представленный на иконе, – воспоминание чудесного умножения в обители елея по молитвам одного из игуменов.

Вот такое предание сохраняется в обители о Чудотворной Иконе  Божьей Матери Старицы.

Архондаричный (тот, кто в монастыре отвечает за гостеприимство) спросил, будем ли мы оставаться на ночлег? Нет, конечно! Ватопед! Мы идем в Ватопед! Ох, опять мимо наших ушей проскользнула незамеченной воля свыше. Зато наша воля тащила нас к трудностям, как, впрочем, и всегда. Побывав в храме после иконной лавки и помолившись перед святыми образами, мы в монастыре Пантократор надолго не задержались. Прошли вдоль монастырской стены до креста мимо остатков старинного акведука и вышли на наезженную дорогу. Дорога, виляя, шла в сторону моря, но мы вскоре заметили маленькую стрелку с надписью «Ватопеди» и указующую в заросли небольшого кустарника. Там угадывалась тропа, плавно забирающая вверх. Вообще-то усталость уже прилично чувствовалась. Но ведь это ничего! Скоро вожделенная Ватопедская обитель с удивительными многочисленными святынями, по карте – тьфу, а не расстояние! «Не расслабляться»! И мы пошли…

Тропа своеволия

Солнце лечило нас прижиганием. Укрыться негде. Сердце било длинными очередями. Четки в руках были мокрыми, впрочем, как и вся остальная одежда. Привалы делали каждые тридцать минут. На привалах говорить не хотелось, отдышаться бы. Пот заливает глаза. Воду пьем бережливо. Подъем – и вверх. Ну, когда же закончится подъем! На одном из небольших горизонтальных участков пути, проходя через небольшой распадок, увидели странную конструкцию из камней. В нише этой «стелы» лежал некрасивый, по афонским меркам, черно-белый человеческий череп. На макушке черепа притаился похожий на веточку скорпион. Если бы не усталость, то увиденное было бы предметом долгой духовной беседы. Но, не проронив ни слова, мы прошагали дальше. Часы показывали, что подъем наш продолжался уже больше двух часов, а конечным пунктом нашего пути еще «не пахнет». И моря не видно. И бриз нас уже не ласкает. Прошел еще час. У меня начали отказывать ноги. Судороги сводили мышцы бедер, и невозможно было сделать ни шагу. Ну и ну! И это притом, что когда-то в молодости бегал марафонские дистанции!

– Все, привал, – скомандовал я командирским хриплым выдохом и завалился на спину. Змеи меня в таком состоянии уже не волновали. Ноги взгромоздил повыше, чтобы обеспечить отток крови. Какие змеи?!!

– Отец Николай! – позвал меня Игорь. – Может, по «сникерсу» съедим?

Мысль была спасительной! Мышцам не хватает энергии. Точно!

– Благословляется!

Георгиевич выдал каждому по батончику «Сникерса», и мы с удовольствием сжевали эту бесформенную буржуйскую вкусность. Жара превратила батончики в сладкие комки с орехами.  Эффект не заставил себя долго ждать: ноги отпустило. По глотку воды – и в путь! Часы показали, что уже четвертый час нашей жизни промелькнул в дороге, а Ватопедского монастыря по-прежнему не было видно. Солнце стало клониться все ниже и вскоре посматривало на нас через кроны деревьев, недоумевая, чего нам не сиделось в монастыре Пантократор или даже в Ксилургу? Припомнилось как в Ветхом Завете, по молитве Езекии, солнце прошло обратно по ступеням Ахазовым. В тайне мечталось о повторении этого ветхозаветного чуда. «Солнышко, задержись ненадолго»!  На Афоне ночевать вне монастыря, под открытым небом, не благословляется из-за змей. А с наступлением темноты все обители закрывают ворота и никого до утра не пускают, стучать бесполезно.

Но дневное светило не задержалось ни на мгновение, а, как сказочный золотой клубок, катилось в нужном нам направлении. Мы чувствовали, что уже где-то рядом наша цель. Начались спуски. В некоторых местах ускорялись и, не смотря на усталость, шли очень быстро. Когда мы выпрыгнули из кустов на пыльную грунтовую дорогу, наша радость оказалась кратковременной, потому что уже видневшаяся среди ветвей башня Ватопедского монастыря была еще достаточно далеко. Уставшие ноги, перейдя в автоматический режим, жили самостоятельной жизнью. Смеркалось. Дойдя, наконец, до обители, мы почему-то в поисках входа обошли вокруг всего монастыря против часовой стрелки (это еще метров шестьсот), хотя от того места, где мы находились, до ворот было метров сто, не больше.

Ватопед

Войдя внутрь, мы рухнули на доску, служившую таким, как мы, паломникам лавкой. Напротив, в застекленной будке-проходной, монах-грек пытался выведать у нас какие-то очень для него нужные сведения. Мы глупо улыбались и говорили, что никуда отсюда не уйдем. Он, конечно, не понимал и отчего-то хмурился, чем вызывал у нас некоторую тревогу. Вдруг подумалось, что принимать нас здесь не обязаны. Монастырь Ватопед является одним их самых известных на Афоне. И в паломниках здесь дефицита не испытывают. А мы, кто мы такие? Конечно, ребята, спутники мои, были более смиренными паломниками. Я же в тот момент себе казался особенно неприятной личностью. Если здесь в углу, под навесом, на камнях благословят заночевать – буду вполне счастлив. В конце я даже почувствовал себя «сиротой Казанской».

После таких трезвящих мыслей что-то сдвинулось. Затем Валера созвонился с Минском, с людьми, которые нас отправляли, там позвонили в Грецию, а затем опять нам, сообщив имя монаха, который «в курсе» и обязательно поможет. Процесс шел незаметно, но между тем шел. Привратник забрал у нас диамонтирионы, начал что-то писать в здоровенный гроссбух и затем стал интересоваться нашими профессиями. Он даже вышел из привратницкой. Я ткнул себя в грудь и сказал, что я иерей. Георгиевич назвался юристом, Игорь с ним за компанию, а то, что Валера тоже юрист, стало для меня открытием.

«Книга Жизни» – так на языке афонитов называется журнал, куда вписывают паломников.

 Вот уже стали закрывать тяжелые монастырские ворота. Это не могло не  радовать, ведь мы остались внутри. Затем привратник, оставив у себя диамонтирионы и записав нас в «Книгу жизни», показал пальцем вглубь монастырского двора, произнеся уже понятное для нас слово «архондарик». Мы, умиротворенные (или немного пришибленные - успели до закрытия ворот за несколько минут), поволокли свои рюкзаки в указанном направлении.

Вечер в святой обители

Каменные плиты под ногами, высокие стены – надежное убежище для измученной души. Мимо нас проходили люди, монахи – жизнь шла своей чередой. Мы видели движение внутри монастыря как нереальную картинку, которую нам показывают через стекло. Еще вчера мы были очень далеко от этих благословленных мест - сегодня участники жизни Святого Афона. Бог к нам ближе, чем собственное дыхание! Эта истина переставала быть только умозрительной. Я начинал чувствовать это, и сердце замирало, удары его становились тише.

Каждый человек сам составляет маршрут своей жизни. Каждый на этом пути встречает все признаки выбранной дороги. И по одним этим признакам можно предположить, что будет за следующим поворотом судьбы. Меня поражало то, что путь, по которому я иду, привел в это святое место. Если я не запутаюсь в своей воле и сумею различить тихий голос Божий в сердце, то, возможно, в душе что-то поправится, изменится, и я чем-нибудь сгожусь для Неба.

В архондарике, на втором этаже монастырского гостиничного корпуса, по стенам висели картины и чьи-то портреты. Здесь достаточно многолюдно. Мы поставили рюкзаки  у стены и расположились тут же. Нас заметили. Подошел монах Феодох. Попросил меня проследовать за ним в комнату, где за конторкой черноризец в очках взялся еще раз записывать со слов переводившего с русского языка отца Феодоха сведения о нас. Мне сделали замечание, что всегда следует звонить и договариваться, прежде чем идти к ним в монастырь. Но замечание было выражено очень доброжелательно и не задевало моей гордыни. После этого братья извинились, что ужин уже прошел, но они постараются нас чем-нибудь покормить. Были еще вопросы про Путина и Лукашенко. Я уже не удивлялся и плохо запомнил, о чем мы тогда говорили.

Процедура оформления, наконец, закончилась. Нас провели на 3-й этаж.

– Ваша комната 301. – Это касалось меня. – Здесь келия для священников. Положите вещи и спускайтесь на ужин.

– Спаси, Господи!

Моих спутников повели к двери с номером 302. В комнате-келии было три аккуратно застеленных кровати, и на полу у каждой стояли домашние тапочки. На прикроватной тумбочке уютно горел ночничок. Где я? На Афоне?! В знаменитом монастыре Ватопед?! Не укладывается в голове. Слава Великому Господу Богу!

Положив вещи и переобувшись, я заглянул к ребятам. Ого! У них просто апартаменты. Старинный диван, канделябры, древние каминные часы, портреты уважаемых игуменов, балкон – все это создавало особое впечатление провала во времени.  

– Отец Николай! – Игорь ликовал. – Это же просто царские хоромы!

Я тоже был под впечатлением и поэтому разговаривал только междометиями: «Ого! Ух, ты!» – и все в таком роде. Спустились на этаж ниже. Нас провели в комнату для трапезы. Там на всю длину стоял стол, устеленный белоснежной скатертью и заставленный едой. У входа – старинный буфет с посудой, словно дворецкий, застывший в ожидании распоряжений дорогих гостей. И опять портреты незнакомых нам иерархов.

Ужин был великолепен: жареные холодные баклажаны с чесноком, соленые оливки, сладкие большие помидоры, сыр, вода в кувшине, афонский хлеб, узо и аппетит, который мы сегодня хорошенько нагуляли. Мы вновь переживали особую радость, можно сказать, счастье.

Маленькие афонские рюмочки оторвались от стола и взлетели вместе с нашим восторгом.

– Братья! Слава Великому Господу Богу! – этот тост был настолько исчерпывающим, что к нему ни у кого не возникло желания что-либо добавить. Только Игорь с чувством сказал: «Да!». Мы ели и болтали. Как дети! Пускай это мгновение еще продлится!

На нашем третьем этаже были все удобства современной цивилизации. И нас это не угнетало, а, наоборот, радовало. Тёплая вода душа смыла солёный пот и усталость такого насыщенного и интересного дня. Я заглянул к ребятам. Вечерние молитвы читали сообща. Игорь, человек весьма опытный, экономя время и силы, уже лежал под одеялом. Пока все были в сборе, поделились впечатлениями от пережитого и обсудили перспективы завтрашнего дня:

– Ну, мы сегодня и дали! – раздался из-под одеяла голос Игоря.

– Да, для первого дня, многовато, – согласился с ним Георгиевич. – Без акклиматизации…

– Ничего, завтра отдохнем! Отсюда на маршрутке до Каре и потом поедем в Иверон, а там посмотрим. Если будет транспорт, то рванем в Лавру Святого Афанасия. – Мне, сидящему на старинном диване, сытому, чистому и довольному, было все ясно и просто. Излишняя самоуверенность всегда наказуема. Это объективный закон бытия. Мы думали расслабиться на следующий день, отдохнуть, так сказать, но в итоге закрепили достигнутый результат по физической нагрузке. Только это будет завтра. И нам многое еще было невдомек. Наша духовная жизнь только начиналась. А Пречистая премудро устраивала нам афонское воспитание.

Георгиевич пошел принимать душ.  Игорь углубился в себя и подушку, и очень скоро был восхищен в страну  грез. Мы с Валерой уселись на небольшом балкончике, который нависал над маленьким храмом. Было совсем тихо. В детстве в темной комнате, просвечивая фонариком через продырявленный мамин зонтик, я, затаив дыхание, смотрел на импровизированное ночное небо. Путешествуя среди звезд вместе с Незнайкой и Пончиком Носова, на луну, совсем не думал, что меня накажут за порчу домашнего имущества,.

Небо над нами было маминым зонтиком. И она, моя нестареющая мама, была где-то совсем рядом. Я никогда не переживал потерю родителей после их смерти. Я чувствовал их заботу и близость всегда. У человека неверующего жизнь, в конце концов, превращается в трагедию. У христианина – смерти нет. Есть только один повод переживать – склонность ко греху, и несовершенная любовь к Богу.

Сладко молчалось. Мириады звезд над монастырскими крышами смотрели на нас. Столько же голосов цикад в ночном пространстве славило Творца. «Всякое дыхание да хвалит Господа»!

 Вскоре к нам присоединился Георгиевич. Спать не хотелось. Не то чтобы совсем не хотелось, а жалко было расставаться с сегодняшним днем.

В комнате меня ждало еще одно важное дело. Я вел дневник путешествия по Афону, и мне следовало сделать записи об уходящем дне.

Служба в Ватопедском монастыре.

Первая ночь на Афоне прошла без сновидений. Не ночь, даже, а несколько часов. Около трех утра (на часы я не смотрел) прозвучал Афонский будильник. Очень точно звук монашеской колотушки в своих рассказах об Афоне изобразил Александр Дворкин: «То-таллантос! То-таллантос! То-талан-талан-таллантос!». За волосы себя поднимать не пришлось – вскочил и сразу проснулся. Утренний туалет. Расправил и надел рясу. На Афоне с сожалением смотрят на паломников в сане, приходящих в храм только в подрясниках. Четки на руку и … впереди была лестница вниз. Сбежать легко, в припрыжку, не получилось. С «ойканьем» на каждом шаге я был похож на стул, который вдруг решил спуститься самостоятельно по ступенькам и стал к тому же издавать нечленораздельные звуки. Ужас! Молочная кислота в мышцах била беспощадно и остро изнутри.

Наконец мы вышли на свежий воздух. Мамин зонтик над головой смотрел уже удивленно звездами на людей, стекающихся из разных сторон в древние ворота храма.

Хочу поделиться еще одним чувством, которое я ярко переживал, находясь на Святой Горе, – чувством неопытности. Я вдруг стал новичком в духовных вопросах, новичком в вопросах житейских. И это меня не угнетало. Я начал внимательно смотреть по сторонам и делать так, как это принято в том месте, которое я посещал. Вот и сейчас, зайдя в храм, где горело небольшое количество свечей, я плохо различал внутреннее устройство церкви. В притворе, мне казалось, что это единственное пространство для молящихся и другого нет. Приложившись к иконам, я стал в стасидии этой части храма, краем глаза наблюдая за монахом, молящимся неподалеку. Если бы я прошел дальше, то очутился бы в месте, где находятся особые святыни Православной Церкви,  – это честной пояс Пресвятой Богородицы, это икона Божьей Матери, именуемая «Всецарица», мощи святых, частица Животворящего Креста Господня, множество других святынь.  Здесь подвизался в 14 веке Григорий Палама, а в 16 здесь принял монашество Максим Грек. Так вот я, по грехам своим, сразу не вошел в сам храм, попал туда только после трапезы, а всю службу находился в притворе. А где еще быть кающимся?!

Я чувствовал себя новичком. Боялся сделать что-нибудь не так. Ага, вот монах снял скуфею с наметкой и перекрестился, я сделал тоже самое. Вот он надел её и присел в стасидии. И я. В чужой монастырь со своим уставом не ходят. И хотя монастырь наш,  православный, но я сам себе казался белой вороной, и очень не хотелось отличаться от тех, кто здесь подвизается. Постепенно пришло успокоение. Волнение улеглось, я освоился. Зрение у меня не ахти какое, ношу очки, и поэтому я почти ничего не сумел разглядеть. Снял с руки четки, ухватил их поудобнее и попробовал вслушиваться в чтение, доносящееся из темного провала храма, куда я не зашел.

О четках, которые я держал, следует сказать особо. В Свято-Успенской Жировичской обители проживал почитаемый верующими людьми старец схиархимандрит Митрофан. По его молитвам в свое время получила исцеление моя матушка. Все дела, которые я делал с благословения сего благодатного старца, всегда были успешны. Часто он отвечал на помыслы. Припоминаю такой случай. В один из приездов к батюшке мы пошли прогуливаться по обители. Поднялись на горку, на которой возвышается Крестовоздвиженская церковь,  и стали обходить храм вокруг. С обратной стороны под алтарем находится зарешеченная дверь,  и меня всегда интересовало, что там? Старинный храм…, а может,  там подземный ход? Батюшка шел впереди, и, не дойдя немного до загадочного проема, обернулся ко мне и бросил: «Там капуста». Повернулся и, стуча палочкой, пошел дальше. Затем, окончив прогулку, мы подошли к келии старца, присели на лавочку. Отец Митрофан,  что-то по-стариковски пожевывая, спросил меня: «Какие вопросы?» Вопросы, конечно, были, и, начав их задавать, я вдруг с изумлением ощутил, как от отца Митрофана исходит благоухание, почти такое же, как от Казанской иконы Божьей Матери, которая в этот момент мироточила в Успенском соборе монастыря. Сейчас эта икона закрыта стеклом. Мне было доподлинно известно, что батюшка в этот день в храме не был. Необыкновенный, небесный аромат слегка кружил голову. Я плохо слушал, что говорил старец, а исподволь принюхивался. Когда беседа наша закончилась, отец Митрофан  позвал меня в келию за благословением. Войдя в большую, но заваленную приношениями духовных чад комнату, батюшка стал обильно поливать себя «Тройным» одеколоном приговаривая: «Вишь, как пахнет?! Это мое лекарство и благоухание!»  Это он так скрывал юродством свою высоту. Так вот, когда-то один знакомый священник мне привез с Афона новенькие четки. Эти четки я подарил отцу Митрофану, а он мне отдал свои старенькие, затертые, намоленные. После смерти дорогого батюшки четки долго благоухали. И  в эту поездку на Афон я взял их с собой.

Греческий язык для меня был набором звуков почти лишенных смысла, поэтому я углубился в себя  и стал тянуть четки с молитвой: «Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя грешного!». Через сто молитв произносил: «Господи Иисусе Христе Сыне Божий, Богородицею помилуй мя грешного!». А еще через сто (количество я определял, когда чувствовал крест в руке) «Богородица Дево, радуйся…»! Потом наступил момент, когда я поминал по именам всех родных, близких людей и тех, кто бывал в храме, где  я служу. Метаморфоза, произошедшая со мной, была естественной и незаметной, как течение времени в сутках: утро, полдень, склоняется к вечеру…  Я просто внутренне приблизился к миру духовному, стоял в стасидии на расстоянии вытянутой руки от этого мира, и молитва потекла сама собой. Забытое чувство. Но тогда я не отслеживал свое внутреннее состояние. Я был даже несколько напряжен. Это была еще работа, но уже совсем не тяжелая. «Помяни, Господи, раба Твоего Василия, помоги, исцели его руку, он ведь единственный кормилец своей семьи. Галина, Господи, теряет зрение и унывает, помяни её…». Таких имен, за которыми скрываются судьбы и скорби, было много.

Время от времени проходил монах, которому было вменено в обязанность будить задремавших. Спать не хотелось. «Господи, Татьяне дай радость стать матерью!» Четки совершали в руке круг за кругом. Я стоял на одном месте, но смыслом наполнялось мое стояние. Что-то настоящее и ст̀оящее совершалось мною в этой точке пространства. И это делание никто никогда не оценит на «хорошо» и «плохо», отсутствие видимой корысти наполняло все иным, вышним смыслом.

В храме стало светлее. В темноте проявились проемы окон. Начинался рассвет. Течение службы уже угадывалось. Заканчивалась утреня, и я все понимал. Вот с кадилом прошел иеродьякон, и фимиам окутал молящихся. «Богородицу и Матерь Света в песнях возвеличим»! А вот все вдруг начали выливаться из храма. За порогом церкви монах тронул меня за рукав и показал, куда я должен идти. Он,  как регулировщик, отправлял одних влево, иных прямо, других направо. Я, следуя указаниям, обогнул стены собора, в котором мы только что молились, пересек дворик и, поднявшись по старинной деревянной лестнице, оказался в небольшом храме в честь Святого Великомученика Пантелеимона.

Литургия.

Приложившись к иконам, я спросил у одного из певчих, куда можно стать? Как спросил? Видимо,  по-русски, я ведь по-гречески не разговаривал. Хотя, может, и по-гречески…. Мне было указано на стасидию слева от игуменского места.  Вскоре и сам архимандрит Ефрем вошел в этот храмик и стал рядом.

Литургия потекла удивительно динамично. Пасхальную радость нельзя удлинить растягивая, она не тягуча – это ликование Вечной Жизни! Служба была полностью узнаваема, и поэтому ни на какие «свои» молитвы я не отвлекался. Вместе с дьяконом произносил прошения, вместе с хором «Кирие, элейсон!» Вместе с предстоятелем – возгласы. «Отче наш» и Символ Веры распевно читал игумен. Я понял, это почетное чтение здесь доверяется самому уважаемому старцу обители. Отпуст! Ух-ты! Как будто с горки спустился на санках! Радость детская и чистая. Мы подходили под благословение и получали в ладони кусочек антидора – хлебушка, который обрезается с Агничной просфоры. Запивали святой водой из серебряной чаши, серебряной чашечкой зачерпывая серебряную свежесть. Ну, вот что вам рассказать?! Возможно, и гению пера не под силу описать действие благодати в человеке, а куда уж мне!

Трапеза

По всей видимости, Божественная Литургия во всех храмах закончилась одновременно, человеческие ручейки стекались на трапезу из разных сторон обители. Влившись в общий поток, я вошел внутрь старинного помещения, расписанного древними фресками. В особом порядке стояли большие столы. Если сверху посмотреть на трапезную, то мы увидим крест. Величественное место для принятия пищи, ничего не скажешь.

«Курс молодого бойца» продолжался. То, что дальше происходило, каждый раз, когда я об этом вспоминал, вызывало у меня смех. В своей жизни я никогда так, как в Ватопедском монастыре, не трапезничал. В центре, на перекрестке столов и проходов снова стоял регулировщик. Когда подошла моя очередь, он, словно жезлом, указал пальцем на конец стола, уставленного блюдами с едой и тарелками. Стол находился справа от меня, в конце – перекладины архитектурного креста храма. Там уже сидели монахи. Поинтересовавшись у сидящего в ряду крайним черноризца, свободно ли рядом с ним, я цаплей перешагнул лавку и, подобрав рясу, сел, принявшись разглядывать постные яства, для меня пока экзотические. Хочу признаться, что после срочной службы в Советской Армии у меня было странное отношение к еде: я старался не пропускать ни одного из трехразовых приемов пищи. Если это все же случалось, я чувствовал некоторое беспокойство. Ел быстро. Любил вкусности. Часто переедал. В общем, налицо была страсть – чревоугодие. И это меня волновало, но по-настоящему бороться с этой страстью у меня никогда не хватало ни сил, ни решимости, ни серьезной мотивации.

Рассмотреть блюда как следует, я не успел, ко мне повернулся мой сосед и жестом показал, что я должен пересесть за стол выше (этакое окончание перекладины креста).  Там, на возвышении, было накрыто на несколько человек, и я подчинился безропотно, снова переступив цаплей через длинную лавку, взойдя и заняв, как мне показалось, более почетное место. Последнее меня немного смущало. Сижу один, у всех на виду, как дерево на пустыре. И тут снова на меня обратил внимание один из монахов и по-русски сказал, что это грузинский(?) стол, а мне следует пересесть за стол на противоположной стороне зала. Я поднялся и перешел. Но стоило мне там примоститься на свободное место, как и оттуда меня попросили, затем я еще раз  пересел (такое ощущение, что меня избрали мячом для непонятной мне игры). Наконец я уселся надолго, но передо мной не было никакой еды, даже хлеба, и никто не собирался приносить. После молитвы все принялись подкрепляться. Я сидел и слегка растерянно смотрел перед собой на пустое пространство стола. Время шло. Все кушали. Я сидел. Но вот на меня обратил внимание священник из паломников, наш, русский. Мы его видели еще в Уранополи. Он был плотного телосложения, с открытым красивым лицом, уже седой (не по возрасту), с широкой бородой. Этот священник не расставался с дорогой фотоаппаратурой и штативом. Мы его встречали на Афоне несколько раз, и везде он непрестанно фотографировал. Познакомиться не пришлось. Так вот, он обратил на меня внимание и придвинул тарелку с  солеными оливками, затем подал еще хлеб и кувшин с водой. Не густо, подумалось мне, и начал жевать большие и вкусные оливки, которые неожиданно прекрасно сочетались с монашеским хлебом. Затем запил водой. Другой паломник (с добрым сердцем) передал мне кисть винограда. О чудо! Я наелся! Прислушался к внутреннему «я» и не нашел там никакой паники. И ко мне пришла особой ясности мысль, успокоившая меня окончательно: «Неужели ты думаешь, что здесь происходит что-то без благословения Пресвятой Богородицы?!». Прекрасный урок веры и смирения. Мне кажется, я его выучил. Будем надеяться навсегда. И наконец, довелось отведать постной пищи подвижников, которые утоляли голод оливками с хлебом и водой.

Святыни

Все пошли из трапезной в определенном порядке за архимандритом отцом Ефремом. На выходе он остановился и поднял руку в благословении, и все, кто проходил мимо, оказывались под его благословляющей десницей. На площади перед соборным храмом остались только паломники,  монахи же, наоборот,  поспешили на послушания.

Вот появился Валера, откуда-то сбоку вышел Игорь и Георгиевич в одежде цвета хаки, как заправский спецназовец. Мы, наконец, собрались вместе. Начиная с Утрени, нам пришлось быть порознь, и теперь, подкрепившись по-монашески, пытались сориентироваться в дальнейших своих действиях. Но главное, конечно, мы должны были попасть в соборный храм обители. У меня лежала в кармане записка с именами людей, которым дома врачи вынесли  приговор – «рак». Возможно, поэтому я так стремился попасть в Ватопедский монастырь. Здесь находится чудотворный образ Богородицы известный как «Всецарица», или по-гречески «Пантонасса». Не счесть случаев, когда Пречистая помогала страждущим раком через эту икону  – тысячи и тысячи исцеленных. Но храм оказался закрытым. 

Я уже начинал понимать, что добрые хозяева всегда позаботятся о своих гостях. И поэтому ничуть не  беспокоился. У входа в кафоликон с обеих сторон были устроены места для отдыха – длинные во всю длину стены лавы на каменном основании. А справа от дверей, ведущих внутрь храма, находится беломраморное седалище для игумена, там уже сидел отец Ефрем и беседовал с кем-то из паломников. К настоятелю монастыря время от времени подходили и брали благословение монахи и гости обители. И наш Валера, собиратель старческих благословений, не преминул, сложив ладони лодочкой и нагнув голову, подойти и получить свою долю благодати.

Я ни о чем не волновался и сидел, наслаждаясь осознанием происходящего, наблюдал за размеренным течением жизни вокруг. Отца игумена беспокоить я не собирался. Духовных вопросов, требующих старческого разрешения пока не было. В свое время воспитанный на книгах святителя Игнатия Брянчанинова, я спокойно отношусь к старцам и старчеству. Седая борода и возраст не являются безусловными признаками старчества, скорее, стариковства. Но Господь судил мне близко знать известных среди русского народа опытных священников, носителей особых апостольских даров. И мне кажется, я знаю, как можно распознать настоящего старца. Это приснопоминаемые схиархимандрит Митрофан (Ильин), протоиерей Василий (Ермаков), протоиерей Николай (Гурьянов). В свое время эти удивительные отцы премного облагодетельствовали меня своею любовью. Батюшка Василий задолго до моего принятия сана, когда я был еще светским человеком, позвал к себе домой (мы тогда были в Санкт-Петербурге) и надел мне на шею священническую епитрахиль, чем сильно меня смутил. Спустя много лет до меня дошел смысл произошедшего, а подаренная отцом Василием епитрахиль и сегодня «трудится». Об этом можно много рассказывать, но это уже другая тема.

Иногда отец архимандрит посматривал в мою сторону. Я не знал про отца Ефрема ничего, кроме того, что он очень уважаемый духовник. И не стал докучать батюшке, к тому же, что я мог у него спросить? Для вопросов в душе должна быть некая активность, а у меня упадок. Но, подумав на эту тему, я с удивлением отметил, что меня перестали беспокоить мои телесные болячки и состояние уныния куда-то делось. Вот это да! Точно! С тех пор как я сел в Минске в самолет, у меня проснулся интерес к духовной жизни, а здесь, на Афоне, первая продолжительная служба была не тягостной, а осмысленной, насыщенной и радостной. Я вдруг осознал, что нечто внутри «заработало», и я как бы замер, боясь спугнуть это новое для меня ощущение. Я вновь посмотрел на отца настоятеля. Наши глаза встретились и, как мне показалось, он слегка улыбнулся. Поклонившись отцу Ефрему, мы пошли за позвавшим нас монахом, возникшим как бы из-неоткуда. Неся в  руках большую связку ключей, инок провел нас к боковой двери, через которую мы вошли в соборный храм. Еще одна маленькая дверца – и мы в сумрачном помещении древней церкви. Приложившись к иконам внутри, безошибочно подошли к Всецарице. Чудотворный образ был украшен многочисленными приношениями, и, на удивление, икона оказалось совсем небольшой, сантиметров сорок на пятьдесят. Конечно, священнический опыт у меня небольшой, но, бывая у прославленных образов Пресвятой Богородицы, всегда чувствуешь, что это окно в небо сейчас открыто и твой слабый голос, там, наверху, слышат.

Затем была долгая коленопреклоненная молитва. Очень важно ни о ком не забыть. Благодарим, Тебя Матерь Божья, что допустила нас к святыням! Спустя некоторое время мы уже шли за монахом прочь, унося с собой пояски, освященные на честном поясе Пресвятой Богородицы. Поднялись наверх в часовню нерукотворного образа «Отрада и утешение». Таинство молитвы повторилось. Нет нужды рассказывать о сокровищах Ватопеда и всей Святой Горы, множество публикаций, литературы, фильмов сделали это гораздо лучше, чем я бы смог. Мои слова –  для близких людей. Походите со мной по Афону, посмотрите вокруг моими глазами! Разделите мою радость о том, что гноящаяся рана моей души стала подсыхать, затягиваться новой «кожей».

День второй.

Наше пребывание в Ватопедской обители подошло к концу. Мы сходили в иконную лавку. Запаслись сувенирами. Словно разминаясь перед трудным путешествием, поднялись по крутой лестнице гостиничного корпуса. Упаковали рюкзаки и, бросив прощальный взгляд на портреты,  смотревшие на нас со стен келии, поспешили к выходу.

Выйдя за стены монастыря, очутились на просторной площадке – террасе. Живописный вид на море!  На каменных плитах под раскидистыми деревьями с грецкими орехами в ожидании транспорта на Карею толпились люди. Появился монах со списками тех, кто еще вчера записался на отъезд. Наших фамилий почему-то не было, хотя мы прежде, чем идти в архондарик, вечером вписали себя на сегодняшние рейсы. Ну, нет - так нет. Маршрутки увезли с собой большую часть людей, запах бензина и оставили нам тишину. Мы посидели на камнях под оливами. Пофотографировались на фоне моря. Посбивали посохами грецкие орехи. Пожевали. Попили вкусной воды. Опять пожевали орехи. Опять посидели под оливами. Наконец приехал и наш транспорт. Микроавтобус «Мерседес» принял нас в свое чрево и, натужно гудя, повез, преодолевая подъем по серпантину, в сторону Кареи. Знакомая дорога. Вот здесь мы выскочили из леса! А вон развилка к скиту Ксилургу! А вот и шлагбаум с неподкупным греком! А вот и Карея! Мы здесь чуть меньше суток, а сколько событий и впечатлений! Опять проехали мимо Андреевского скита. Еще чуть-чуть – и площадь административного центра Афона. Как всегда, оживленно.

Достойно есть

К языкам у меня нет способностей. Подобно многим, я их учил как-нибудь. В школе и в ВУЗе, не имея мотивации к изучению иностранных языков, я уделял больше времени другим дисциплинам. Когда же опомнился, мой возраст перевалил за сорокалетний рубеж и неразвитые способности полиглота во мне скончались от возраста. На Афоне знание хотя бы английского языка для паломника является насущной необходимостью. Но каждый день в нашем путешествии рядом оказывались люди, которые помогали нам не чувствовать трудностей с языком. Проблем с общением не было. Вот и в этот раз, только мы присели возле своих рюкзаков на теплые камни и стали решать, как быть дальше, возле нас вдруг оказались «совершенно случайно» два молодых человека из Украины. Испросив у меня благословение, они вызвались показать где находится храм Протата в честь Успения Пресвятой Богородицы.

 Вот небольшая информация об этом храме, почерпнутая мною из недр интернета, а точнее, из православного сайта «Православие.ру»: «Некогда именно здесь, на месте языческого капища, равноапостольный император Константин Великий воздвиг в 335 году первый на Святой Горе храм во имя Успения Пресвятой Богородицы, доныне являющийся духовным центром Кареи. Вокруг него собирались первые афонские насельники. Возникшая здесь позднее Карейская лавра процветала, ее игумен стал первенствующим на Афоне и именовался «протом» - первым или старшим. При проте собирался Собор или Синод из почетных старцев. Общее собрание иноков Святой Горы традиционно проходило в Карее в ее престольный праздник, в день Успения Пречистой. Так продолжалось вплоть до XVII века, когда турки обложили лавру столь непосильной данью, что обитель сия вынуждена была продавать отдельные участки своих земель другим монастырям, которые тем самым делались самостоятельными, лавра же как единое целое свое существование прекратила. Тогда Собором Святой Горы и было решено преобразовать Карею в город – центр духовного управления монашеской республикой. И доныне на Афоне общими делами всех обителей Святой Горы управляет Священное Собрание, или Кинот, собирающееся в здании Протата. Духовным же центром Кареи остался Протатон – храм, посвященный Успению Богородицы, не раз разрушаемый и вновь возрождавшийся. Уже в 362 году он был сожжен по велению императора Юлиана Отступника. В Х веке, при императоре Никифоре II Фоке, храм был восстановлен; в XIV столетии сильно пострадал от рук латинян, затем вновь воссоздан тщанием болгарских царей. Внутри собора сохранились бесценные фрески работы знаменитого византийского изографа XIV века Мануила Пансенилоса. С 982 года в алтаре Успенского храма на горнем месте пребывает чудотворная икона Божией Матери «Достойно есть». Вместе с храмом она пережила многие невзгоды, но оставалась невредимою и вот уже второе тысячелетие озаряет весь православный мир».

Храм оказывается буквально в двух шагах. Он возвышается  напротив помпезного здания самого Протата. Перед храмом находится колокольня, похожая на ракету в форме прямоугольного параллелепипеда. Пройдя под воображаемыми соплами этой ракеты, попадаешь в анфиладу протяженного арочного коридора вдоль стены базилики Успенского собора. Низкая массивная дверь оказалась открытой, и мы прошли в полумрак храма. Мне почему-то показалось пространство внутри каким-то сдавленным, тесным. Я остановился перед иконой Божьей Матери «Достойно Есть» в нерешительности – а это точно «та самая икона?». В различных источниках говорится, что она должна быть в алтаре. Но если это и есть знаменитая икона, то она сейчас находится на колонне слева от Царских врат, а не в алтаре. А вдруг в алтаре – другая, настоящая «Достойно Есть». У молодого инока, прибиравшего в храме, я спросил разрешение зайти в алтарь и приложиться к Святому престолу. С одной стороны, я же священник и, приходя в церковь, всегда прикладываюсь к престолу в алтаре, а с другой стороны, это был тактический ход: мне нужно было убедиться, есть ли в этом храме какая-нибудь другая «настоящая» икона. Вот со стороны может показаться, что за глупые мысли в голове, непонятная какая-то бдительность? Но если Вы, мой дорогой читатель, вспомните начало повествования, то, конечно, припомните «Троеручицу» в Фессалониках… А, как говорится, на молоке обожжешься – на воду дуть будешь.

В алтаре на Горнем месте находилась икона Спасителя и никакой другой «Достойно Есть» видно не было. С чувством стыда и благоговения я вернулся и преклонил колени перед чудотворным образом, который с некоторых пор находится на новом месте и доступен всем заходящим в храм людям. Как и всякий образ, источающий чудеса, он был увешан приношениями за услышанные Богородицею молитвы. Затем я достал из рюкзака репродукции нашей Детской иконы «Достойно Есть», и прижав их к стеклу киота, начал разговаривать с Пречистой. Конечно, это был мой монолог со словами благодарности за то, что я «сподобился» осязать прославленное изображение Богородицы. Я просил у Матери Божьей о детях, живущих у меня на приходе, просил с этими репродукциями увезти Благодать Первообраза в Свято-Никольскую Лебедскую церковь, просил здоровья болящим, просил, просил, просил… Я был так сосредоточен на прошениях, что не замечал ни того, что творилось вокруг, ни того, что происходило внутри меня. А внутри было очень тихо, как в детстве, когда меня, еще ребенка, родители уложили уже спать, а сами рядом занимаются тихонько своими делами. И мне уютно, безопасно и хорошо, а дома тихо…

Млекопитательница

Мы вышли из храма и у ракеты-колокольни сидели молча, находясь как бы не здесь, а в неком своем внутреннем пространстве. И опять как руководство и забота свыше возле нас выросли два украинских брата и спросили:

- А вы были у «Млекопитательницы»?

- ???

- Знаменитая икона, привезенная на Афон из Палестины в ХIII веке святителем Саввой Сербским и оставленная Хиландарскому монастырю. Эта икона прославилась многими чудесами и находится сейчас здесь в Карейском скиту. Мы можем вас туда отвести, если хотите?

- Что за вопрос!? Конечно, ведите нас туда! – Мы были по-хорошему возбуждены.

- А это далеко? – с некоторым опасением спросил Игорь.

- Нет, не далеко. Но если не знаешь, то нипочем не найдешь.

Мы потопали по узким переулочкам, поднимаясь выше и выше в гору, преодолели крутую лестницу и оказались в окружении розовых кустов у домика, который больше походил на добротную хижину, чем на церковь. Ребята постучали в запертую дверь. Мы осмотрелись и сразу же извлекли свои фотоаппараты. Отсюда был просто потрясающий вид на вершину Афона, на море, на Карею. Началась фото сессия. Процесс фотографировании, однако, не затянулся. Раздалось металлическое грассирование из горла замочной скважины, которое заставило нас построиться в одну шеренгу перед дверью скита. Вышел хмурый монах, уже в летах и впустил нас внутрь, что-то тихонько бурча себе под  нос. Может, молитву читал. Я сначала не мог понять, почему нас так часто встречают с «нелюбезными» и нерадостными лицами? Это же Мы пришли! Но, побродив немного по Святой Горе, я заметил, что к святыням не прекращается поток паломников, и эти уединившиеся для молитвы на Афон иноки и здесь не находят тишины и покоя. Стук в дверь — оторвись от богомыслия и иди, открывай праздношатающимся, таким, как мы, людям с потерянными лицами и беспокойными глазами. Поневоле «забурчишь» молитву.

Икона Млекопитательница имеет еще одно историческое название «Типикарница». Это название произошло от слова «Типикон» или Устав, т.к. в этом скиту находился Устав святого Саввы. Икону поместили нетрадиционно – справа от Царских врат, а не слева, как обычно. С чем это связано, я затрудняюсь сказать. Сама церквушка маленькая – 4х4 метра. Мы не торопились. Хмурый монах нас терпел молча. И вновь время остановилось. Помолясь, счастливые, мы спустились на главную площадь Кареи.

Удивительная штука – время. В своей жизни мне доводилось наблюдать непостоянную скорость его течения. А может, это было разное восприятие времени, которое не ускоряется и не замедляется? Одна старая женщина рассказывала, как она почти всю войну провела в фашистских концлагерях. Когда её угоняли в Германию с двумя маленькими детьми, ей бабушка успела сунуть в руку кусочек пасхального артоса. Я держал в руках, хранимый ею пористый желтовато-серый кусочек святого хлеба. Зинаида Федоровна Погерило (так её звали) поведала о том, как во время обстрела нашими войсками Куршской косы (это недалеко от Калининграда, где Неман впадает в Балтийское море) возле её лица  (она лежала в воронке с дочкой) упал раскаленный огненно-оранжевого цвета снаряд. Он был почти прозрачный, говорила Зинаида Федоровна. И тогда все, что происходило вокруг, вдруг замедлилось. Она как бы выпала из реки времени и с удивлением наблюдала микроскопические обстоятельства, которые обычно ускользают от внимания людей. Снаряд не разорвался. А берег её Бог и этот артос – в этом Зинаида Федоровна никогда не сомневалась.

Сегодня многие отмечают, как быстротечны не только дни, но и года. А может, это то, о чем говорит Евангелие: «…но ради избранных сократятся те дни (Мф. 24,22)»? Сократятся, и уже сокращаются. Или это только мои, субъективные переживания. Или все-таки река времени течет по-разному – у берегов тише, на стремнине – мчится?

Однажды я со своей семьей приехал к батюшке Николаю Гурьянову, это был 1999 год. Мы жили на острове три дня, но внутренние часы, в глубине души, показывали, что мы там пробыли около месяца.

Кутлумуш и кошки.

Наши добрые проводники по возвращении на главную площадь Кареи сказали, что в 15 минутах ходьбы от этого места находится монастырь Кутлумуш. Само это слово ничего не обозначает. Когда-то турецкие варвары,  занимаясь грабежами и набегами, не сумели найти этот монастырь, так как неожиданно спустившийся туман лишил их способности видеть. И турецкое слово «Куртурмуш» означает «освобожденный», но простые греки, произнося это слово на свой манер, изменили его до неузнаваемости, и получилось «Кутлумуш».

Я не помню имен этих хороших украинских хлопцев, водивших нас по Карее.  Их простоватые красивые лица напоминали лица каких-то артистов кино.  Ребятам необходимо было ехать в Великую Лавру, но они пропустили свою «маршрутку», так как возились с нами, и поехали в ином направлении. Причем совсем не переживая, что их планы поменялись. Храни их, Матерь Божья!

Мы пошли по направлению в Кутлумуш. Это по улочке мимо Протата, Успенского храма, мимо почты и маленькой пекарни. За нами увязался молодой человек из Москвы. Ему на днях исполнилось 24 года, и, как он сам о себе рассказал, Афон был подарком ему на день рождения от самого себя. Молодец. По своему сложению он был настоящий офисный работник, впрочем, так впоследствии и оказалось. А лицо было у него каким-то детским, не помятым жизнью в мегаполисе.

Спросив разрешение идти с нами, он назвал свое имя:

-- Кирилл!

-- Очень приятно! А нас …– Мы по очереди представились и, поскольку хлебный дух поставил на нашем пути приятную преграду, дружно зашли в «булошную», как мы окрестили мини-пекарню. Перекус оказался кстати, и горячие пирожки с брынзой и картошкой, подгоняемые Ватопедской водой из бутылки, заскочили в нас, принося телесную радость. Как говорится, и жизнь хороша, и жить хорошо! Подкрепившись, Кирилл стал разбрасывать крошки от пирожка вокруг себя. Я ожидал, что на этот пир слетятся пернатые обитатели Кареи, голуби там всякие, воробьи, но не тут-то было. Из разных подворотен, будто следили за нами, повыскакивали в великом множестве коты и кошки и давай с удовольствием есть от щедрот наших, бросаемые им кусочки свежей выпечки. Не меньше 15-ти хвостатых тварей. Ну и ну!

Подкрепившись, мы вышли за пределы Кареи и по дорожке вдоль склона и каких-то строений подошли к ограде монастырских владений. Открыли калитку. Пройдя вдоль раскидистых деревьев и ухоженных огородов, мы оказались у высоких стен Кутлумуша. Зашли внутрь. Слева, в арке входа, располагается трапезная. Там уже кого-то потчевали, согласно закону гостеприимства. Есть не хотелось, и мы прошли в монастырский дворик, присели на скамеечку возле главного храма монастыря. Нужно немножко подождать.

Собор, стоящий посредине монастыря, освящен в честь Преображения Господня. В Кутлумуше, по некоторым сведениям, хранятся следующие святыни: фрагмент Животворящего Креста Господня, часть стопы праведной Анны, глава святого Алипия Стилпника, кисть святого мученика Евстратия, частицы мощей святой равноапостольной Марии Магдалины, святой великомученицы Анастасии и многих других святых. На территории монастыря находятся много маленьких храмов и часовен, в том числе в честь Матери Божией, святой Наталии, святых Косьмы и Дамиана, Всех Святых, святого Спиридона, святого Иоанна Крестителя. За территорией Кутлумушской обители стоят еще три храма: святого Трифона, святителя Николая и святых Архангелов. Монастырю принадлежат также восемнадцать келий, три домика отшельника и греческий скит святого великомученика Пантелеимона, основанный в 1785 году. Скит состоит из двадцати разбросанных по лесу калив. И где-то здесь, недалеко находится келия Панагуда, в которой подвизался Паисий Святогорец. В настоящее время в разных частях Кутлумушской обители в общей сложности проживает около семидесяти человек братии.

 Все это можно прочитать в интернете. Мы же видели удивительную соразмерность во всем и даже в кирпичной кладке, что говорило, безусловно, о безукоризненном эстетическом вкусе у благоустроителей обители. В разных местах в стене, обращенной в монастырский дворик, были устроены ниши, подчеркнутые искусно и в то же время просто устроенной кладкой, а в нишах в случайном порядке находились или  кувшин старинный, или фарфоровое блюдо, или кусок древнего керамического изразца. И все это выглядело так, как будто устройством монастыря занималась женщина. Кстати, такое впечатление посещало нас и в других монастырях и скитах.

 К нам долго никто не подходил. Кирилл пошел в архондарик попросить отпереть храм, а мы с Георгиевичем обошли вокруг центрального собора, заглянули в пещерку, где, по всей вероятности, набирают воду. Там мы увидели бездонный колодец. А затем стали фотографировать все, что нас окружало. На Афоне смотреть в видоискатель фотоаппарата совершенно необязательно, можно просто щелкать в любом направлении – красота вокруг!

Примчался охотник за старцами Валера.

- Отец Николай, благословите меня сходить к старцу Гавриилу, здесь недалеко!

Останавливать этот бегающий конденсатор благодати не имело смысла, и я согласно кивнул.

- Давай! Только недолго.

Валера умчался. Зато пришел Кирилл и сказал, что храм нам никто не откроет, у них сейчас послеобеденный отдых… Мы повздыхали и, напоследок облобызав глазами стены обители, отправились в обратный путь в Карею.

По пути к рюкзакам, которые мы оставили у дверей какой-то конторки на главной площади, я зашел на почту и отослал домой открытку с видом на монастырь Дохиар. Я представлял, как этот маленький привет обрадует все семь моих «я» - матушку и детей.

Ребята расположились возле рюкзаков. Пройдясь по магазинчикам, я нашел белое простое иерейское греческое облачение, давно хотел приобрести. Развернул этикетку и… назад завернув, вышел под впечатлением из иконной лавочки. 600 евро!!! За такие деньги у нас можно справить минимум четыре облачения, а то и больше (в ущерб качеству, конечно). Кирилл разведал, что вскоре будет «маршрутка» в Иверский монастырь. Я забеспокоился – Валеры все еще нет.

- А может, его уже «постригли» у старца? – Игорь шутит.

- Ага, и побрили! – Мне не до смеха, волнуюсь, от того и получается мрачновато.

- Сколько там на часах? – Георгиевич вскинул левую руку с хронометром. – Ого! Его уже нет полтора часа! Может, чего случилось…

- Да, ничего там не случилось, – успокаивал нас Игорь, - просто благословение у старца Гавриила основательное.

- Ладно, подождем немного.

Мы подождали немного, потом еще немного и совсем чуть-чуть, а  вот и наш афонит Валера показался в своей голубой курточке.

Подошла маршрутка, мы загрузились и уже в дороге, наклоняясь в такт поворотам, стали теребить и расспрашивать Валеру о встрече со старцем.

- Ну, что, видел отца Гавриила?

- Видел.

- И как?

- Нормально. – Вот партизан, нагнал на себя важности и тяни из него клещами каждое слово.

- Валера! Давай рассказывай, а то сладкого лишим! – последний аргумент возымел действие. И Валера поведал нам о том, как он духовно плутал, прежде чем попал к старцу, как батюшка его благословил, как много всего рассказывал…

- А что рассказывал-то? Не томи! – Владимир Георгиевич сгорал от нетерпения. Вот-вот нам сейчас откроется тайна судеб мира, ну, на худой конец, самого Валеры.

- Так он, это, на греческом говорил. Я ничего не понял.

Мы согнулись, а кто-то наоборот разогнулся в гомерическом смехе. Как говорится, и смех и грех. Такие мы паломники.

Между тем микроавтобус ехал дальше, поднимая за собой облако пыли. Я успел разглядеть за Кареей указатель дороги на Пантократор, через некоторое время промелькнула в окне дощатая стрелка, указывающая поворот на монастырь Ставроникита. Справа поднимались отроги горы Афон с келиями подвижников на склонах, слева синело море. Мы на Афоне!

Иверон

Наш «бусик» спустился к самому морю, проехал мимо монастырской «столярки» и, «шикнув» напоследок тормозами, уперся своим широким железным лбом в деревянную ограду у беседки, которая была не только местом отдыха, но и остановкой общественного транспорта, время от времени подъезжавшего к монастырю. Рюкзаки забрались к нам на плечи и, покачиваясь в такт шагам, поехали вверх, мимо строительных лесов в знаменитую обитель. Мы в такие минуты как бы переставали существовать. Внутренне собирались, в голове ни одной мысли – внимание и благоговение. Бог нас привел по дороге жизни к еще одной святыне православного мира!

Пишу эти слова и вспоминаю, сколько раз мне приходилось слышать от людей, далеких от Православия, от католиков и протестантов, выражение типа того, что «Бог – один!». Говоря эти слова, они как бы успокаивают себя, что тоже верят «правильно», но немного по-другому. Несчастные. В этих лукавых словах кроется потайная дверца для поклонения антихристу. И лукавыми являются даже не сами слова, а смысл, который эти люди подразумевают. Бог – безусловно - Один и Един, но различные представления о Творце рождают различные религиозные практики. А в результате у одних религиозная ревность взрывает автобусы с людьми, у других разрушает города в крестовых походах, сжигает тысячи женщин, заподозренных в колдовстве, и только в Православии, поклонение Богу Всевышнему дарует миру Серафима Саровского, Иоанна Кронштадского, Силуана Афонского, Святого Великомученика Димитрия. Любовь в истинном смысле всегда одна, но почему же тогда очень многие этим великим словом называют разврат, которым занимаются современные содомляне?! Как говорит апостол, «Возлюбленные! Не всякому духу верьте, но испытывайте духов, от Бога ли они…(1Ин.4,1)».

Иверон величественным исполином возвышается над миром, охраняя его от окончательной гибели и являя собой незыблемую правду веры православной.

 В этот раз мы не ходили по монастырю с экскурсией. Зайдя в иконную лавку, приобрели репродукции иконы Божией Матери, известной в православном мире как Вратарница «Портаитисса» , и поспешили в храм на поклонение к Богородице…

Незамысловатый план

Мы сидели на лавочке у кафоликона, когда вернулся Кирилл. Он думал остаться на ночлег в Иверском монастыре, но, как оказалось, мест в архондарике нет. Хотя, если честно, там такие широкие отполированные скамьи, что можно было бы устроиться ночевать и на этих скамьях. Но ему монахи сказали с чувством: «Охи! Охи!» и отправили. Как говорится, «от ворот поворот».

А «охи» – это не сочувствие или сокрушение, это по-гречески «нет».

 Ребята, с которыми я паломничал, о ночлеге не думали и не переживали, весь день был еще впереди, и, возможно, наш ночлег будет в месте не менее благодатном. Не спеша упаковали уже освященные иконы, маслице, которое нам выдал очень добрый, старенький и светлый монах. А в лоскуты израненного сердца я бережно завернул теплоту от встречи с еще одной удивительной иконой, будто чудотворное снадобье. Я почувствовал: все будет хорошо!

Поклонившись в сторону возвышающегося над миром монастыря, провожавшего нас, уходящих в направлении бурного житейского моря взглядом своих окон, мы спустились к морю Эгейскому, растревоженному и очаровательному. Присели на доски у монастырской «столярки» и долго смотрели на набегающие белопенные волны. Неровный причал, переломленный неизвестными строителями наподобие перевернутой буквы «Г», подбрасывал морскую воду высоко, рассыпая её на мириады чистых сапфиров и изумрудов. Мы любовались стихией молча. Я не выдержал и, влекомый каким-то юношеским азартом, забежал на старинный пирс, дождавшись большой волны, отскакивал, играя с морем в салки. Волна, промахнувшись, с досадой облизывала камни и снова набирала силу, повторяя раз за разом попытки меня «засалить». Есть еще порох в пороховницах! Я ликовал. Ликовал и пока не догадывался, что порох-то есть, да уже сыроватый слегка. Усевшись рядом со своим отрядом на доске и немного отдышавшись, опять превратился в духовное лицо. Кирилл обратился ко мне как к священнику.

- Отец Николай, а я могу причаститься? – Я был благодарен этому молодому человеку за то, что он направил мои мысли горѐ (к Богу).

- У тебя духовник есть?

- Нет пока.

- Понимаешь, у меня духовником был протоирей Василий Ермаков из Санкт-Петербурга. Может, слышал? – Кирилл пожал неопределенно плечами.

- Он не рекомендовал в паломнических поездках причащаться. В дороге бывает сложно подготовиться. А как быть с постом? Оправдываться тем, что ты путешествующий? Батюшка говорил, что в дороге нужно кушать нормально, набираться впечатлений. Опять же искушения всякие… А приступать к Таинству лучше еще дома, перед дорогой, исповедовавшись у своего духовника, человека, который тебя знает. Вот ты мне скажи, разве Причастие в Москве чем-нибудь отличается от Причастия в Иерусалиме или на Афоне?

- Нет.

- Конечно, нет. И там и здесь Тело Христово и Его Пречестная Кровь. Я с батюшкой согласен и своих прихожан таким образом и настраиваю. Здесь есть еще одна «неправильная» сторона: причаститься на святом месте для некоторых становится в своем роде  азартом:  « Я был «там-то..» и причастился!!!». Есть еще один недуг, когда Великое Таинство превращается в таблетку. Люди привыкают. Теряют благоговение. Даже ученики Христовы, непрестанно видя перед собой вочеловечившегося Бога, привыкали:  он с ними ел, спал, смеялся, учил. И тогда Спаситель время от времени являл свою божественную сущность в чудесах исцелений, преображения, воскрешения мертвых, хождения по воде и многих других.

- Я, кажется, понял,- Кирилл задумался. И, как мне показалось, опечалился.

- Ты знаешь, то, о чем я тебе сейчас говорю, небесспорно. Найдется целая армия священников, которые с негодованием меня заклеймят. Мне думается, что, если есть ЖАЖДА Причащения, благословись в каком-нибудь монастыре и вперед. Но лучше вести духовную жизнь по послушанию духовнику, он, зная твое устроение, выпишет тебе правильный рецепт в нужной дозировке.

- А давайте пообедаем! – меняя тему, предложил наш новый спутник. Из своего рюкзака, не дожидаясь ответа, Кирилл стал доставать рыбные консервы и фасоль в большой банке. Впрочем, возражать никто не собирался. Помолились и навалились на еду. Хлеба не было, его заменяла сдобная булочка. Когда голоден – сойдет. Хорошо!

- Мм-м-ммумау! –я с полным ртом попробовал поговорить о дальнейшем маршруте. Но, несмотря на важность информации, никто не отвлекся от процесса – мужчины! Мужчина, когда ест, беззащитен и сосредоточен, как младенец, который сунет в рот найденную на полу игрушку.

- А добавка будет? – это Валера спросил, обмакивая щепоть с остатками булочки в пустую консервную банку. Молодец! Да нет, все молодцы и красавцы! Я, когда покушаю – все люди вдруг вокруг становятся прекрасными.

Закончив трапезу обсудили незамысловатый план дальнейшего паломничества.

- Вот сколько мы уже здесь сидим? И никакого транспорта! Что будем делать? – В вопросе Игоря проскальзывала тревога. Ноги еще болели после вчерашнего… – Там, что за монастырь? - Игорь указал на горизонт.

Достали карту.

- Это Ставроникита. – Я стал прикидывать расстояние: - Судя по всему, недалеко, часа за полтора-два можем дойти. Вот тут тропа обозначена, идет берегом моря. -  Пока я это говорил, мой указательный палец уже несколько раз сбегал туда и обратно.

- Ставро…Кто? – не понял Владимир Георгиевич. Пришлось объяснять.

- На месте этого монастыря в Х веке жил отшельник Никита. Он занимался изготовлением крестов, и название монастыря нам об этом рассказывает, т.к. переводится с греческого языка «крест, изготовленный Никитой», если я не ошибаюсь. Сначала обитель была посвящена Иоанну Предтече, но латиняне с их верой в крестовые походы разрушили обитель до основания. А в ХIII или XIV веках, когда здесь обрели чудотворную икону Святителя Николая, т.н. «Устричную», возвели обитель и посвятили её этому Божьему угоднику. В справочниках говорится о том, что среди святынь монастыря – частица животворящего креста Господня и частицы мощей Василия Великого, архидьякона Стефана, 40-ка Севастийских мучеников и еще чьи-то, я уже не помню. Ага, там, кажется, еще знаменитые фрески. – Мои знания на этом исчерпывались и я замолчал.

-О! Отец Николай! Так это нам знак! – Валера, был похож на Архимеда, крикнувшего «Эврика», его осенило, и он захотел осенить нас.

- Какой знак?

- Ну как же?! Вот Вы – Николай и служите в храме Святителя Николая…

- Друзья, вперед! – Наполеоновским жестом я показал направление. – Мы сегодня будем ночевать там, где делал кресты отшельник Никита! (Как я ошибался)!

Зонтик, джунгли и опунции

Рюкзаки вздохнули клапанами и взгромоздились на наши спины. Игорь поправил за козырек свою бейсболку и возглавил шествие. Мы начали размеренный подъем по дороге вьющейся в сторону Кареи. Тропа, если верить карте, должна начаться где-то выше. Разберемся. Поодаль виднелась какая-то двухэтажная хижина, как в сказке, «у самого синего моря…».

От Иверского монастыря за нами увязалась собака породы «дворняга» черной масти. Об этой собаке я где-то читал, в чьих-то воспоминаниях (готовясь к Афону, я читал много касающегося Святой Горы и её подвижников). И сейчас уже не могу припомнить ни автора, ни книгу. Она (собака) не попрошайничала, она показывала дорогу. Точнее даже, не за нами увязалась, а перед нами. Ей как будто доподлинно было известно, куда мы идем, и она, практически не оглядываясь, бежала в двух шагах впереди нас сначала по дороге, а затем и по тропе. На развилках собака поворачивала в нужную сторону. Сразу было видно, что делает она это не в первый раз. И, поскольку дворняжка бежала впереди, запах немытой псины забивал нам «дух». Нашего духовного опыта явно не хватало, чтобы объяснить происходяшее. (В том, что случалось с нами на Афоне мы пытались находить потаенный смысл). Стараясь не дышать носом, я делал попытки сохранить внимание на молитве. Скажу прямо – не очень-то  получалось.

Дорога забирала всё выше и выше, и вскоре хижина и опутавшие её рыболовные сети остались внизу и сзади. Мышцы болели, но можно было терпеть. Опираясь на посох, как на здоровую ногу, я шел бодро и решительно, почти не ковыляя из-за молочной кислоты в мышцах. На повороте серпантина дороги стояла табличка стрелочкой в нужную нам сторону с надписью по-гречески «Ставроникита». Даже устать не успели, да тут вообще рукой подать! Мы нырнули в зеленый туннель и стали спускаться вниз в сторону моря. Собака тоже в этом месте свернула на тропу. Когда мы немного отстали, она села на камень, почесала задней лапой за ухом и, дождавшись нас, побежала вперед. Такой вот навигатор на четырех лапах.

Спуск завершился у древней каменной башни, стоявшей стражем у самой воды. Это был арсан (причал) монастыря Кутлумуш. С камней мы спрыгнули на прибрежный песок. Идти стало труднее, ноги «пробуксовывали». А маршрут проходил вдоль небольшого заливчика. Но вот заливчик плавно закруглился направо, а наша тропа, уже не только натоптанная, но и наезженная, гнула свою линию прямо, вверх и затем влево. Перед нами на возвышенности за оградой появился дом с каменной башней, а может, келия для подвижника. Мы почти не раздумывали, куда идти. Монастырь Ставроникита находился в известном направлении, но его от нас уже закрывала пологая скала, упиравшаяся в воду, и находилась эта скала как раз под этим домом для одинокого молитвенника. Все ясно, нам нужно подняться к хижине, обойти её, и где-то там разыскать продолжение пути к цели нашего сегодняшнего путешествия. Когда мы подошли к калитке в ограде, собака с нами не пошла. А куда она пошла? Я не заметил. Извините. Ведь именно собака сулила нашим впечатлениям какие-то загадочные события или приключения. Но она пропала, а мы, пройдя по мостику, оказались на чьей-то территории. Кирилл достал карту, и мы попытались сообразить, почему тропа идет по берегу, если мы там не увидели никакого намека на возможность пройти. Пока мои спутники, сняв рюкзаки, пили воду, отдыхали, я решил сбегать (сильно сказано) на разведку. Моим глазам предстал оливковый сад, пасека, нехитрый огород и запертая изнутри дверь в келию. Я постучал, покричал молитву, постучал еще раз,  но ответа так и не последовало. Меня догнал Кирилл. Он непрестанно фотографировал и вообще проявлял соответствующий своему возрасту здоровый интерес к жизни. Мы увидели еще одну калитку, но уже проводящую на другую сторону склона вроде бы в нужном нам направлении.

- Все ясно. Нам сюда,- я опять был самоуверен. На Афоне, как уже известно, самоуверенность наказывается.

Позвав остальных, мы пошли в разведанную сторону. А нужно было все-таки вдоль моря и где-то у описанной выше, пологой скалы разыскать продолжение пути. Нам это стало понятно позднее.

Валера шел за Георгиевичем и терзал того на предмет зонтика. Мол, зачем ему на Афоне зонтик? Черный мужской зонтик с изогнутой ручкой (может, даже и «Три слона») действительно торчал из модульного рюкзака Владимира Георгиевича.

- Я забыл его оставить в Москве. Жалко оставлять. – Хотя если это действительно «Три слона» (известная японская фирма), то Георгиевича можно понять.

Тропинка от калитки мимо дощатого сооружения для известных надобностей разматывалась влево вниз. Вскоре мы оказались на дне распадка, на берегу высохшего ручья. Дальше начинался подъем. Было видно, что здесь ходили, возможно, даже такие же, как мы паломники. Сначала было совсем нетрудно – с камня на камень, с уступа на выступ. Но подъемы стали становиться все сложнее. Вспомнилась альпинистская студенческая молодость. Альпинист я был так себе, никакой, но лазить любил.

Однажды я должен был вести группу по Центральному Кавказу, но у одного из членов группы случилась свадьба, у другого заболела мама, и остальные по разным уважительным причинам не сумели собраться. В результате группу зарегистрировать не удалось. Но идти в августе на Кавказ очень хотелось, и я уговорил двоих товарищей -  Мирека Сухоцкого и Мишу Брусованика - попутешествовать. Мирек был студентом медицинского института, а Миша – студентом Института Культуры, он по профессии скрипач и гитарист (музыкант из него вышел классный). В таком составе – три человека – идти по Кавказу (один из которых в горах не был) - просто авантюра. И я решил выбрать простой, прогулочный маршрут. Карты того района у нас не было, но «бывалые» члены нашего туристско-альпинистского клуба поделились так называемыми схемами маршрута – кроками. И все бы было хорошо, но мы пришли не на тот перевал - вместо Наура взошли на Магану. Кто был – тот знает. Об ошибке мы узнали, обнаружив в туре (пирамидке из камней) записку группы, которая была здесь до нас.  А назад спуститься не сумели: пришла снизу облачность, и видимость на этой стороне от перевала была нулевой. Пролежав около двух часов на рюкзаках, мы все-таки решили спускаться на обратный склон к реке Южный Псыш. Спуск прошел удачно, хотя не без приключений. Но, оказавшись у реки, мы решили двигаться по склону в сторону селения Псху и далее к озеру Рица. Никто из нас не догадывался, что уготовал нам Бзыбский каньон, куда мы вошли, как гарпун в рыбу, – назад никак. Мы там, легкомысленные студенты, впервые по-настоящему молились. С нами ничего не случилось, Бог хранил, но, когда мы дошли до горного селения Псху, нам показалось, что мы родились вновь. Скалы и непроходимая растительность каньона оставили в душе глубокий след. Особенно запомнились колючие лианы, которые росли на уровне ног, мы их окрестили «Держидерево». Тонкие и прочные, незаметные и злые.

И вдруг здесь, на Афоне, на  горной тропе, взбираясь по скале к дереву, протягивая посох сзади идущему, я почувствовал себя в том давнем каньоне у реки Бзыбь. Сердце «ёкнуло». Врачи ёканье сердца называют систолией. Но это было нечто иное. Перебравшись на другую сторону распадка, мы попали в заросли того самого «держидерева». Если колючая лиана росла на уровне груди, то, навалившись на неё, не разорвешь, только рубить или подныривать, подныривать или обходить. Тропа, которую мы приняли за человеческую, оказалась звериной. Я будто бы вновь оказался на Кавказе. Повернуть назад не хватало решимости, казалось, вот чуть-чуть, и мы сможем идти в полный рост, свободно. Но зеленая зубастая пасть дикого леса на склонах этого Афонского отрога зажёвывала нас все глубже и глубже. Мы не потеряли ориентации в пространстве, интуитивно пытаясь вернуться на тропу у моря, которая была нами на время оставлена. Пот бежал по лицу горными ручьями, соленые капли разбивались о листья враждебных колючих кустов, хлеставших наотмашь. Где-то приходилось ложиться на спину,  и в таком положении проползать (и это с моей-то «поповской» комплекцией), где-то прорубаться сквозь заросли, где-то возвращаться и искать хоть бы щель, чтобы двигаться дальше.

 Зонтик Георгиевича в одном месте незаметно выпал из рюкзака. Валера, споткнувшись о него, поднял и во время привала вернул хозяину. Зонтику не сиделось на месте, и он уже не только выпал в очередной раз, но и сломался, скорее всего, назло. Владимир Георгиевич повесил его на сук дерева и с некоторым облегчением полез дальше уже без зонта. Но тот, словно издеваясь, вновь настиг незадачливого паломника. В этот раз на черную изувеченную руку зонта наткнулся Кирилл и прихватил его с собой, чтобы вернуть хозяину. Забегая далеко вперед, скажу, что отвязаться от зонта у Георгиевича получилось лишь в монастыре Ставроникита. Только до него было еще неблизко.

Затем, делясь впечатлениями, никто не мог точно вспомнить, сколько времени мы провели в этих «джунглях». Я припоминаю некоторое внутреннее изнеможение (и это при том, что у меня рюкзак был не самый большой) и уже не размеренную, в такт постукивающему посоху молитву, а молчаливый вопль: «Матерь Божья, выведи нас отсюда»! Показался внизу просвет. Кусты расступились, и по скальным ступеням я уже спускался на берег, заваленный отходами цивилизации, выброшенными волнами прибоя. Море неугомонно шумело, приветствовало нас свежим ветром, и от прежнего приключения остался разорванный снизу подрясник, расцарапанные ноги и немного кровоточащая кисть правой руки. Дома, в Беларуси, я еще из коврика, притороченного на Афоне к рюкзаку снизу, извлек некоторое количество обломанных в тех джунглях палочек и колючек.

Взгляд уже взбирался вверх, мимо кем-то установленного импровизированного креста из двух перевязанных между собой палок. За взглядом двинулось тело. Затем, сидя на каменном лбу скалы и бросая в игривое море камушки, я думал о том, что в жизни духовной обычно так и бывает: знаешь куда идти, и думаешь, что справишься сам, и вроде бы цель видна, и рукой подать… А как заблудишь на ровном месте, и выбраться не можешь, измучаешься весь, пока не возопишь к небу. Подтянулись остальные члены нашей группы. Не потеряли никого. Отдохнули, выпили по глотку воды и пошли по вновь обретенной тропе. Шлось легко (все познается в сравнении). И минут через 40 мы вышли на дорогу, поднимавшуюся от монастырского арсана к воротам обители Никиты, делавшего кресты.

А здесь нас поджидал еще один опыт. Знаете ли Вы что такое Опунция? Это съедобный кактус. Стебли его похожи на хвост бобра, они усыпаны мелкими иголками и бордово-оранжевыми плодами. Там, где мы вышли к дороге, ведущей в монастырь, растут большущие кусты опунции. Ну как же не попробовать это экзотическое кушанье!? Мы своими ножами срезали по «шишке» и, стараясь не касаться иголочек, снимали кожицу и ели. На вкус, что-то среднее между хурмой и киви, только с маленькими косточками. Ничего – даже вкусно. Самое интересное было потом – в течении двух дней, когда мы шли, когда молились в храме или вели душеполезные беседы, или стояли,  или лежали, сидели ли, мы нервно выдергивали из себя незаметные иголочки опунции. О, это было что-то! Валера шутил: «Сладенького захотелось на дармовщину»? Он, конечно, прав. Захочешь ублажить себя «сладеньким»  – потом мучаешься болячками. Но ведь у нас среди хронических заболеваний, доставшихся от прародителей, есть и такая – мозоль на лбу от непрестанного наступания на «грабли».

Никола Устричный и «Охи! Охи!»

Поднимаясь к монастырю, я чувствовал навалившуюся усталость, сказывалось преодоление труднопроходимых зарослей. Солнце уже приветствовало горизонт. Его лучи, отражаясь от поверхности моря, усиливали свою светосилу, и если смотреть, прищурив глаза, начинало казаться, что в пространстве появилась щель, через которую неземной свет врывается в наш грешный мир, просвечивая даже предметы непрозрачные.

Монастырь мне понравился с первого взгляда. Я еще даже не вошел внутрь древних стен, а уже любил это райское место монашеских подвигов. Он мало чем отличался от прочих обителей здесь, на Афоне, был только как бы игрушечный, миниатюрный. Акведук словно рукав монашеской рясы. Под ним в искусственных водоемах плавали золотые рыбки. А справа от монастырской мостовой склонились под плодами мандариновые деревья и дерево хурмы. Над главным входом в монастырь на специально устроенном навесе тяжелыми, почти черными кистями нависал виноград. Внутренне радуясь окончанию сегодняшнего пути, мы вступили под сень Свято-Никольской обители. Скинули рюкзаки прямо у входа, в нише под древними фресками на скамью. После тяжелой ноши было желание попрыгать, так вдруг стало легко и свободно.

Мы приветствовали архондаричного и улыбались ему, он улыбался нам. Вода и лукум – поверьте, в жару для уставшего путника нет более изысканных угощений! Мы же, придя в себя после перехода, галдели, шутили и подтрунивали друг над другом. Архондаричный улыбался нам, мы улыбались ему. Наконец мы сможем погрузиться в намоленную атмосферу монастыря и набраться сил перед завтрашним днем!

- Кирилл, скажи этому милому монаху, что мы бы хотели разместиться! – попросил я, слегка сожалея, что вода и лукум уже закончились.

Наш молодой спутник что-то красиво произнес по-английски. Инок, не переставая улыбаться, ответил, уже знакомыми нам греческими словами: «Охи! Охи»! Я все понял. Было ощущение, что вместо воды нас угостили уксусом. Перевод Кирилла дальнейшей тирады улыбающегося грека облегчения не принес.

- Он сказал, что сожалеет, у них мест нет, и просил в следующий раз звонить…

- Ну, вот как звонить, - с трудом сдерживая себя произнес я, – если здесь на Афоне всем управляет Богородица, а мы никогда не знаем, где окажемся вечером! Кирилл, переводи, что мы можем и здесь лечь, мы непривередливые!

Кирилл переводил, а я осмотрел каморку, где нас принимали. Это была небольшая привратницкая, соединенная дверью с неким подсобным помещением, где была вода, кофеварка и еще что-то. Невысокий потолок, на окне занавесочка, стол, укрытый скатертью – вполне уютно, по-домашнему.

- Охи! Охи! – улыбался, уже как бы виновато, архондаричный.

Попытка уговорить его ни к чему не привела. Сказать, что мы опечалились – не сказать ничего. Солнце было уже очень низко. Поблизости, судя по карте, ничего не было. А ночевать где-то среди аспидов (ночью они так и снуют туда-сюда в поисках паломников из Беларуси) жуть как не хотелось. Наши унылые размышления прервались. Позвали в храм. Там только что закончилось вечернее богослужение. Безусловно, это было утешение. Прижавшись к прохладной поверхности знаменитой иконы Николы Устричного, я попросил святительского благословения на свои священнические труды, молитвенно помянул тех, кто остался дома, и, вздохнув, понимая, что нас Святитель Николай отправляет дальше, но, еще не понимая – почему, пошел к вынесенным для поклонения святыням. На столике лежали в серебряных ризах и окладах, в ковчежцах: часть Животворящего Древа Креста Господня, частицы мощей Василия Великого, Иоанна Златоуста, Григория Богослова, архидьякона Стефана, Святого Амвросия Архиепископа Медиоланского, Великомученика Феодора Стратилата и 40 Севастийских мучеников. В такие минуты забываешь о себе.

Витиеватый Карейский тракт

Мы вернулись к рюкзакам, чтобы идти дальше. Здесь было некоторое оживление. Наши посохи заинтересовали местных «аборигенов», монахи улыбались, держали в руках и разглядывали диковинные штуковины со звериными головами. Нет, нет, не пугайтесь, головы были не настоящие, а вырезанные из того же дерева. С подобной реакцией на наши посохи во время путешествия по Святой Горе мы встречались не один раз, их даже фотографировали. Лично я ничего особенного в них не видел. На вопрос: куда нам лучше отправиться? – местная братия дружно указала на  дорогу со словами: «Кариес! Кариес!».

Напоследок мы с Георгиевичем попробовали виноград, оглянулись в сторону моря и монастыря, перекрестились и ускорились, чтобы догнать своих. И несмотря на такое «гостеприимство», монастырь мне очень понравился. Если Бог сподобит еще раз побывать на Афоне, я попробую повторить попытку переночевать и помолиться в этом красивом месте. Дай-то, Бог!

По карте до Кареи около пяти километров, но нужно учесть еще и следующие «отягчающие обстоятельства»: физическое здоровье членов группы, усталость,  пять километров – это все время вверх, и, между прочим, уже солнышко, утомившись, прилегло на поверхность моря где-то в районе Ватопедского монастыря, а значит, до темноты не успеть.

Четки в левой руке, посох в правой, на устах Иисусова молитва, а в душе буря - настоящий шторм! «Ну как, как они могли НАС, глядя на ночь, отправить!? Где странноприимство верующих людей!? Вот пришли бы ко МНЕ, я бы ни за что не выгнал братьев в ночь на улицу! А ведь бывали случаи, что приходили под видом странников ангелы…Где же любовь!? Где страх Господень!?». И все в этом роде.

Минут через двадцать пути я сказал вслух:

- За следующим поворотом дороги я избавлюсь от страшного греха осуждения!

- Что вы говорите, отец Николай? – не расслышал Владимир Георгиевич. Он и Кирилл были ко мне ближе всех, Игорь скрылся за поворотом, за которым я должен буду стать лучше, а Валера шел замыкающим по тем местам, где я еще грешил очень активно. 

- Я говорю, что учу людей не осуждать других, а сам всю дорогу от монастыря Ставроникита только этим и занимаюсь. Вот уж не думал, что сам впаду в эту духовную яму.

- М-м, ясно, – отреагировал Георгиевич. – И что теперь?

- А теперь, во-он за тем поворотом я от этого греха избавлюсь! – пообещал я своему спутнику. И действительно, все получилось, в голову пришла правильная мысль (она посещала раньше Лермонтова, теперь добралась и до меня): «Когда б на то не Божья воля, не отдали б Москвы…» Разве не Богородица здесь хозяйка!? Она нас не оставит! И после подобных размышлений молитва стала внимательной, а на душе установился мир (или штиль?). За очередным изгибом нашей жизни (по пути в Карею) показалась заброшенная церковка. С обрыва в окно второго этажа лежала узкая, но достаточно прочная доска. Основательное, крепкое строение, простоит еще не одну сотню человеческих лет, а внутри мусор и запустение… Некоторое время мы рассматривали вариант ночлега в опустошенном храме. Но решили все-таки идти дальше.

Уже начало смеркаться. Мимо промчался автомобиль. Появились какие-то строения. Дойдя до ворот и открытой калитки (что там за забором, мы не догадывались) снарядили Кирилла идти на переговоры внутрь. Он оставил рюкзак на ступенях лестницы, на которой мы уже уселись, ощущая тепло нагретых камней, и скрылся из вида.

Приближалась очередная афонская ночь. Воздух звенел от множества скрипок цикад, переговаривались незнакомые птицы. Я вытер скуфейкой пот со лба и стал слушать, как «всякое дыхание да хвалит Господа!». Стало очевидно, что никуда мы не успеем, и пришло спокойствие – что-то да будет…

Стало еще темнее. Где то в рюкзаке лежит фонарь, вот он и дождался своего часа. Я посветил по сторонам. Свет «добивал» до бамбуковой рощицы. Непривычно было видеть бамбук нам, жителям средней полосы. Мы его сначала приняли за большой тростник. Только здесь, у дороги, он был весь запыленный. Бесцельно водя световым лучом по сторонам, я просто коротал время. Что-то Кирилл пропал…

- Может, сходить за ним? – вызвался Валера.

- Еще немного подождем, – предложил я.

Минуты сливались с темнотой наступающей ночи и уже почти не различались.

Где-то слева по дороге раздался шум мотора.

- Кто-то едет! – встрепенулся Игорь. – Попробуем остановить.

Как в фильме о кавказской пленнице, мы, схватившись за руки, бросились перегораживать дорогу - это был всего лишь мультик в моей усталой голове. Вскоре показался свет автомобильных фар. Я вскочил и начал голосовать. Внедорожник неясной марки, подняв пыль, резко остановился, словно присел, возле нас. Из кабины вышел монах, а из задней двери… Кирилл! Ну и ну! Монах говорил по-русски, правда, с акцентом: «Давайте, грузите вещи и садитесь! Водитель довезет вас до Андреевского скита. Только, пожалуйста, не говорите там про нас!» Прямо тайны Афонские. Еще не веря в свершившееся для нас чудо, мы поблагодарили неизвестного монаха, словно отсалютовав, бабахнули дверьми машины и уже мчались дальше по извилистой дороге жизни к Свято-Андреевскому скиту. И еще я думал о том, что вчера мне казалось: в бывшем русском скиту нам не побывать, а сегодня мы едем туда с надеждой на ночлег.

Андреевский скит

В воротах скита, куда мы ворвались уже через несколько минут, стоял инок с ключами. Он разговаривал с паломниками и, возможно, если бы не это обстоятельство, мы бы сейчас стучали костяшками по кованым воротам… Но наш ночлег здесь был, несомненно, согласован на самом Высшем уровне, и мы успели. Зачем я осуждал милого улыбчивого инока архондаричного прекрасного монастыря Ставроникиты!? Стыдно. Очень стыдно! Прости, Господи!

Монах не скрывал своего раздражения, когда был поставлен перед фактом нашего присутствия в обители предков, но деваться некуда, и он указал нам путь в архондарик.

Мимо колоколов, почему-то стоящих на земле, мимо огромного собора мы побрели в крайнюю дверь братского корпуса. Процедура оформления была обыкновенная: толстенная «Книга Жизни», выяснение наших профессий и затем длинный коридор, и раздельные комнаты. Я поселился в маленькой древней келии с печкой, столиком и кроватью, а ребят определили в большой комнате, где уже было человек шесть албанских строителей, шумно что-то отмечавших.

Мы второй день на Афоне, но большая концентрация событий и впечатлений заставляла нас думать, что мы здесь уже давно. 

Обувь в архондариках выставляется за дверь, это я подметил еще в Ватопедском монастыре, что имеет практическое значение. Воздух в келии сохраняется чистым, а снаружи видно за какой дверью есть жизнь, а за какой нет. Выставляя кроссовки, попробовал определить по наличию обуви, сколько нас здесь таких, рассеивающих монашеское уединение. Результат – человек около восьми. Еще на этаже находился аппарат для воды – три соска, три кнопки и пластиковые кружки. Этот аппарат гудел, охлаждая самый вкусный афонский деликатес – воду.

Как улитка в свой домик, я втянул голову в маленькое помещение келии, где уже находилось мое уставшее за день тело. Переодевшись и ожидая своих товарищей, присел на жесткое ложе. Я ничуть не сомневался, что это небольшое пространство прежде знало горячую молитву, а перед старинными репродукциями икон на выбеленной стене проливались чьи-то слезы. Что такое время? Сколько веков наши предки осаливали этот мир воздыханиями к Богу, а мне кажется, если я только протяну руку, она сквозь пыль столетий дотянется до далекого-близкого прошлого.

С 1849 года скит становится Русским, отстраивается, благоукрашается, строится главный храм в честь Апостола Андрея – один из самым больших храмовых зданий на Балканах. Его длина 60 метров, ширина 29 метров. Храм построен из гранита, имеет 150 окон. Проходя мимо собора в темноте, мы не сумели его разглядеть, и я восстанавливал в своей памяти то, что я когда-то где-то прочитал об Андреевском ските. Еще в храме находится резной по дереву позолоченный иконостас. Около иконостаса стоит рака с мощами 70 святых, среди которых глава апостола Андрея, а вернее, её лобная часть. Колокольня монастыря высотой 37 метров, на ней находилось 25 колоколов, самый большой из которых весил 5 тон. Храм выполнен в византийском и готическом стиле. Был воздвигнут в 1881-1900 и является детищем петербургского архитектора М.А. Щурупова.

До Революции в скиту была типография, аптека и кузница. Вся Святая Гора пользовалась плодами монашеских трудов этого русского скита.

Октябрьский переворот в России в 1917 году был рубежом перемен для обители. Приток русских монахов прекратился, поддерживать скит материально оказалось некому, здания постепенно разрушались. В 1958 году страшный пожар уничтожил все западное крыло скита, в котором размещалась уникальная библиотека: сгорело двадцать тысяч книг и рукописей, уникальный архив скита. В 1972 году умер последний монах русской общины - отец Сампсон, и на двадцать лет скит опустел.

В начале девяностых годов прошлого века сюда начали приходить греческие иноки.

Мои размышления прервала братия во главе с Игорем. Столик перекочевал от стены к кровати и в мгновение ока был завален продуктами, которые мы «на всякий случай» взяли с собой. Каждый захотел максимально облегчить свой рюкзак, и поэтому сейчас на столе образовалась гора Афон в миниатюре. Этим можно было накормить взвод молодых призывников. Нас было пятеро. Установив на чугунной поверхности печки маленький таганок, зажгли в нем таблетки сухого спирта и поставили греться армейский котелок с водой. Более теплую обстановку трудно вообразить. Как в студенческой общаге. Трудности, преодолеваемые сообща, всегда сближают людей и делают их отношения более искренними. Нагрузка сегодняшнего дня была для нас вполне приличной, так что мы стали уже братьями.

Впечатлений было очень много, продолжительный ужин не исчерпал всех тем проходящего дня.

Глядя на щиплющего свои губы Кирилла, Валера смеялся:

- Сладенькое на дармовщину? – И сам, как хиромант исследующий линии судьбы, стал разыскивать в складках ладони иголки О!-пунций.

- Ага! Ничего себе попробовали деликатес! – Владимир Георгиевич тоже был впечатлен. – Я вот тут фотографировал… - он достал свой аппарат и стал просматривать то, что наснимал за целый день.

- А завтра, какие у нас планы? – вопрос Игоря адресовался мне, но я был уже не тот, что вчера и сегодня днем.

- Как Бог даст. Загадывать не будем. А у тебя, Кирилл, какие планы?

- Завтра с вами, а послезавтра нужно уже отправляться в Уранополи, а там в Салоники.

- Ты же не забудь нам выслать фотки!

- Приеду и сразу отправлю по «электронке», только адреса напишите.

По очереди на переходящем, вырванном из блокнота листке в клеточку, оставили Кириллу свои координаты. Потом заварили чай. Трапеза была неспешной. Мы старались распробовать не столько еду, сколько не похожий ни на какие другие еще один день на Афоне. В какой-то момент все замолчали, думая каждый о своем. Тихая прохлада, слегка качнув белую занавеску раскрытого в ночь окна, ласково дотронулась моего лица. «…Глас хлада тонка». Бог был среди нас. Мы об этом не говорили, но все чувствовали одинаково.

Когда я читал впечатления разных авторов об Афоне, мне очень нравились рассказы о встречах с подвижниками, о духовных беседах со старцами, о чудесах, случавшихся на горных тропах Удела Пречистой. Но с нами ничего такого не произошло за эти два дня. То, что творилось вокруг, было тихим дуновением ветерка, в котором был Творец. Изменения в душе происходили неуловимо.

Не однажды во время проповедей в храме в качестве профилактики или своеобразной «прививки» от массовых увлечений различного рода «чудесами» я говорил о вере, которая не нуждается в подтверждениях. Иначе она превращается в своего рода знания. Начитавшись православной «беллетристики», многие готовы принять прелесть и с головой в неё окунуться. Я знал людей, которые, желая подражать святым, начинали с того, чем подвижники заканчивали, и как результат – оказывались в психиатрических клиниках. Духовная жизнь некоторых чад Церкви похожа на охоту за святынями и чудесами. Теряется рассудительность, и начинается безумие.

Один священник, который, в свое время, был членом какой-то епархиальной комиссии, рассказал мне вот такую историю. В одной деревенской церкви, которую он проверял в составе этой комиссии на предмет общего состояния, ему пришлось столкнуться с одним «чудесным» явлением: посредине храма стояла на особой подставке икона, которая была покрыта маслянистыми подтеками. На вопрос к настоятелю: «что это»? Сельский батюшка, не без тщательно маскируемой гордости, сказал: «Вот, замироточила… Поставили для поклонения». Этому настоятелю мой знакомый сказал буквально следующее:

- Отец N, а когда произошло у вас это явление, как Вы поступили? – Иерей из проверяемого храма сделал удивленное лицо.

- А как я должен был поступить? – Ему было все понятно: чудо оно и есть чудо. И для него было настоящим открытием, что в этом случае необходимо было вытереть икону насухо и отслужить перед нею молебен с окроплением святой водой. И если явление повторится, сообщать правящему Архиерею и оставлять происходящее на благословение епископское. Но чудо, скажу, забегая вперед, больше не повторилось.

Пускай читателю не покажется, что я противник чудесного в жизни православного человека. «Чудеса, - как однажды выразился один мой знакомый, - у нас, священников, в рабочем порядке».  И я в своей жизни неоднократно сталкивался и продолжаю сталкиваться с удивительными явлениями. Но ведь «ребята», которые с хвостом и копытами, все время ловят человека на его желании быть избранным, быть как боги. И поэтому ко всякого рода чудесным проявлениям нужно относиться не просто бдительно, а правильно.

Опять закипела вода в котелке, и мы снова заварили чай. Пили без особого желания, скорее всего, нам нужна была причина не расходиться по келиям. Мы хватали уходящий день за тонкие кисейные фалды вечернего платья, но они водой скользкого шелка протекали сквозь пальцы, и в руках оставалась лишь пустота, да аромат южной ночи, слегка круживший голову.

Время неумолимо. Тихонько прибрались, вернули вещам монашеского жилища привычные места и стали на молитву. Вечернее молитвенное правило читали по очереди. Я начинал, продолжил Кирилл, Валера пытался читать, подражая церковным чтецам, Владимир Георгиевич проговаривал слова старательно и тихо, Игорь чувственно и с выражением. Мы очень разные, но нам хорошо было вместе.

- Ангела Хранителя вам на предстоящую ночь! – желал я отправлявшимся отдыхать своим дорогим спутникам.

- Спокойной ночи!

- Приятных сновидений!

Я закрыл за ребятами дверь и про себя отметил: закрыл на шпингалет, который зафиксировал, повернув в пазу. Меня предупреждали, что «если среди ночи «кто-нибудь» зайдет в комнату, а вы её закрывали, то не забудьте перекреститься и помолиться». Предупреждение не лишнее. И, хотя мне доводилось переживать  не однажды страхования, я не чувствовал себя «тертым калачом» и предпочитал «не будить лиха, пока оно тихо». Подошел и прикрыл окно. Сам проем был затянут москитной сеткой, но окошко было недалеко от земли. Перекрестил стены, кровать, надел на шею четки отца Митрофана и выключил свет. Все, на ночь я «вооружился» –  можно отдыхать. «В руце Твои Господи, предаю дух мой…» Ночь засунула меня в свой темный мешок и потащила через афонские заросли туда, где начинается следующий день.

Формы для молитвы

Это - не день.

Это - лунная тень.

Ночь глубока,

До рассвета - века.

Кто видел, как тени растут,

Тот знает и счет минут.

Тому, кто встречает восход -

Тысяча лет не в счет.

(Симеон Афонский)

Деревянными аплодисментами в конце первой части ночной симфонии ритмично застучала монашеская колотушка. «То-таллантос!...» - монастыри разные, а стучат одинаково. Просыпалось нетрудно. Утренний туалет и одевание в черные доспехи подрясника и рясы заняли совсем немного времени. Оглядел себя сверху и донизу: нелепо выглядывают из-под черной священнической материи серые китайские кроссовки. Одернул рясу – кроссовки стыдливо скрылись. Здесь, на Афоне, отдаешь предпочтение не соблюдению стиля в одежде, а практичности. Если подошва в обуви тонкая, много не походишь, если гладкая – на ногах можешь не устоять. И  верхняя часть обуви тоже должна соответствовать требованиям плотности и воздухопроницаемости. Мозоли на ногах могут превратить паломничество в муку и, потом, кто знает, будет ли еще один шанс побывать здесь, в уделе Божьей Матери и все исправить. Так что, по всему выходит, обувь очень важная часть гардероба паломника. Кроссовки, пожалуй, то, что нужно для путешественников. У монахов не так. Ходят они, кто в сапогах, кто в ботинках, кто в резиновых галошах, а кто и в туфлях. В общем, не придают значения ни одежде, ни обуви, разве что носкам. Мы в этом убедились позже, когда, оставляя гостинцы в монастырях, в которых мы находили ночлег, дарили инокам новые носки, и эти дарения никогда не отвергались, а наоборот, приветствовались.

Собравшись все вместе, мы направились на молитву. Храм внутри не освещался, горели только одинокие звезды лампад в космосе огромного собора освященного в честь святого апостола Андрея. Пока глаза привыкали и начали различать интерьер храма, мы стали в стасидии недалеко от входа. Через несколько минут удалось рассмотреть, что немногие молитвенники (на службе присутствовало не более 15 человек), как бабочки, стремятся на свет светильника левого клироса. Я и сам сначала прошел вперед и стал за спинами чтецов. Но тут возле меня очутился Валера, и я потерял благодатное уединение. Очень остро воспринималось всякое человеческое движение в этом огромном храмовом пространстве. И тогда, пройдя через центр на  противоположную сторону, наконец, обрел потерянное ощущение тишины. Акустика собора превосходнейшая. Я прекрасно слышал негромкое чтение и пение  слева, хотя до чтеца расстояние не менее 20 метров от приютившей меня формы. Рядом не было никого из человеков. До Неба можно было дотянуться кончиками пальцев!

Я поерзал в стасидии. Открыл и закрыл сиденье, как в актовом зале, раздался скрип и стук деревянной доски в темной пустоте. Проверил соседнюю форму – тихо, неслышно откинулось сиденье. Перешел туда.

Стасидии являются гениальным изобретением монашеского ума. Русские эту замечательную конструкцию, облегчающую долгие бдения, называли «формой». И очень точно назвали. Она помогала молящемуся человеку сохранять вертикальное, нескрюченное положение тела. Позвоночник не перегибался, и нервные окончания не защемлялись, что весьма важно для долгой молитвы. А выглядит такая конструкция следующим образом: высокое, в рост среднего человека, деревянное кресло с изогнутыми, множеством рук отполированными подлокотниками. При откидывании сиденья вверх остается узенькая полочка (сантиметров 15) и этого достаточно, чтобы в положенное богослужебным уставом время не сесть, а слегка  опереться ягодицами об эту полочку. Монахи такое положение называют: «Сидеть на верхнем этаже». А если отложить сиденье вниз, на так называемый «нижний этаж», то можно очень удобно усесться и даже поставить стопы на торчащие внизу палочки-подножки. Но сидение на нижнем этаже чревато дремой или даже сном. На молитве не следует отвлекаться на ощущения усталых конечностей, иначе душа не воспарит «гор̀е», а придавленная телом будет с нетерпением ожидать окончания службы. Соразмерность богослужения – это, пожалуй, миссионерская задача! Но у нас иногда внешнему последованию придают сакраментальный смысл, и бывает так, что для неподготовленных прихожан нарочито удлиняют дьяконскими «глоссолалиями» на ектеньях службу. И непонятно тогда, что это – Богу служение или Бога служение? Торжественность торжественностью, а «милость важнее жертвы». Но это опять же вопрос спорный, да не полетят в меня молнии разгневанных коллег!

И не знал я, где нахожусь…

Осмотревшись по сторонам, я, как и в Ильинском скиту, почувствовал себя дома, среди среднерусского храмового зодчества. Наши русские святые вглядывались в меня, букашку, из мрака. И, может быть, не видя, а угадывая их строгие лики, я приготовился давать отчет в своем уповании, докладывать им, что я, негодный иерей, здесь делаю. Как бы в нерешительности, медленно, вслух произнося молитвы,  я потянул четки. Круг, еще круг, и еще… и вдруг это теребление шерстяных узелков прервалось. Я видел лики и знал: святые Божие угодники меня слышали. И случилось то, что было почти забыто -  потекла молитва: о прихожанах, о близких людях, о далеких и чужих, об обидчиках и обидимых. Я молился осознанно и горячо. И не знал, где нахожусь, на небе или  на земле. Что это, моя душа выкарабкивается из затяжной духовной болезни, или это новый недуг, именуемый «прелесть»? Последнеее я допускаю в силу своей греховности, но тогда я не сомневался, что это была самая настоящая молитва.

Прошел монах, ответственный за нарушение сна (это тот, который будит уснувших на службе). Он посмотрел на меня, я на него, и больше мы до отпуста 1-го часа не виделись. Зато кое с кем за время бдения я повстречался еще разочек...

Помянув всех, чьи имена и лица привел мне на память Господь, я опять потянул четочки с Иисусовой молитвой. Ночь была по-прежнему глубока и благодатна. И вдруг слева от меня, сзади, послышались шаги потерянной души. Это не была ритмичная поступь уверенного в себе человека, говоря музыкальным языком, это были сплошные синкопы (смещение ритмической основы, другими словами, удар не в такт). Кого-то носило по храму. Из темноты проявилась прозрачная тень человека. Вот эта тень остановилась у колонны, на которой висела икона Девы Марии, вот она потекла по проходу и уткнулась в одну из стасидий, но через минуту тень двигалась дальше. Наконец, этот фантом подошел вплотную ко мне, заглянул в лицо, развернулся и поплыл прочь, в обратном направлении. Некоторое время за спиной слышались вздохи  и шорохи, затем все стихло. Блуждающая душа упокоилась. Это был наш Валера, благодаря особому освещению и необычной обстановке, ставший похожим на бесплотную сущность, которая и металась некоторое время по церкви. Валера пережил, как оказалось, на службе свое искушение, но об этом он говорил неохотно.

Каждение во время Утрени на Афоне – это тоже особая статья. Издалека, а затем все ближе и ближе скачет ритмичными рывками тройка удалых лошадей. Так может показаться вначале. Вдруг из-за колонны выходит иеродьякон с ручной кадильницей, похожей не то на дракона, не то на сказочную птицу Феникс. Кадильница усыпана бубенцами. Иеродьякон держит её за ручку снизу, резко и ритмично покачивает в стороны, и создается впечатление, что на его руке сидит птица, беспокойная, стремящаяся сорваться и улететь. А может, служащий монах безуспешно пытается стряхнуть с руки это сказочное существо? Уже было навалившаяся усталость, исчезла, как и не бывало. Меня это каждение взбодрило, а фимиам разогнал демонов уныния, подстерегающих богомольцев на длительных богослужениях.

«Слава Тебе, показавшему нам свет!»

Во время чтения первого часа богомольцы, словно вышедшие из стен, как бы взявшиеся из неоткуда, вытянулись в очередь к святыням храма. Я влился в этот ручеек. И вдруг стало ясно и понятно, что это не  мы прикладывались к мощам святых, а святые встречали нас, приподнявшихся над землей за время богослужения, и лобызали нас особым приветствием: «Христос посреди нас»!

Началась Божественная литургия. После поклонения святыням все молящиеся собрались в левом приделе, где совершалось до этого чтение и пение Утрени. Нас было уже человек около двадцати. Антифоны, ектеньи и возгласы пелись и произносились по-гречески, но на это уже не обращалось никакого внимания. Мы плыли на корабле спасения, и каждый стоял на своей вахте, совершая общее дело. Вдох, выдох. Одно мгновение - и уже пир Веры, причащение молящихся. Служба пронеслась стремительно, как пролетает долгожданный праздник. Вот мы к нему готовимся и ждем, а вот уже гости расходятся.

Трапеза

Мы вышли из собора Святого Апостола Андрея Первозванного и со всеми отправились в трапезную, которая находилась в цокольном этаже братского корпуса. Я думаю, что тем читателям, кто ни разу не был в монастыре на трапезе, будет интересно виртуально соприсутствовать с нами.  Здесь, как и в Ватопедском монастыре, был свой регулировщик. Братию и священнослужителей он отправлял в столовую, находившуюся слева от прохода, а паломников – вправо. Эти помещения были похожи на два школьных класса, только с длинными столами, а не с партами для учеников. Помолились. Никто не читал во время приема пищи жития святых. И поэтому обеденный процесс проходил в тишине. Я чувствовал себя все время новоначальным и исподволь поглядывал по сторонам, чтобы не сделать что-нибудь неуместное. Возле меня присел старенький монах и налил себе из белой эмалированной кастрюли суп с макаронами. Повторяя за ним, я сделал то же самое, а черпаком зачерпнул столько же. Сначала мне показалось, что суп молочный, но попробовав, я ощутил разведенный в воде сыр, а не молоко, с обыкновенной длинной лапшой. Скажем так, на любителя.

Вот мой сосед положил себе на тарелку жареную рыбину - с некоторым опозданием я сделал тоже. Рыбка была чуть больше ладони, с крупной головой и имела запах рыбы из рефрижератора. В меру костлявая, ничего, есть можно. Затем были оливки и тушеные овощи с картофелем, красный помидор… Красный помидор?!  «А каким он должен быть»? – еще спросите Вы. Но там он натурально красный и сладкий, совсем не как у нас на рынке псевдо азербайджанские томаты. Вкуснотища! Похоже, что я повторяюсь. Потом мы пили чай (отвар из ароматной, незнакомой травы) и ели хлеб с сыром. Кусочек хлеба я завернул в салфетку и незаметно сунул в карман. Я это сделал не потому, что не наелся, а потому, что вспомнил сдобную булочку с рыбными консервами, которую мы ели у Иверского монастыря накануне. Другими словами, на всякий случай.

Подкрепившись основательно, стал ожидать общего окончания трапезы. Поглядывая украдкой по сторонам, я рассматривал склоненные к столу лица иноков. Никто из них ни на кого не глядел. Каждый был углублен в себя, сосредоточенно и по необходимости вкушая хлеб «насущный», они не прекращали своего внутреннего делания. Как эти люди оказались на Афоне? Какой была их мирская жизнь? Об этом, по всей видимости, мне никогда не придется узнать. Я мысленно пожелал им всем обрести здесь смысл своей жизни и исполнить его.

Снова Карея

Вернувшись в келию, я уложил в рюкзак вещи и присел на край застеленного ложа. Солнышко, освещая мир, не могло заглянуть сюда. Окно келии было загорожено от него стенами собора апостола Андрея. Небесное светило раскрасило воздух золотистым цветом, и через раскрытое окно эта позолота затекала и сюда. С легкой грустью я окинул взглядом сужающуюся к окну комнату, приютившую меня на одну ночь, стараясь запечатлеть её в своей памяти. Выбеленные стены, маломощная запыленная лампочка без абажура, одиноко свисавшая сверху, шаткий столик с Библией на греческом языке, бумажные иконки над столом, да чугунная узенькая печка, высунувшая в окно свою руку-трубу.

Пора. Затянув на животе монашеский кожаный ремень (мне он очень нравился), взяв посох и рюкзак, потопал к выходу. Место для сбора – каменные ступени собора. И почти все были на месте. Владимир Георгиевич наконец укротил свой безразмерный рюкзак и влился в наши ряды. Иконная лавка. Сувениры на память. Поклон до земли русским колоколам, стоящим у стен собора молчаливой стражей и ожидающими своего часа. И вновь мы стучим посохами по Афонским камням…

На дороге, где нас вчера высадили из машины добрые люди, мы замерли и затем схватились за фотоаппараты. Из низких облаков, в которые на время спряталось солнце, яркие лучи падали в море и, отражаясь, разливались ослепительным нереальным сиянием во все стороны. Не отрывая взглядов от голубовато-платинового горизонта, стараясь не расплескать восторг, мы спускались по бетонке к площади Кареи, уже знакомой и почти родной, щелкая своими фотоаппаратами. Забегая вперед, скажу, что фотографии не смогли передать той неземной красоты. А жаль!

На площади было людно и происходило некое «броуновское движение». Кто-то шел в лавочку за сувенирами, кто-то из лавочки, кто-то в таверну за кофе, а кто-то просто сидел на камнях, глазея по сторонам, все были заняты ничегонеделанием. Мы не стали исключением. Глазели, смотрели и просто «пялились» (это слово наиболее подходящее) и, наконец, высмотрели: недалеко от нас стояли и курили те самые бравые ребята из Музенидиса, что оригинально водили нас по святым местам Фессалоник. Мы обрадовались им, как родственникам. Они тоже.

- А вы что тут делаете? – спросил Валера, не отпуская и тряся руку одного из них.

- Поведем группу на вершину Афона.

- Здорово!

- А вы там уже когда-нибудь бывали? – это я поинтересовался.

- Еще нет…

Содержательный диалог мог продолжаться долго, но пришел автобус, из которого вывалила оживленная толпа приехавших из Дафни паломников. И мы вместе с желающими уехать, после короткого штурма, расселись во чреве этого комфортабельного транспортного средства. Я – патер, и поэтому меня посадили впереди и у окна. Двери затворились, и мы поплыли по уже знакомой дороге мимо скита Святого Андрея Первозванного, мимо вертолетной площадки на другую сторону Афонского полуострова. Прижавшись лбом к холодному стеклу, я всматривался в зелень леса, тщетно пытаясь рассмотреть больше того, что видели пассажиры этого автобуса. Богатая, еще сочная растительность, мелькая за стеклом, когда глаза уставали следить за отдельными предметами пути, сливалась в пеструю зелёную ленту. Это уже третий день нашего паломничества. Сегодня мы не строили никаких планов. Просто сели в Карее на подошедший автобус, идущий в Дафни, и просто едем в нем. Куда? Еще пока не знаем. Богородица, управит!

Дафни

Когда автобус перевалил на южную сторону афонского хребта и стал, словно  новичок горнолыжник, неуклюже поворачивая на серпантине, спускаться к видневшейся далеко внизу пристани главного Афонского порта – Дафни, я попытался разглядеть тропинку, идущую от монастыря Ксиропотам к Пантелеимоновой обители. Планы мы уже не строили, но всякие варианты маршрутов я в голове, как штурман, прокручивал. Кто знает как будут дальше развиваться события, но уже было понятно, что до отъезда на «большую землю» мы станем паломничать по южному побережью Афона.

Вдруг ухо уловило речь двух отцов в русских рясах, сидящих за моей спиной. Один из них говорил о том, что в Дафни они пересядут на паром «Святая Анна» и отправятся на нем в одноименный скит, с которого удобно подниматься на вершину Афона. Невольно услышав чужие планы, я примерил их на себя и нашел, что весьма удобно со скита Святой Праведной Анны двигаться по берегу, заходя в монастыри и келии в направлении обители Святого Великомученика Пантелеимона. Один из важнейших моментов паломничества – это в нужный день вовремя оказаться на судне, идущем в Уранополи, так как весь маршрут турфирмой притерт и отполирован. Стоит где-то задержаться, и самолет в столицу Беларуси улетит без нас. А поскольку мы на Афоне впервые и совсем без опыта, то такая перспектива для нас была вполне возможна. Рисковать не будем.

Высадившись на пристани, расположились в тени навеса на деревянной скамеечке. Кирилл сходил куда-то и узнал расписание водного транспорта. Он вдруг заволновался о том, что если отправится с нами дальше, то может опоздать на свой авиарейс до Москвы. Игорь посетил кафе Яниса и принес горячие и ароматные пирожки с брынзой – это местная достопримечательность. Обязательно попробуйте, если будете там! Следом Владимир Георгиевич принес кофе со сливками. Мы, никуда не торопясь, наслаждались едой, видом нашего Пантелеимонова монастыря и зелеными склонами Афона. Допив кофе, Кирилл все-таки решил ехать в Уранополи сегодня. А, может, оно и правильно, вон как штормило возле Иверского монастыря,  вдруг и здесь завтра заштормит, и человек застрянет в Греции, а дома его ждет молодая жена…

Наслаждаясь горячим напитком, я задался вопросом: «куда дальше?» До парома было еще время. Валера нашел старого знакомого, послушника Николая из Украинской Почаевской обители, представил его нам и сам растворился в иконной лавке. Коле было лет около 30. Худощавый, спортивного сложения, с правильными, чуть вытянутыми чертами лица и затянутыми сзади в хвостик волосами, Николай присел возле нас. Они с Валерой познакомились еще в монастыре Кутлумуш, когда тот бегал к старцу. И вот теперь я наблюдал, как Кирилл уже начал свое движение в сторону Москвы, направившись к причалившему катеру, а Николая «прибило» к нашей группе. Так было вначале, так было и дальше: возле нас всегда оказывался некто, кто привносил свой колорит в наше путешествие по Афону. Были ребята из Украины, указавшие дорогу к Млекопитательнице. Был Кирилл из Москвы. А когда Николай через сутки поплыл к старцу за благословением, в каком монастыре ему остаться на Святой Горе, возле нас оказался молодой мужчина из Питера с именем Андрей, после Андрея был отец Сергий из Свято-Елизаветинского монастыря Минска. И все они для нас оказались очень милыми и интересными спутниками.

- В Святого Павла вам нужно! – я очнулся от созерцания и посмотрел в сторону, откуда донесся негромкий, но уверенный голос. Кто это сказал я не увидел. Там была группа русскоязычных паломников со священником, и к тому же они уже отошли на некоторое расстояние, так что я не разбирал, о чем они говорили дальше.

Я подозвал ребят и сообщил им:

- Придет паром, и мы поплывем к монастырю Святого Павла. И оттуда будем двигаться вдоль побережья к Пантелеимону.

Мне уже стало «как бы» понятно относительно ближайшей перспективы. Тут подошел Валера, отлучавшийся в иконную лавку, чтобы купить крестик жене.

- Отец Николай, идемте, поможете крестик выбрать для Ани!

- Идем! Тем более, что тебе предстоит сегодня отправиться по особому маршруту. – Валера будто бы и не услышал последних слов.

Я встал и пошел за ним. По пути в лавку и выбирая крестик, я все время думал о том, что Валере непременно нужно попасть в скит Святой Анны, ведь там находятся мощи Святой Праведной, и ей молятся о чадородии...  А для их семьи это очень актуально. Как только он рассчитался за крестик-мощевичок, мы пошли покупать четки у отца Силуана, старенького, довольно потешного греческого монаха спустившегося с горы, чтобы продать свое рукоделие. На парапете набережной он выложил большую кучу всевозможных четок и наблюдал за рыбками, которые  беспокойно метались у самого берега, подхватывая крошки хлеба, бросаемые благодушными паломниками. На отца Силуана было очень приятно смотреть. Что-то озорное и очень доброе было в его облике. Мы с Валерой стали примерять и разглядывать, предлагаемые нам образцы монашеского оружия. Остановили свой выбор на шерстяной «сотне», и, когда отошли, расплатившись, Валера наконец обратился ко мне за объяснениями.

- Пойдешь до скита Святой Анны, – сообщая ему новый маршрут, я внимательно следил за реакцией Валеры. Ведь благословения не должны идти в разрез с волей благословляемого человека.

- А вы? – спросил он.

- Мы сойдем на берег раньше, у святого Павла.

Видя спокойствие на лице спутника, я продолжил:

- На вершину без благословения не иди. Если по пути кто-нибудь из людей в сане тебя туда направит, тогда давай, сбегай наверх. Камушек принесешь. А затем двигай в сторону Свято-Пантелеимоновой обители. Может быть, нас догонишь. Телефон не отключай, если что, будем слать СМС-ки! Возражения имеются?

Вместо уместного в таком случае армейского «никак нет!», Валера сложил руки и наклонил голову для благословения. Так наклонял голову только он. Как пастырь, благословляя его, каждый раз я ловил себя на мысли, что если люди окружающие меня, в силу сана, мною рассматривались как овцы, то Валера с наклоненной головой, стриженным коротко затылком, был похож на барашка, который, играясь, готов был и боднуть.

Имясловное осенение затылка и спины. Валера, словно получил особое боевое задание (по всему было видно, что ему это нравится), пошел вязать узлы на тесемках своего рюкзака. А я, стоя на краю пристани, смотрел на снующих в бирюзовой воде пестрых рыбок и думал о Воле Божьей.

О Воле Божьей

Вот уж затертые нами православными слова! По какому поводу мы их только не говорим. Что-то плохо получилось - значит, «Воля Божья!». Хотим утешить человека – «Не расстраивайся. Значит, такова Воля Божья»! Хочет священник склонить кого-нибудь к своему мнению и упирает в знакомое  «Воля Божья»! Но начинаешь исследовать вопрос с пристрастием: как Вы узнали, что это Воля Божья? Получаешь догматически выверенный ответ: «Так, на все Воля Божья». Конечно, если разобраться, то следует говорить как минимум о трех волях: Божьей, человеческой, и бесовской. А где какая, людям с поврежденным естеством, каковыми мы все являемся, разобраться бывает трудно. Впрочем, некоторые и не утруждают себя подобными вопросами. Только зря. Вот идет человек в незнакомом городе в поисках железнодорожного вокзала. Спрашивает дорогу у трех встретившихся ему людей, а они пальцами тычут в разные стороны. И поди разберись, кто из них указывает точное направление? Не того послушаешь – и будешь «болтаться» по городу, а поезд твой «тю-тю»…

С вопросом о Воле Божьей в свое время я приходил и к присно поминаемым старцам. Батюшка Василий Ермаков говорил: «Пусть идет, как идет – это дорога жизни. Не знаешь, как поступить – подожди…» Отец Митрофан учил быть внимательным: «Бог всегда указывает открытую дверь Своей Святой Воли. Делает это через естественный ход событий и не принуждает человека поступать непременно по-Своему. Только увидеть эту дверь нам мешает собственная воля, уже имеющая основной и запасной планы». Если доверяешь своему духовному отцу, помолись, прими решение и приди за благословением, которое и исполни.

За первые два дня мы очень многое поняли по вопросам Воли и своеволия. Это время я называю про себя: «Курс молодого бойца». Проходя его здесь, на Афоне, я невольно сравнивал КМБ в Советской армии. Срочную службу я проходил в 1982-1984 г.г. Непрекращающееся ощущение неопытности, чувство новичка, шишки, видимые и невидимые, (почти все, как здесь) физическая усталость, хронический недосып и пустой желудок, а еще - мама далеко. Правда, здесь есть и отличия – хронический недосып не был невыносимым и мучительным (мы успевали забываться в дреме в автобусе или, ожидая парома), а пустой желудок не был нахальным разбойником, он скромно ожидал трапезы, почти не напоминая о себе. И мама для всех посещающих Святую Гору одна – это её Игуменья, заботливая, внимательная, ласковая и снисходительная к своим чадам и Она близко.

Южный берег Афона и волна…

Прибежал Кирилл. Мы обнялись, попрощались и с «братией» смотрели вслед удаляющемуся сотоварищу наших вчерашних приключений. Но и нам уже  пора. Поднялись на верхнюю палубу парома «Святая Анна» и еще долго махали Кириллу стоявшему, на корме отплывающего в Уранополи  катера.

Выбрав назад, паром медленно развернулся, гоня перед собой вечную спутницу – волну, пошел вдоль скалистого берега Святой Горы Афон. С этой стороны ландшафт сильно отличается от северного берега полуострова. Скалистые кручи, почти вертикально устремляющиеся в небо. Растительность гораздо беднее. Кусты и небольшие деревца создают рваный зеленый покров в местах, где корни сумели зацепиться. На расстоянии кажется, что неведомый художник-пейзажист скупо коснулся полотна своей кистью с зелёной краской.

Когда паром обогнул мыс за Дафни, нашим взорам открылся   монастырь Симона-Петра. Он как будто вырастал из скальной породы, устремляясь ввысь. Недалеко от монастыря на склонах виднелись одиноко стоящие келии. Тропинки к ним совсем не угадывались, и казалось, что туда можно добраться только с альпинистским снаряжением. Но это только издали складывалось такое впечатление, на самом деле были тропы и вполне проходимые.

Паром причалил к берегу, к пристани монастыря Симона-Петра. Высадил одного человека и поковылял дальше. Еще мыс, и еще бухта, а в ней монастырь Григориат, еще мыс, и еще бухта, а там монастырь Святого Дионисия. Паром похож на усталого, молчаливого мула, везущего груз от монастыря к монастырю.  Мы любовались берегом. Горные кручи, лазурная синь моря – две необыкновенно красивые стихии. Это произведение Творца, в котором видна непрекрытая любовь к людям – картина, нанесенная на пастельные тона небесного паспорту. Этот шедевр никогда не будет продан на аукционе, он собственность каждого человека. Приди и виждь.

Вода чистая, кажется, зачерпни и пей. Но очень соленая. Перед кораблем бежит волна. Эта волна, словно гонец перед важной особой, всегда прибегает первой и предупреждает. Такая волна бежит перед любым событием, которое случилось в будущем. Духовно внимательный человек всегда её поймает и сделает выводы. Такая волна движется и перед искушениями – враг еще на подходе, его задача захватить в плен наш ум, а непрестанно трезвеющий человек встречает эту волну и успевает укрыться за толстые стены молитвенного форта. Как научиться принимать волны, бегущие перед подкрадывающимися на «самом малом ходу торпедными катерами врага»? Отец Василий Ермаков однажды посоветовал: «Следи за движениями души». Это оказалось невероятно трудно. Наблюдатель (мое внимание) все время отлучался со своего поста, как маленькое дитя, которое начинает рассматривать более яркую игрушку  и бежит за ней. Пришлось не раз обжечься, чтобы начать особо остерегаться. Возможно, есть много людей, которые учатся на чужом опыте, но большинство делает свои ошибки и пьет горькую микстуру скорбей. Я принадлежу к большинству. Многие страсти, укореняясь, надевают маски добрых героев, долго живут в нас, мы привыкаем к ним, как к сокамерникам в тюрьме. Бандиты, насильники и воры с нами под одной крышей едят и спят на нарах рядом. Мы с ними беседуем, забывая о том, что они за сущности. Мы их не ненавидим, мы с ними сжились. А где взяться ненависти к тому, что в тебе? Но однажды, по попущению Божию, мы столкнемся с их звериной сущностью. От нас уйдет любимый человек к кому-то другому, наш ребенок станет наркоманом или алкоголиком. А кого мы могли воспитать, если все наше воспитание сводилось к «накормить» и «иди, поиграй, не мешай мне смотреть телевизор»! И, оправившись от отчаяния (может быть, просто поплакав в храме перед иконой), мы проведем следствие, которое укажет на причину не внешнюю, а на разбойников внутри нас. Лютая ненависть проснется к «сокамерникам-грехам», и тогда мы поведем с ними войну. А в этой войне и опыт придет, Бог поможет, и мы научимся чувствовать грех до того, как он приблизится к нам. Мне так думается. Может, я и заблуждаюсь, но посоветоваться не с кем. Все это, конечно, очень образно, но зато понятно. Если страсть, живущая в нас, не уязвит нашей жизни, разве будем мы с ней бороться?!

Мы отражаемся в других людях. Наше окружение – это наше зеркало. Как часто мы поправляем прическу, пытаясь разгладить стекло с отражением, а не свои волосы…

Эти мысли проносились у меня в голове, когда я смотрел в чистые воды Эгейского моря, эти мысли волнуют меня и сегодня.

На высокой круче показались две маленькие человеческие фигурки, как движущиеся черные точки.

- Отец Николай, смотрите вон подвижники! – Игорь указал пальцем на эти точки.

- Или паломники, похожие на нас.

- Ничего себе забрались! – восхитился Георгиевич. - И не боятся!..

Сколько здесь таких же, как мы, врачует свои души!

Пришло время готовиться к выходу. Здесь, в жилищах ветра, не разгуляешься: тропа определяет планы и участь. Зайдем в монастырь святого Павла, приложимся к святыням и будем карабкаться по кручам в сторону Дафни, откуда мы приплыли. На нашем пути четыре известные Афонские обители. Где ночевать придется, мы не знаем, да уже и не загадываем. Богородица управит. Усталость в наших не молодецких телах накопилась, и, хотя мы этого вслух не говорили, каждый в тайне надеялся где-нибудь задержаться на сутки, перевести дух, как говорится. Однажды мы думали отдохнуть, но из-за своей воли налазились вполне и очень помолились…

Я забросил рюкзак на левое плечо, перекрестил Валеру и напоследок заглянул к нему в глаза. Увижу нерешительность или нежелание пойти по особому маршруту – заберу с собой. Но ничего такого я не разглядел, Валера глубоко спрятал свои чувства и держался молодцом. Я же взял посох, поправил на животе монашеский ремень (он постоянно сползал ниже пояса с моего неаскетического «Олимпа») и, стуча по железным ступенькам парома, сбежал на нижнюю палубу. Скрежет о пристань железного языка трапа, и мы, выбравшиеся, словно Иона «из чрева к̀итова», представляли обычную картину гостеприимного полуострова: кучка ротозеев на берегу Афона. С нами на берег сошли немецкие туристы, человек пять, и Коля, будущий подвижник и афонит. На берегу стоял небольшой грузовичок, маленький современный автобус, да два встречающих водителя в поношенных пиджаках и затертых джинсах.

В наших взглядах (уже добежавших до монастыря по извилистой горной дороге) читалась легкая грусть, но сожаления, однако, не  было. Лично я всю жизнь мечтал об Афоне, и любые трудности были словно необходимая приправа к изысканному блюду: чуть горчит, чуть-чуть острит, но ка-ак вкусно! Смиренно взяв вес поклажи на плечи, мы уже было двинулись по дороге вверх.

- Эй, братья! – донеслось до нас от причала.

- Бросайте вещи в грузовик!

Мы развернулись, подошли к машине, и наши рюкзаки перекочевали в кузов. Пришла особая легкость, а настроение, и без того хорошее, стало совсем солнечным. Легко ступая по афонским камушкам, мы пошли в сторону монастыря.

- Братья! Вы куда? – снова донесся до нас голос одного из встречавших. – Садитесь в автобус, быстрее будет.

Это, несомненно, была награда за смиренное внутреннее состояние. Мы, радостные и онемевшие, не заставили себя уговаривать, устроились в автобусе с большими окнами и как креветки в аквариуме, выпучили глаза, цепляясь за поручни и любуясь горным ландшафтом. Поехали!

Святой Павел

К своему стыду, я должен признаться, что до последнего думал о том, что название монастыря Святого Павла было дано в честь апостола «яз̀ыков». Отправляясь на Афон, я даже думал, что хорошо было бы приобрести аналойные иконы апостола Павла в монастыре Святого Павла и апостола Петра в Симона-Петре. И поэтому, когда представилась возможность, я сбегал в иконную лавку монастыря, обошел её по кругу несколько раз, но знакомого изображения одного из первоверховных апостолов не нашел. Все время попадался лик молодого мученика (на изображении с крестом в руке) с именем Павел, но ведь это не апостол… И спустя некоторое время только сообразил, что, видимо, монастырь был назван не в честь апостола Павла, а в честь Павла, о котором я не имею ни малейшего понятия. Но об этом чуть позже.

Километр или что-то около этого наш автобус преодолел в считанные минуты. Про себя я прикинул, сколько времени мы сэкономили, не идя своими ногами, а значит, если нас нигде не примут, есть надежда добраться до гостиницы в Дафни. Но об этом думать не хотелось.

В архондарик мы поднимались по узкой лестнице из внутреннего монастырского дворика. На втором этаже, миновав широкий коридор, вошли в просторную гостиную с видом на море. Уютные диваны и кресла стояли вдоль стен по сторонам. Яркий свет в эту «просторную залу» струился из больших окон. Там был еще балкончик над пропастью. Один мой студенческий друг как-то прочитал малюсенькое стихотворение, не знаю, своего ли сочинения или кого-то из классиков:

У пр̀опасти пасть - уп̀асть и проп̀асть.

К чему это я? Неважно. На разносах поднесли каждому по рюмочке узо, затем по стакану холодной воды, а после ароматного кофе и нежного лукума мы уже не знали, где находимся - в раю или в Раю! Все стали записываться в «Книгу жизни», записались и мы. Еще приятная мелочь – архондаричный говорит по-русски.

- Отец Николай, а может, мы здесь задержимся до завтра? – В глазах Игоря была такая мольба, что, знай он государственный секрет, за ночлег в монастыре Святого Павла, я думаю, можно было бы у него этот секрет выведать. Я выбрался из кресла и подошел к иноку, в лице которого монастырь нас так радушно встречал.

- Простите, Вы нас примете или нам идти дальше?

- Оставайтесь. Примем. Я только расселю эту делегацию и вернусь к вам. Диамонтирионы приготовьте.

Игорь внимательно наблюдал издали за нашим диалогом. Не разыграть его я не мог. Опустив глаза, наморщив лоб (с трудом сдерживая смех), я вернулся на свое место. Лицо Игоря трансформировалось в знак вопроса. Я тяжело вздохнул… Вопрос в лице изменился  на музыкальный знак «бемоль».

- Да вот, представляешь, с местами у них тут… - Видеть отчаяние в глазах товарища мне не захотелось, и я, рассмеявшись, сказал: «Но нас берут на постой!»

Радости не было предела. В глазах Игорька уже виднелись вожделенный душ, уютная келия, размеренная духовная жизнь и монастырская трапеза. Было от чего впасть в прелесть.

Мы подали диамонтирионы и вскоре были определены в четырехместный номер, два окна которого   были обращены на кафоликон в честь Сретения Господня.

Афонский чай

Расположившись и оставив товарищей обживать келию, я вернулся в приемный зал. Архондаричный прибирал пустые стаканы, тарелки из-под лукума. Я поблагодарил его за угощения и стал помогать составлять посуду на разнос. Моя помощь была некстати. Это же его спасительное послушание, и к тому же было видно, что он исполняет его с радостью. А еще ему было неловко, оттого что я, иерей, взялся за приборку грязной посуды. Скованность была быстро преодолена, он позвал меня пить чай в просторную комнату с плитой и кухонной мойкой. Это была, по всей видимости, кухня, обслуживающая архондарик. Слева от входа там стоял стол, за которым уже пил чай нестарый монах с густой черной окладистой бородой и восточной внешностью. Мы познакомились. Его звали Давид, иеродьякон Давид, родом из Абхазии. В свое время он учился в Московской Духовной Академии, и у нас даже нашлись общие знакомые. Обстановка была душевная, как в солдатской каптерке, когда все офицеры ушли к своим семьям и старослужащие пьют чай, вспоминая дом и земляков. Отец Давид расспрашивал меня о белорусском экзархате, о духовенстве, о настроениях, я его о жизни в монастыре. Чай не был чаем в привычном смысле – это был ароматный отвар из горных трав. А лукум предложенный хозяевами оказался совершенно особенный – с орехами. Читателю, возможно, хотелось бы, чтобы мы вели богословские разговоры, касаясь тайн исихазма, но мы всего лишь непринужденно болтали «посербывая» чай и «причмокивая» лукум. Мы могли даже молчать, нам просто было все понятно, а интересно только что-то незначительное и личное. Зазвонили часы, обращая наше внимание на «проходящесть» происходящего и суетность даже очень серьезного в нашей жизни.

- Во сколько служба?

- В 16.00 вечерня, в 19.00 повечерие.

- А утром? – снова поинтересовался я.

- В 2.00 – полуношница, Утреня, часы и литургия. – Заканчивая беседу, отец Давид встал, перекрестился.

- Отдохните немножко, отец Николай, у вас еще есть время.

Я побрел в келию. У меня было ощущение школьника, который идет из школы в последний день перед каникулами – все прекрасное только начинается.

Душ и ремень

Пройдя по коридору до конца и повернув направо (возле нашей келии коридор сужался до одного метра), я постучал в дверь с номером 201, громко выговаривая положенную молитву. Изнутри раздалось «Аминь», произнесенное голосами разных тембров, но с одинаковой интонацией – так мурлычут сытые коты в конце весны. Мои спутники лежали, блаженно улыбаясь на кроватях поверх одеял и расслабив утомленные переходом с верхней палубы парома на причал мышцы. Благоухали чистотой тела, лоснились от лосьона их выбритые лица. Моя же одежда была с разводами соли, и свежестью я пока не благоухал.

- Душ, я вижу, здесь работает?

- И не только душ. Здесь и лифт есть, и вообще все, как в современной гостинице…

- А вид из окна туалета!.. – Игорь был восхищен.

- Туалета? – переспросил я.

- Здесь удобства совмещены. А вид из окна просто восхищение!

- Восхищение здесь везде, – подытожил Владимир Георгиевич.

- Всё, братья, больше меня не уговаривайте! Иду, иду мыться.

С полотенцем через плечо, обув шлепанцы, я уже шел по коридору в душ, но за спиной успел разобрать цитату из «Мойдодыра»: «Ну, а ты не умывался и грязнулею остался». Шутники! Дай Бог им здоровья!

Удивительное дело! Старинная обитель, а как уже приспособлена к нуждам и немощам современного человека. Очень многие сокрушаются тем, что достижения цивилизации завоевывают Афон и за всем этим видны признаки приближающегося времени антихриста. Я, человек, духовно неразвитый и поэтому считаю, зачем читать при лучине, если можно включить лампочку. А среди признаков последних времен и трех с половиной лет предстоящего правления антихриста я вижу и другие: Христос грядет! Меня больше волнует апокалипсис в собственной душе, чем козни масонов. А причащая людей в храме, в их глазах я ищу Пасху. Спаситель взошел на крест и Воскрес не напрасно, у Бога нет несовершенных поступков, а значит, и такие как я имеют надежду на спасение! Разве только если кто этого сам не захочет.

Дорогой читатель, пока шумит вода в кабинке, я позволю несколько мыслей на этот счет. Мне думается, что всякий, кто захочет спасти свою душу, с Божией помощью спасется. Только все дело в слове «захочет». Захочет не как кофейку на сытый желудок, а захочет, как истощавший и проголодавшийся человек хочет поесть. Он не ждет, когда еда его найдет, а сам встает и предпринимает труд по добыванию и приготовлению пищи. А вот пережить, почувствовать этот духовный голод, или жажду спасения, в состоянии не всякая душа. И от чего это зависит? Кто скажет?

Когда я вернулся в нашу комнату, то застал дремлющего Игоря, просматривающего отснятые кадры Георгиевича и держащего в руках мой монашеский ремень Николая.

- Хороший ремень, отличная кожа, – Николай с видом знатока рассматривал уже почти намоленный Афонский сувенир.

- Мне тоже нравится, качество отменное! – самодовольно поддакивал я. Мне представилось, как я надену этот ремень, вернувшись на приход. Сразу видно будет, что не просто поп идет, а духовная глыба! Ну, может, не совсем так я думал, но в таком духе.

А зачем я так про себя пишу? Это чтобы не возникало на мой счет никаких иллюзий.

Угол зрения и Святой Павел Ксиропотамский

Коля с уважением повесил ремень на спинку стула и закрыл глаза. Все отдыхают. Я тоже прилег на кровать, но спать не хотелось. Смотрел в потолок и пытался крепче запечатлеть осознание того, что я на Афоне. Все время в этом паломничестве мне хотелось ущипнуть себя – настолько нереальным казалось мое присутствие на этой святой земле.

Я сел на кровати. За окном виднелся соборный храм очень искусной постройки. Раз, два, три, четыре..- одиннадцать глав у церкви. Почему одиннадцать? Может, по числу верных апостолов. Церковное здание построено из мрамора, а иконостас резной, из дерева – очень красиво. А пробел знаний о святом Павле Ксиропотамском, основателе обители, я восполнил. «Свое начало монастырь берёт в Х веке от сына греческого императора Михаила Куропалата Св. Павла. В миру Св. Павел носил имя Прокопий. Когда престол его отца занял Лев Армянин, то, опасаясь в малолетнем Прокопии будущего соперника в праве на престол, он изувечил его варварским оскоплением. Однако Прокопий получил прекрасное образование и, рано оставив мир, ушел на Афон, приняв иночество с именем Павла.

 Подвижническая жизнь Св. Павла привлекла к нему много учеников. Так возникла новая обитель.  Император Роман в царской своей грамоте, данной Св. Павлу на построение обители, называет его величайшим из философов.

Дочь сербского правителя Георгия Бранковича, принцесса Мария, будучи супругой султана Мурата I, передала в монастырь найденные в Константинопольской сокровищнице греческих императоров части злата, ливана и смирны, принесенные волхвами в дар Вифлеемскому Младенцу Иисусу. Как говорит предание, принцесса Мария сама хотела внести это сокровище в монастырь Св. Павла и уже приближалась к монастырским стенам. Но ей, как когда-то царевне Плакидии в монастыре Ватопед, было внушено свыше не нарушать строгого афонского устава, запрещающего женщинам вход в монастыри Святой Горы. На месте передачи сокровищ стоит памятник с изображением этой встречи в виде арки и ворот (1470 год).

В 1744 году монастырь становится греческим. Соборный храм построен в 1817-1845гг и освящен в честь Сретения Господня».

Я смотрел на храм и представлял, как войду под его своды, как после службы вынесут духовные сокровища – святые мощи, дары волхвов. К святыням, к которым прикасался Спаситель Христос, прикоснусь и я своими устами. Вот оно чудо! Когда взгляд устремляется на святыню, а благодать от неё так сильна, перестаешь ощущать и видеть действительность, которая рядом и несовершенна. Можно смотреть в окно, а можно на окно… Я сместил фокус зрения и увидел, что на раскрытой раме окна болтаются постиранные носки и майка. Все зависит от того, где находится фокус твоих глаз или, как в Евангелии сказано, «Ибо, где сокровище ваше, там будет и сердце ваше (Мф.6,21)».

Как там Валера без нас? Попробовал отправить ему СМС-ку, но она улетела  в бесконечные просторы эфира и адресата не нашла. Написал несколько слов домой. Мой младший сын с нетерпением ждет папу из паломничества с гостинцами и рассказами. Уж я его не подведу. Из гостинцев везу ему вязанную келейную скуфейку, похожую на еврейскую кипу, только побольше. Везу ему афонский лукум с орехом внутри и попросил Валеру, если пойдет на вершину Афона, принести мне камешек для младшенького. А еще я привезу ему ломтик хлеба, испеченного с использованием закваски, чудесным образом получаемой монахами святогорцами. Для закваски берется только мука, вода и соль и вносится в алтарь на литургию в праздник Крестовоздвижения и на неделе Крестопоклонной Великого поста, и к концу богослужения эта смесь в маленькой тарелочке восходит сама, а затем весь год используется для заквашивания и приготовления хлеба. Этот хлеб приобретает особый приятный вкус, когда голоден. А так он суров и пресен, как монашеские будни. Еще, я об этом говорил выше, афонский хлеб замечательно сочетается с афонскими солеными оливками. Это, конечно, не трюфели с ананасами, но я знаю своего сынулю - такие простые гостинцы не хуже «хлебушка от зайчика».

Вечерня и Трапеза

Как там у В. Заболоцкого: «Колотушка тук! Тук! Тук!..» А монастырская колотушка располагалась у нас почти прямо под окнами. Все подхватились, словно солдаты по сигналу «тревога», и так же быстро надели на себя лучшее из  одежды. Я снова в черном. Недалеко от нашей комнаты, в конце коридора, находилась еще одна  лестница, по ней мы спустились в монастырский дворик и даже обошли его изнутри по периметру. Пока никто на нас не обращал внимания, пофотографировались: за алтарем  на фоне мраморных крестов, на ступенях кафоликона, на фоне большущих кувшинов с цветами, в пространстве между колоннами поддерживающими балкон-терассу. И вот народ потянулся в храм.

 На Афоне я впервые увидел завесу, отделяющую притвор от трапезной, или основной части храма. В какой-то момент завеса открывается, в какой-то она прикрыта. Мне про это в семинарии ничего не рассказывали. Когда открывается или закрывается катапетасьма в Царских вратах, я знаю. Но вот такая завеса для меня была в диковинку. Всего дважды я видел эту завесу открытой. Вероятно, это были особо торжественные моменты богослужения. Я стал в стасидию через одну от игуменского места, куда указал канонарх. Вскоре появился и сам отец Парфений. Уже нескольких греческих игуменов мне довелось видеть. Такое ощущение, что это дети одного отца: все они определенно имели между собою сходство. Седовласые, большебородые, строгий взгляд черных глаз из-под мохнатых бровей.

Отец Игумен стал на свое место, и к нему потянулся народ, находящийся в храме, под благословение. Сам настоятель обители держал руку в имясловном сложении пальцев на уровне груди, а присутствующие в храме богомольцы, друг за дружкой подходили, низко кланялись и целовали неподвижную благословляющую десницу. Я некоторое время находился в нерешительности - подходить или не подходить – я иерей, а он не епископ. Не видя никого в подобном положении, чтобы подражать традиции, а не нарушать её, я все же решился подойти и поприветствовать начальника гостеприимной братии. «Шапка не упадет - подумал я, - это лучше, чем выглядеть в глазах здесь живущих и молящихся невеждой». Сотворив поясной поклон, я приложился к руке игумена. Свою руку он не одернул, внимательно посмотрел на меня, а я вернулся на «свое» место.

Началась и потекла вечерняя служба. Греческие богослужебные напевы имели трудновоспроизводимую для европейского уха гармонию. Мне иногда казалось, что те, кто поет за службой, делают это, как Бог на душу положит. Скорее всего, это не так. Певец из меня никудышный, и поэтому я не запомнил даже самой простой мелодии (а были ли простые?). Рассматривать нечего, в том смысле, что все я уже рассмотрел в других храмах и монастырях, а внутреннее устройство кафоликонов на Афоне похоже. Безусловно, в деталях есть много отличий, но в целом устроение храмов в некотором смысле «типовое». Потянул четки. Служба совершилась скоро, и все в определенном порядке пошли по кругу прикладываться к иконам. В этом порядке нашлось место и для меня. Несмотря на то, что иерейского креста у меня на груди не было (наперсный крест на Святой Горе – это привилегия настоятеля обители), братия монастырей всегда безошибочно определяли мой сан. И всегда находился тот, кто подсказывал, за кем я должен делать поклоны и подходить к иконам. Приложившись, народ потянулся к выходу. Выход из храма находится напротив дверей трапезной и соединен с ней двускатным изящным навесом. Вероятно, это сделано для того, чтобы и в дождь, не замочившись, следовать к приему пищи.

Снова регулировщик, и снова мне указано место за столом,  у восточной  стены. Оказавшись один за длинным накрытым столом, даже после молитвы, я не решался начинать ужинать, свеж еще был Ватопедский опыт…  Но, видя, что никто не обращает на меня внимания и больше пересаживаться не придется, я начал кушать. Помидор, зеленые оливки, сыр, жареные овощи, хлеб и кувшин с холодной водой – незамысловатая трапеза. Натуральные продукты, не приправленные ничем, – этого вполне достаточно, чтобы не было соблазна для чревоугодия и в то же время вполне сытно. Дома этого не будет, и поэтому я ел вдумчиво, не торопясь, запоминая. Стол с Игуменом находился слева от меня и венчал помещение с южной стороны. За игуменским столом сидел знакомый мне иеродьякон Давид, служивший вечерню иеромонах и маститые, в возрасте за 60, иноки, которых я видел за богослужением певшими антифонно.

Покушав, все встали и, поблагодарив Бога, в определенном порядке пошли на выход. Игумен стоял по правую сторону от дверей и благословлял выходящих, а напротив него, согнувшись в глубоком поясном поклоне, стояли монахи, готовившие пищу. Многовековой размеренный и величественный порядок, в который вливаешься сразу.

Скажу прямо, я волновался и с нетерпением ожидал когда вынесут святыни (это совершается сразу после вечерней трапезы). Гуськом мы поднимались по мраморным ступеням Сретенского храма. Опять прикладывались к особо чтимым иконам обители, а в это время перед Царскими вратами был установлен застланный стол, на который высокий иеромонах в епитрахили (она делала его еще выше) выносил из алтаря благодатные ковчежцы и ларцы с духовными драгоценностями. Открывая эти сосуды, священник комментировал на английском языке, что в них находится. Там были: нога левая от стопы до колена св. Григория Богослова; часть от локтя с плотью св. Максима исповедника; голова св. Феодоры Александрийской; часть св. великомуч.Пантелеимона; частицы св. 40 мучеников; нога правая преподобномуч. Каллиника нового; часть св. Василия Великого. И венчал все это ларец с тремя золотыми пластинами даров Волхвов. Две тысячи лет они заботливо сохранялись. К их узорам прикасался Спаситель. Через мгновение и я, грешный раб Божий, прикоснусь своими нечистыми губами к ним! Этот внутренний трепет нельзя описать. Меня не ударило молнией и не отбросило прочь – Бог милостив и любвеобилен…

Сохраняя тишину в сердце, я вышел из кафоликона и побрел в комнату, чтобы взять блокнот и ручку. Важно было донести нерастраченными свои впечатления близким людям, вам.

Разговаривать не хотелось. В похожем состоянии пребывали и мои спутники. Интересное дело, я ведь говорун. А здесь молчание было подобно меду, им насыщаешься, получая и духовную радость, и физическое удовольствие.

Святой преподобный Силуан Афонский испытывал подвижников монашеского делания вопросом: «Как говорят совершенные?» И если люди недоумевали, отвечал, что совершенные говорят то, что им дается Духом Святым, а от себя не говорят ничего. У меня не так. Приходят люди со своими нуждами ко мне на приходе, и я говорю много, пытаясь утешать или «просвещать». И даже если бы во мне и зазвучал голос Духа Святого, то я Его, скорее всего, не услышал бы из-за многоглаголания. Есть внутреннее беспокойство о произносимом. Я подробно и ярко объясняю то, о чем есть у меня даже небольшие знания, но нет основательного спокойного ведения, которое не нуждается в многословии.

Беседуя на заре своей юности с одним талантливым художником, я с удивлением от него узнал, что он, чтобы быть понятым, обычно в своих «работах» не договаривает, не дописывает, приглашая того, кто смотрит на его картины, к сотворчеству. И в этом случае, как правило, люди трактуют его художественный замысел правильно. А вот стоит ему прописать всё до мелочей на холсте, и получается, как в детской игре «Испорченный телефон»: каждый слышит и видит что-то свое, но очень далекое от авторского замысла. И я никак не могу научиться молчанию. Из меня «прет», а должно «рождаться». На Афоне у меня получилось молчать, немножко, чуть-чуть, но этого было достаточно, чтобы, вкусив сладость этого состояния, представлять, к чему следует стремиться. Уроки Афона. Усвоить бы их.

Вечер в монастыре Святого Павла

У самых монастырских ворот, снаружи, где извилистая брусчатка улеглась, словно змея на солнце, располагается просторная беседка. В ней сидели, разговаривали и даже курили паломники – греки. В Греции отношение к табаку иное, чем у нас. Правда, курящих монахов мне там встречать не приходилось. Но, поговаривают, и такое здесь бывает.

 Вокруг беседки были устроены места для отдыха, там я и приземлился. Раскрыл блокнот. Вчерашний день, впрочем, как и сегодняшний, еще отсутствовал на бумаге, и я попробовал писать: «Закатное солнце Эллады проливало на нас желтый свет, а с моря дотягивался ласковый бриз. Жара спала, но еще не было острой свежести. Легкий ветерок слегка шевелил горный вереск и …» А что «и»? – В общем попытки писать плодов не принесли. Не писалось. Зато молчалось и думалось. Отсюда, с высоты (до уровня моря не меньше 100 метров), как с клотика корабля, можно было бесконечно наблюдать за морским простором или сидеть, наслаждаясь, головой в облаках, спиной прислонившись к мраморным склонам самой горы Афон, а ноги опустив в теплые воды Эгейского моря.

Снова колотушка позвала на службу в храм. Только молились мы на этот раз в притворе. Читалось повечерие. Когда молитва закончилось, на монастырь уже спускались южные стремительные сумерки. Поднявшись в свою келию совершили вечернее правило. Затем улеглись. Лежа в кровати, я вновь раскрыл свой блокнот. Мысль стремительно пробежала по тропам двух последних дней, рука оставила след на бумаге.

- Валера не отзывался?- в тишине раздался голос Владимира Георгиевича. Волновался не только я.

- Молчит. Связь вроде есть, но СМС-ка, телефон пишет: не доставлена.

- Да он сейчас под вершиной где-нибудь, - откликнулся Игорь из-под простыни. Было очень тепло, и мы накрывались только простынями. – Все-таки здорово, что мы здесь остались на ночлег!

С Игорем никто не думал спорить. Еще несколько фраз пролетело над кроватями в темноте, и над нами сомкнулась тишина. Все, можно и поспать.

Я закрыл глаза. Веки смежились и замкнули цепь внутреннего видеопроектора,  началось кино. Отменного качества цвет, свет, звук! Я смотрел видео про Афон. Видел даже мельчайшие детали пройденного вчера и произошедшего сегодня. Потрясающе!

День четвертый и монашеский ремень…

Афонская тропа забирала все выше и выше. Странное дело, ноги почти не болят и одышки нет…Легко идти. Тропа ныряет в туннель в густом терновнике, и я слышу, что впереди кто-то есть. Я пока никого не вижу, но уже ощущаю всем своим нутром чье-то присутствие. Мне кажется, различаю даже постукивание посоха. Нет, не кажется! Впереди идет человек, быстро движется и постукивает о камни палкой. Но я по-прежнему не вижу никого, только звук от палки становится громче…

Вдруг пришло ощущение реальности – оказывается, во дворе, под окном, стучит монашеский будильник. Деревянное било – это не механическое чудовище со стрелками, взрывающее утреннюю тишину, это ласковое похлопывание по плечу спящего человека. Пробуждение под деревянный стук совсем не травмирует.

Утренний туалет – и от ночных видений не осталось и следа! Друг за дружкой мы спустились по крутой лестнице вниз. Пересекли дворик по диагонали и вошли под своды храма, сегодня похожего на звездолет. В темноте мы заняли свои места в анатомических креслах-стасидиях, а возглас священника был сродни историческому «Поехали!». В глубокой синеве, среди бескрайних вселенских мегапарсеков, мы неслись в гости к Творцу всего видимого и невидимого. В пространстве молитвы отсутствовало время. Я не чувствовал его продолжительности, его хода. Впоследствии размышляя над этим феноменом, я пробовал все себе объяснить. Возможно, когда в перспективе видится более значимое или ожидаемое событие, то настоящее, бывает, тяготит, тянется или топчется на одном месте. В паломничестве по Афону, во время молитвы в храмах, я ничего не ожидал «потом», я жил «сейчас» и был удовлетворен процессом. Может быть, поэтому служба меня совсем не утомляла. А может, дело в другом? Здесь, на Святой Горе, – особое присутствие Того, Кто является хозяином Вечности? В монастыре Святого Павла богослужение началось в 2 часа ночи. Во время отсутствия времени (как это ни парадоксально) были и свои события: зажигали и раскачивали хорос (храмовый светильник в виде обода большого диаметра с двуглавыми византийскими орлами и свечами); совершал каждение ангел (это мое субъективное восприятие служащего иеродьякона); шестопсалмие читал игумен (он стоял близко, и я от неожиданности вздрогнул); отец Парфений читал и на литургии «Отче наш» и символ Веры. А закончилась служба около 8-ми часов утра. Наш звездолет удачно сел и мы всем экипажем пошли на праздничную трапезу. Уходя из храма после целования икон, мне вдруг стало понятно зачем я купил монашеский ремень. Вот-вот, осенило!

Праздничная трапеза афонитов и моя красауля

В это утро, войдя в трапезную монастыря Святого Павла, я постарался быть несколько скромнее и присел не отдельно, а за один стол с монахами-паломниками из России. Присел на краешек лавки, предварительно осведомившись:

– У вас свободно, братья?

– Да, пожалуйста, присаживайтесь!

Ближе всех сидевший ко мне монах еще немножко отодвинулся, предлагая занять освободившееся пространство.

– Спаси, Господи!

Как часто мы слышим эти слова в наших храмах и на храмовой территории. Обыкновенное православное благодарение иногда, правда, принимает совершенно удивительные и неожиданные формы. Например, пробирается, кто-нибудь во время уже начавшегося богослужения, чтобы самолично воткнуть или поставить свечу праздничной иконе. Извиняется за причиненные неудобства, шепча то в одну, то в другую сторону: «Простите! Простите ради Бога! Извините, пожалуйста!» И тут, о! это просто ужасно! Этот опоздавший недотепа вдруг потревожил молящуюся гремучую змею – очень православную тётеньку с благостным лицом и прикрытыми глазами. Лучше бы он сегодня зашел в другой храм! Испепелив взглядом нарушителя молитвенного состояния, «песчаная эфа» (поразительное сходство), через поточенные морщинками ненакрашенные губы, шипя, произносит с раздражением: «Спасси-и тебя, Госсподи»! (Вот, лучше бы палкой огрела). И тот, кто нес свечу празднику, потерял ориентацию. «Где я? – думает он, – в троллейбусе или в церкви?»

Рассидеться не удалось. Впрочем, я уже привык. Ко мне подошел отец иеродьякон и попросил пересесть. Я последовал за ним. Сегодня отец игумен сидел за другим столом, лицом к дверям собора в честь Сретения Господня. И меня усадили за этот же стол, по левую руку отца настоятеля. Напротив разместился отец Давид, а около меня монах, который вел службу с правого клироса – чтец (Или у них это певец? Он распевал все тексты в византийской витиеватой манере. Ох, и голосище!) Внешний вид у этого чтеца был тоже могучий, как и голос: широкая седая борода, высокий рост, крепкие руки, по виду вроде старец, но присмотришься – вполне еще годный к строевой службе в армии. Одним словом, столп Православия.

Помолились. Сел настоятель и после него все остальные. Принялись за еду. Меню было праздничным: тушеные овощи, опять красный помидор(!), брынза и завернутая в пергаментную бумажку сладость – десерт, приготовленный из чего-то похожего на нугу с орехами, по форме – наша конфета трюфель. Но и это еще не все! Перед каждым трапезующим стояла красауля (маленький кувшинчик грамм на 250) с вином. Сразу чувствуется, что день воскресный. И прежде, чем кушать, я потянулся за своим кувшинчиком. Отец Давид, сидя напротив, глазами подал знак, мол, подожди, рановато. Моего движения, кроме него, никто не заметил, так как я плавно переориентировал руку и взял хлеб. Но, Боже мой! Как мне стало неловко. Все время следил за коренными жителями монастырей и повторял за ними все действия во время молитвы ли, или во время приема пищи, а тут расслабился… Опустил голову и стал утешаться едой. Но вдруг дзинькнул колокольчик от настоятельской руки, я взглянул на отца Давида, а он мне кивнул, типа: «А вот теперь давай, брат, твое здоровье!».

От своего друга-писателя я слышал, что греки разбавляют сухое вино водой, а кто не так пьет, тот доверия не заслуживает – склонный к винопитию, значит. Я чинно налил половину металлической кружки вина и столько же из кувшина воды. Чтоб знали, что мы тоже можем воздерживаться от пагубных страстей. Богатырь-чтец, сидевший подле, налил себе полную кружку вина и, не разбавляя, стал с удовольствием (труда ради бденного) подкрепляться. Я посмотрел вокруг и увидел, что никто, кроме меня, не разбавлял этот нектар афонской лозы. Глотнул и понял: зря я это сделал. В своем начальном состоянии вино было ароматным и изысканным, но разбавленное стало просто кислой розовой водой (аромат между тем остался). Но, так или иначе – это был мой Афон.

Затем каждому раздали по кусочку богородичной просфоры. Я отщипнул крошечку, а остальное с конфетой завернул в салфетку и припрятал для сынули.

Пройдя под благословением, мы не спеша пошли собираться. Войдя в келию, я снял с себя прекрасный монашеский кожаный ремень и, неся его на двух вытянутых руках, торжественно вручил нашему попутчику Николаю.

– Коля, это тебе!

– ?!!

– Молись за меня, убогого иерея Николая, со сродниками!

Николай держал ремень, остолбенев от неожиданности (ох, и потешил я свое тщеславие).

– Спаси, Господи! Я за вас за всех буду молиться! – Николай вытащил из полиэтиленового пакета маленький блокнотик и на листочках в клеточку записал нас «со сродниками». На душе стало еще светлее. Владимир Георгиевич предложил оставить здесь и гостинцы, пускай братия утешается. В черный пакет из своих рюкзаков мы сложили сушки, конфеты, консервы, носки и даже средство от комаров. А зачем нам средство от комаров, если везде, где мы ночевали, на окнах были москитные сетки, а днем комаров мы нигде не встречали?

Я взял на себя почетную миссию передать гостинцы братии. Но никого из наших знакомых мне отыскать не удалось, и я отдал пакет первому встретившемуся насельнику обители. Монах Феодот был приятно удивлен. Спаси Вас Бог, братия монастыря Святого Павла!

Лучше гор могут быть только…

Мы вышли за ворота монастыря, перекрестились и с благодарностью поклонились в сторону соборного храма. Почти сутки наши плечи не знали рюкзаков. К тому же, что-то из поклажи оставили местным монахам, но вес заплечных баулов, похоже, совсем не изменился. И ноги вроде бы должны были отдохнуть, но переставлялись с усилием. А тут еще беда – празднословие. Во время продолжительного спуска в сторону моря, именно там брала начало тропа, ведущая в монастырь Дионисиат, захотелось просто поболтать – это никуда не годится. Особое благодатное состояние приобретается здесь с трудом, а теряется без всякого усилия. С этим нужно было что-то делать.

Я вспомнил, что однажды у себя на приходе принимал всебелорусский крестный ход. Мужчины несли хоругви, женщины - иконы и пели. Но пели Иисусову молитву. Сначала мужчины выводили: «Го-осподи Иисусе Христе Сыне Бо-о-ожий, поми-илуй нас»! Женщины молчали. Но стоило замолчать мужчинам, как они вступали и в этой же манере выводили песнопение-молитву. Эти богомольцы проходили по многу километров, но при этом никто не разговаривал: не до того было, важно было не пропустить свой черед распевать молитву.

Эту идею я решил взять на вооружение. После краткого совещания, получив одобрение всех членов группы, мы по очереди запели: «Го-осподи Иисусе Христе Сыне Бо-о-ожий, поми-илуй нас»! Правда пели по одному, т.е. соло, и по очереди. Я начинал, Игорь продолжал, затем подхватывал Николай и после него завершал круг Владимир Георгиевич. Впереди, по прибрежной гальке, шли трое паломников, по внешнему виду и речи похожих на немцев. Некоторое время они испуганно озирались, видно, их тронуло наше искусство. А затем и вовсе решили пропустить нас вперед, и больше мы уже нигде не встречались.. Ни голоса, ни слуха ни у кого из нашей группы не наблюдалось, но от этого мы еще громче голосили. Птицы и те восхищенно замолкали при нашем приближении. Однако нам это не мешало, кроме того, пока поют другие, успеваешь отдышаться, и, когда начались подъемы, говорить расхотелось совсем. Средство от празднословия подействовало.

Тропа по берегу дошла до вертикально вздымающейся скалы и повернула круто вправо и вверх. Нам предстоял подъем, насколько высоко, мы не знали. Дело пошло совсем медленно, так как подъем оказался очень крутым (еще буквально пару градусов, и мы бы лезли с помощью не только ног, но и рук). Когда Коля, который шел налегке и к тому же в отличие от нас был в прекрасной физической форме, на одном из привалов обогнал меня, то во время движения его обувь была недалеко от моего лица. Пять метров высоты. Десять метров. Вот мы уже на уровне девятиэтажного дома (27 метров) от моря. А вот мы и на одном уровне с монастырем Святого Павла, уголочек которого выглядывал из-за горного склона (метров сто, не меньше).

Мое сердце было похоже на мотылька, бьющегося в отчаянии о стекло. Умереть из-за не выдержавшего сердца я не боялся уже не только потому, что считал себя недостойным преставиться на Святой Горе, но и потому, что страх смерти пропал. Вначале в Уранополи этот страх еще был, а теперь пропал. Очень сложно мне описать это еще одно удивительное состояние, посетившее нас на Афоне. В обычной жизни подкожный, глубоко спрятанный страх смерти является фундаментом многих наших поступков, начиная от моргания, заканчивая оторопью, которая овладевает людьми на похоронах. Мы ведь стараемся не думать о смерти и близким нашим на смертном одре говорим: «Ну, что ты, не дури! Ты еще поправишься!» И, подавая человеку надежду, имеющему смертный приговор-диагноз, уже приводимый в исполнение «костлявой», мы лишаем этого человека возможности приготовиться к таинственному переходу в Вечность. А вот теперь я отчетливо осознал, что страх исчез. На этой святой афонской земле горний мир так близок, что среди переживаний новой реальности не осталось места для ущербного, несовершенного страха. Какие еще сюрпризы готовит нам Афон?

Достигнув верхней точки подъема по каменистой еле заметной тропке, мы остановились у креста на гребне скалы, нависающей над морем. Далеко внизу спешил своим маршрутом катерок с людьми на палубе. Мы даже попробовали им помахать, но, похоже, пассажиры судна нас не увидели.  Еще вчера мы снизу смотрели  на эти кручи, тыча пальцами в микроскопических человечков, шедших там, может быть, где сейчас находимся мы. А сегодня, как там у поэта сказано? - «Весь мир на ладони, ты счастлив и нем…». Это про нас. Время все-таки движется, и мы движемся в нем.

– Воды? – Игорь протянул пластиковую бутылку. Я передал её Георгиевичу, а сам обратился к Николаю:

– Коля, а ты с нами до Дафни пойдешь или как?

– До Дионисиата. У меня сегодня встреча со старцем Гавриилом. Решается судьба, в каком монастыре мне подвизаться.

– А я думал, у тебя уже все решено.

– В общем решено, а в частностях буду сегодня разрешать. – Коля тоже отпил воды и о чем-то задумался. – Только я боюсь не успеть на паром, если я пойду с вами, а отец Гавриил приезжает один раз в неделю, и тогда мне придется еще неделю пребывать в состоянии неопределенном.

– Так ты нас не жди! Иди один, и тем более ты налегке, так что успеешь. Давай, не смущайся!

Николай попросил благословения и вскоре скрылся из вида. Хороший человек. Его отец, он говорил, служит в Почаево, в Украине. Дай, Бог, рабу Твоему Николаю исполнить Твое призвание!

Монастырь Дионисиат

Привал закончился, и мы стали дальше поливать Афонские тропы своим потом и оглашать окрестности молитвой. Мы двигались вверх среди скал и кустов, потом пошли траверсом по склону (т.е. перпендикулярно подъему). После крутых, почти вертикальных участков, движение по горизонтали доставляло просто удовольствие. В жизни, чтобы осчастливить человека, ему нужно сначала сделать очень-очень плохо, а после - просто плохо. У меня так было в армии. Попав на срочной службе в учебку, я был определен в подразделение, где «гайки закручивать» умели. Все команды выполнялись только бегом, на перекур давали 3 минуты, на написание письма домой – 5 минут. А уж отбой и подъем были любимыми упражнениями сержантов. Вместо положенных на подъем с одеванием 45 секунд, мы одевались и становились в строй за 30 секунд. Приблизительно через две недели меня перевели из этой четвертой роты в первую.  Когда случился на следующий день подъем уже в первой роте, я через 30 секунд стоял между кубриками в совершенно пустом проходе. Посмотрев по сторонам с недоумением, я заметил, что очень многие только спускаются с коек на пол… Тогда я пережил настоящее счастье. (Про счастье и несчастье, я надеюсь, читатель понимает мою иронию).

Слева внизу лежало глубокое синее море, справа – карликовые деревья и непролазные густые кусты. Привал мы делали еще пару раз. Воду пили расчетливо. И вот за очередным поворотом показался монастырь Дионисиат.

Почему он так называется? Потому что монастырь основан Деонисом Корисом в четырнадцатом веке и назван в честь него. Эта обитель располагается на высоте 80 метров над уровнем моря, от которого до самих стен обители поднимаются искусственные террасы с монастырскими огородами. И сам он вполне благоустроен и красив. Переходя с горной тропы на брусчатку одной из террас, ведущих к воротам монастыря, я увидел произведение монашеского искусства, увековеченное в камне. Морская отполированная галька, поставленная на ребро и закрепленная бетоном, раскрашена, подобно восточному ковру. Очень красиво и практично. Если паломник идет в дождливую погоду, то эти камушки прекрасно очистят его обувь от грязи, и наследить он сможет только в душах местных обитателей.

В обители, как и во всех монастырях Афона, множество святынь, из которых особое место занимают узы апостола Павла и локоть Святого Иоанна Предтечи Крестителя Господня, в честь рождества которого освящен соборный храм монастыря. И еще в Дионисиате есть частица Честного Животворящего Креста.

Когда мы вошли в тесное пространство монастырского дворика, то через открытую дверь трапезной увидели, что завтрак здесь в самом разгаре. Присели и осмотрелись. Фрески! Подобных росписей, как снаружи трапезной, мне нигде видеть не приходилось. Стены покрыты уникальными сюжетами пророческого характера. На фресках, созданных в XVII веке, изображены картины современной нам войны, в том числе атомные бомбы, бомбоубежища, самолеты и другое оружие, о котором в момент росписи никто на земле и понятия не имел. Чудеса здесь во всем – остановись и рассмотри.

Немного посидев на лавке и отдохнув, мы самостоятельно пошли на экскурсию. Разбрелись кто куда. Владимир Георгиевич пошел с фотоаппаратом вокруг кафоликона, Игорь двинулся в противоположном направлении, я прошел в темную арку в конце дворика, у трапезной. В одном из коридоров  наткнулся на еще один ковер из морской гальки и подумал, что хорошо бы взять на вооружение, и, может быть, сделать паперть у деревенского храма таким же образом. А что, будет красиво.

Фотографировали мы без всяческих помех. До нас никому не было никакого дела. А после, когда народ, покушав, стал выходить из трапезной, нам открыли храм, но не главный, а так называемый параклис. Все миниатюрное, но с большой любовью созданное. Вот и церковка, в которую нас пустили, такая же маленькая. Правда, нам без русскоговорящего провожатого было совсем непонятно, какие из осязаемых нами святынь представляли особенную ценность Дионисиата.

Мы поднялись по лестнице в прекрасные помещения архондарика. Великолепно и со вкусом отделанные большие комнаты. Балкон, будто парящий в воздухе на птичьей высоте. Архондаричный предложил нам кофе, лукум и воду. Что еще нужно для счастья! Вода (в который раз я отмечал про себя) – самое изысканное и желанное угощение для путника на Афоне. Затем нас опять записали в большущую книгу, но мы объяснили, что задерживаться не намерены и просили показать пальцем, как нам дальше идти в монастырь Григориат. Сами понимаете, что и разговаривали мы по большей части с помощью пальцев и жестов. Вот такие мы оказались «полиглоты». Мне даже показалось, что инок, исполняющий роль гостиника, очень огорчился.

– Как? Вы не останетесь у нас на ночлег и не побудете на наших замечательных службах?! – Должно быть, говорил нам монах по-гречески. А может, мне это только показалось…

Но нам пора. Мы прощаемся и замечаем про себя, что на самом деле здешним жителям не до нас. Здесь большая группа импозантных иностранцев, которые, только что потрапезничав, пьют кофе и дымят на балконе архондарика. Все танцы сегодня совершаются вокруг них. Их нравы…Н-да.

Монастырь Дионисиат, безусловно, особенный и даже в местной иерархии занимает пятое место. Но мы так скоро его прошли, что воспринимался он нами, как полустанок на железной дороге. Может быть, это из-за того, что мы не были готовы к встрече с этим местом как следует. Но пора в путь.

Здесь вам не равнина…

Иконная лавка в монастыре Дионисиат совсем небольшая, ассортимент там небогатый, и мы, не задерживаясь, пошли дальше.

Для того чтобы выйти из крепостных стен древней обители, нам пришлось пройти в ворота северной части монастыря. Путь наш теперь лежал сначала к морю, вниз, мимо какого-то строительного терминала с гравием и  пятитонными самосвалами, а затем по набережной вдоль кромки воды до начала горной гряды, спускающейся почти отвесно в море. Где-то там начинается тропинка нашего маршрута. С благоустроенной дороги необходимо было перейти по мостику через пересохший ручей, и с «Потемкинской» лестницы, уводящей вертикально вверх к какой-то местной достопримечательности, нам предстояло отыскать узкий путь на Григориат. А пока мы стучали посохами по бетонке.

Раньше землю или камни для строительства монахи поднимали на мулах, сегодня индустриализация и глобализация пришли и на эту землю. Не нужно быть прозорливцем, чтобы увидеть близкий предел афонской самобытности. Все, что имеет начало, придет к своему завершению. Процесс перемен сегодняшнего дня – процесс исторический и всесокрушающий, от нас уже не зависящий. А дух-обольститель, дух гордыни подталкивает нас быть революционерами, пытаться что-то изменить, в поисках правды и справедливости участвовать в акциях и демонстрациях. Но ведь Правда – это личность Христа, а не порядок мироустройства.  Правда – это «Кто», а не «что». И, рассеивая свое внимание по сторонам, мы так мало заглядываем в сердце, оставляя его в абсолютном запустении и неустроенности. Ах! Ах! Мир наступает!.. И опыт Ненивитян нас ничему не учит.

Сегодня много говорится о конце Света, который, в конце концов, наступит. Но… «Это будет потом, а пока мы зарывались в облака…» Эх, не получилось по Высоцкому – облаков не было. А Афон пока еще тот Афон, где хозяйка и владычица – Матерь Божья. А наша нескладная молитва на конце паломнического посоха – это посильный вклад в исторический процесс.

Начало октября. Жара, как у нас в июле, когда дымят торфяники. Вот вроде бы и наша тропочка. Указателя в этом месте мы не увидели и, осенив себя крестным знамением, полезли по камням в сторону солнца. Был приблизительно полдень, мы не вели хронометраж и время определяли навскидку. Наш путь до монастыря Григориат занял около трех часов. Хотя в различных путеводителях говорится о полутора часах ходьбы. Но мы не серны и не архары, и делали, к тому же, продолжительные привалы. А потом, куда спешить? Первые дни паломничества не прошли для нас без следа, и мы совершенно не беспокоились куда-то не успеть. Мы знали: все будет хорошо.

И вот уже преодолели высоту, на которой находится проводивший нас недавно монастырь Дионисиат. Прощальный взгляд. Подъем продолжается. Горных отрогов пришлось преодолеть несколько, и каждый раз, когда начинался за поворотом спуск, мы ожидали, что вот-вот и покажется нужный нам монастырь, но спуск заканчивался очередным подъемом. Мы забирались еще выше. И от физической немощи наконец вошли в некий автоматический режим. Это очень похоже на полет с автопилотом. Сознание – малюсенькое – сидит, как пилот в кабине черепной коробки, тупо (или отупело) смотрит в окно и телом почти не управляет. Ду-дух! Скряб! Стук! Вдох – выдох. Из-под кроссовок осыпаются мелкие камни. Нужно напрягать волю, чтобы контролировать ноги – не дай Бог, подвернуть! И молитва Иисусова, которая не прекращается, но распевается уже совсем не задорно. Мы на неё опираемся, как на второй посох.

Когда я занимался альпинизмом в далёкую студенческую пору, я мечтал о горах… пока не начинался подъем на вершину. Но, как только начиналось восхождение, я ругал про себя все на свете: и себя за то, что «умный в гору не пойдет…», и горы, и даже тех, кто остался на равнине. Внешне это не выражалось никак: еще увидит кто-нибудь, что я слабак – стыдно будет. Правда, на вершине забывалось обо всем. Приходил неконтролируемый восторг. А затем спуск, и снова сожаление о том, что не лежалось мне где-нибудь на пляже… Здесь, на Святой Горе, даже когда было очень-очень трудно, я ни разу не огорчился или пожалел о таком нерациональном (с точки зрения обывателя) времяпрепровождении.

Еще мы совсем мало спали, но чувствовали себя бодро. Возможно, это такое действие благодати и намоленного места, а может, это просто возбуждение незадачливых паломников.

Появились признаки приближающегося человеческого жилища – изгородь от диких животных. Еще один небольшой подъёмчик. Так и есть! Перед нами внизу как на ладони – башня и стены монастыря Григориат. Уфф! Почти дошли. Мы стали спускаться вдоль террас с оливковыми деревьями. Ноги ускорились и несли нас навстречу воде в запотевших стаканах и прохладной тени в стенах обители.

Отец Павел

Приближаясь к монастырю, мы и помыслить не могли, что пребывание в обители будет таким теплым и запоминающимся. Спуск казался бесконечным. Обливаясь, не помню, каким уже по счету, потом и непрестанно вытирая соленые струи, разъедающие глаза, я отвернул полы подрясника, которые, чтобы на них не наступать, мне пришлось завязать на том месте, где еще недавно был монашеский кожаный ремень. Тень в каменной арке у соборного храма остановила нас. Усталые путники повалились на скамейку, побросав в беспорядке свои рюкзаки. Немного передохнем и пойдем дальше в Симона-Петр. У нас еще есть время до вечера. По карте расстояние не слишком большое, правда, высота… Превозмогая острое желание привалиться к прохладным камням вместе со всеми, я прошел в небольшой монастырский дворик. Нужно разыскать архондарик. Кофе нам сейчас не помешает.

Слева от меня находился храм. В честь кого он освящен, я тогда еще не знал. Справа была трапезная с большими окнами, через которые можно было наблюдать, что там творится. Дверь же прямо передо мной из деревянного массива, и за ней кипела жизнь. Звуки кухни доносились оттуда до наших ушей. Я постучал. Постучал негромко, неуверенно, сомневался, стоит ли отрывать монахов от их послушаний. Толстая дверь не могла передать вибраций, вызванных моими дрожащими костяшками пальцев. Но дверь отворилась.

– Имэис иреис Николаес. Пуи ней архондарик? – Я слушал себя со стороны и просто обалдевал. Это что, Я(?) сейчас сказал? Откуда в моей голове появились эти греческие слова. Одним словом, я представился и интересовался, где нас угостят кофе. Как-то так. Или почти так. А передо мной стоял невысокий монах в фартуке, вполне греческой наружности, лет около 55. Черная борода, линялая афонская скуфейка, открытое и умное лицо. Он мне напоминал одного из апостолов, но кого соображалось туго.

– А вы откуда? – спросил инок. Приятный сюрприз, несмотря на акцент, все вполне понятно.

– Идем из Павла, через Дионисиат…

– Родом откуда? – повторил этот уважаемый монах.

– Из Левкороссии, Белоруссии, – поправился я. Возникла очень маленькая, почти незаметная пауза, во время которой меня осенило, и я, набрав воздуха в легкие, тихо спросил:

– Мы хотим помолиться до завтра в вашем монастыре. Благословите.

В тот момент я не догадывался, что разговариваю с ответственным за размещение гостей в монастыре.

– Вам нужно идти дальше – Симона-Петр, – также негромко ответил монах.

– Да, туда мы и собирались, но…– я посмотрел в черные и добрые глаза инока. Пауза теперь была вполне по Станиславскому. Мы молчали и смотрели друг в друга. Где-то шумело море, щебетали птицы, на кухне чем-то стучали… Дуэль между нашими глазами затянулась, по-другому не скажешь. А за углом с напряжением к нашему диалогу прислушивался Игорь, ему тоже было нелегко, он мечтал уже остановиться на ночлег и боялся подумать, что придется идти не просто дальше, но, что еще хуже, и гораздо выше.

Я нарушил уже затянувшуюся тишину:

– Вы нас не примете? – сказано было очень тихо, но сколько сил я вложил в эти слова!

– 21 комната. Ваша комната № 21, скажите в архондарике.

Я не ошибся! У человека с такими добрыми глазами и добрая душа!

– Спасибо!! Как Ваше имя? – еще не совсем веря услышанному спросил я.

– Передайте, что это благословение отца Павла.

Был бы я еще чуточку побесцеремонней, обнял бы отца Павла, но, пока никто ничего не передумал, припустил к ребятам. Игорь все слышал, и теперь он светился от счастья, приплясывая на одном месте и пытаясь попасть второй рукой в вислое ухо лямки рюкзака. Мы похватали свою поклажу и пошли искать архондарик, я даже забыл спросить у отца Павла, где он располагается. Трехэтажное строение монастырской гостиницы находилось за воротами обители. Но сначала мы прошли через другой монастырский дворик, несколько попросторней первого. На специальных конструкциях над головами, рукой не достанешь, висел уже зрелый черный виноград. Мощеная дорожка плавно спускалась от ворот, мимо киота с мозаичной иконой Святителя Николая Мир Ликийского, а из выбеленной стены торчал водопроводный краник. Видимо, это святой источник. Вдоль дорожки росли стройные, темные кипарисы, деревья, похожие на монахов в схимнических кукулях. Вот и наше пристанище. Здание архондарика стояло прямо на берегу, в тихой, как бы потаенной бухте, будто корабль, бросивший здесь свои якоря.

Мы взошли по трапу в приемный покой. В просторном помещении, кроме длинного деревянного стола и двух лавок, ничего не было. Но вокруг царила чистота ухоженной деревенской избы. Пахло кофе и древесиной.

К нам навстречу вышел молодой юноша. Он был одет в голубые старенькие джинсы и футболку с коротким рукавом. В мгновение ока на столе появилась тарелка с лукумом, стаканы с водой и неизменно ароматный афонский кофе. Не понимая русского языка, угостив нас, этот парень стал что-то объяснять, показывая в сторону монастыря.

– Отец Павел сэид, зет твенти уан румс фор ас. – Произнося все это на чистейшем профанском диалекте английского языка я был похож на Родину Мать с плаката, такой же решительный и бескомромисный. Юноша все понял и быстро вынес нам ключ от вышеуказанного номера. Какое все-таки сильное благословение у отца Павла, дай Бог ему здоровья! Его имя отворило для нас троих уютную пятиместную келию, два окошка которой с москитной сеткой находились над самой водой – ну не здорово ли!?

Вечер в монастыре Григориат

Душ находился напротив дверей нашей комнаты. Не договариваясь, мы с Игорем, словно на соревнованиях, кто быстрее, свалили возле кровати свои рюкзаки и, громко сопя, срывая с себя одежду и вынимая из потаённых карманов туалетные принадлежности, вскочив в шлепанцы, бросились к двери. На одну сотую секунды я оказался в этой схватке проворней. Душ! О-о! Хоррошо-о!!! Подставляя разгоряченное лицо живительным, прохладным струям воды, я переживал состояние рыбы, которую случайной волной выбросило на горячий песок берега. И, когда сил оставалось на полтора вздоха, накатившая большая волна слизала рыбку опять в утробу океана и вернула к жизни. Я оживал. Вернулись силы, «бодрость духа, грация и пластика». Чистый, как новорожденный, я только приоткрыл дверь душевой кабинки и даже не успел выйти, как Игорь уже откручивал барашек крана. Ну, вот как он проскользнул мимо, что я даже не заметил? Чудеса. Всем не терпелось привести себя в порядок, но, чтобы при этом телепортироваться из одного места в другое, это было, пожалуй, под силу только Игорьку.

Моя кровать стояла у самого окна. Забравшись с ногами на эту спасательную шлюпку, я взял блокнот и ручку и стал покачиваться на волнах воспоминаний сегодняшнего дня. Еще раз преодолевая крутые склоны, я добрался до этой уютной каюты №21. Писалось легко, вспоминалось ярко. А за окном плескалось море: «Шшшш. ШШшшш. Шшшшш».

Закончив с записями, взялся за телефон. За сутки я сделал не меньше 10 попыток связаться с Валерой. Я знал, что с ним ничего не случится, но все равно немного беспокоился.

Когда все привели себя в порядок, пора было отправляться на службу. Мы уже проходили первый монастырский дворик, как застучали в деревянное било. В храме – особый запах старины и ладана. А еще, оказывается, соборный храм освящен в честь Святителя Николая Чудотворца! Так вот где была назначена встреча со Святителем, а я переживал, уходя из Ставроникиты…

Спросив у уставщика, где я могу стать на службе, занял стасидию с левой стороны, возле чтецов. Возглас. Служба пошла.  

Умная молитва или «хфилософия»

Мысли во время молитвы, любые, даже «по существу», – это образы, это как яркая реклама у дороги, отвлекающая внимание от пути. Но сложно человеку  избавиться от помыслов. Движение мысли – это естественная часть нашей природы. Но этой естественностью пользуется и враг рода человеческого. Даже монаху, посвятившему умному деланию всю жизнь, бывает не под силу одолеть те бесовские сущности, которые используют «фильмы» в голове для рассеивания внимания. А без внимания молитва не имеет плода. Человек может направить в эту сторону свое произволение, пытаться и трудится для того, чтобы стяжать чистую молитву, но одолеть силы «бездны», засоряющие сознание, ему под силу, только если Бог поможет. А Дух Божий дышит где хочет… Его можно просить, но Ему не укажешь.

Личное произволение для богопознания является важнейшей составляющей. В произволении определяющим становится мотив. Например, я желаю стяжать чистую молитву, для того чтобы достигнуть святости (читай: «Станете как Боги»). Или я желаю достигнуть без образной молитвы для особых духовных впечатлений… Или я, сирота, ищу Родителя своего, теплоту дыхания Которого, заботливого и нежного, душа моя еще помнит. Это уже совсем иной мотив. И если человек имеет такой мотив безусловной (пускай и неразвитой до поры) любви и предпринимает труды (даже малые, с точки зрения истинных церковных законников), у него больше шансов, чем у них, стяжать усыновляющую благодать Духа. Только любовь является пропуском в Горний мир. В свое время пламенеющего такой любовью к Богу иерея Иоанна Сергиева посетила благодать Духа Святого, и мир узнал этого священника как великого пастыря Святого и Праведного Иоанна Кронштадского. И в то время многие из священства,  смотрели на Святого как на блуждающего в прелести.

Мне посчастливилось быть знакомым с Ниной Романовной Козловской. Прекрасная и светлая женщина, прожившая удивительную жизнь. Она была слепорожденной и росла, постигая жизнь на ощупь. Однажды в их доме остановились монашки из Санкт-Петербурга, которые ездили по России, собирая пожертвования для Свято-Иоаннового монастыря. Обратив внимание на девочку лет семи, идущую по дому и ощупывающую встречающиеся на пути предметы, они расспросили родителей об их беде и предложили написать отцу Иоанну письмо с просьбой помолиться о маленькой Нине. Эти монашенки взялись доставить письмо прямо к батюшке. Спустя некоторое время, когда они уже пробирались в Свято-Андреевском соборе Кронштадта с этим письмом к амвону храма, чтобы передать его отцу Иоанну, праведный пастырь издалека крикнул им: «Знаю, знаю! Ниночка уже видит!». А в это время в приграничном городе Гродно, в маленькой квартирке как гром с ясного неба раздался тоненький и радостный голосочек семилетней девочки: «Мама, я тебя вижу!». Опуская прочие подробности чуда, хочу рассказать вот о чем. Однажды в дом, где жила Нина Романовна, пришел местный священник с богоявленским освящением. Окропив квартиру Крещенской водой, он подошел к семейному молитвенному уголку и, тыкнув пальцем в стоящую среди икон фотографию тогда еще непрославленного в лике святых отца Иоанна Сергиева и спросил: «А этот что здесь делает?». Мама Нины Романовны ответила ему смиренно и с достоинством: «Если Вы, отец N, столько сделаете для нашей семьи, сколько батюшка Кронштадский, я и Вашу фотографию поставлю здесь».

Отец Василий Ермаков таких ревнителей из духовенства называл «страдающие светобоязнью».

Так к чему это я развил «хфилософию» на страницах повествования об Афоне? Все к тому же: и четки тянул, и мысли гонял, и слушал умилительное чтение-пение на вечерней службе в Григориате, а получалась сплошная «хфилософия». Кого я только не вспомнил и о чем я только не подумал! Негоден к Боговедению. Вот так.

Ужин

Однако и время пролетело. Ко мне подошел монах и показал, что пора прикладываться к иконам. В деревне, где я служу, бабушки называют это «здороваться с Боженькой, Пречистой и Угодниками». Приходя в храм до службы, они, не торопясь, с достоинством подходят к каждому киоту, крестятся, вздыхают и «здороваются» – о чем-то просят перед иконой. А после целования креста еще раз подходят под образа, но, я так понимаю, уже «прощаются». Здесь, на Святой Горе, в тех монастырях, где нам довелось присутствовать на службе, «здороваются» с иконами, бывает, и по нескольку раз за службу. К святыням выстраивается очередь в порядке, определяемом саном и старшинством. Мне каждый раз было неловко проходить вперед согласно этому порядку, ведь даже самый младший из иноков, этих воинов духа, был, несомненно, более достойный, чем «аз». Но здесь, в духовной иерархии, место свое знай, а другим не указывай.

Мы вышли из храма. В трапезную никто не шел и никого не звал. Нас, неприкаянных, было семь человек. Четверо вполне им(пузантных) грека, Андрей и наша команда. Мы топтались здесь же между кафоликоном и кухней, никуда не уходя. Когда Андрей появился возле нас, мы его уже ожидали и не удивились. Каждый день приносил нам новые интересные знакомства. Глядя на людей, которых Господь «прибивал» к нам, я пытался разгадывать этот промысел о нас свыше. Но до конца никогда не было понятно. Вот и с Андреем тоже была своя история.

Ему на вид можно было дать годков около тридцати-тридцати пяти. Роста среднего, спортивного сложения и оттого он выглядел моложе своих лет. Джинсы, чистая, местами чуть потертая рубашка и, как революционный «маузер», через плечо был переброшен фотоаппарат. На худощавом загорелом лице добрые – серовато-зеленые глаза. Коротко познакомившись, мы выяснили, что Андрей родом из Питера, служил офицером спецназа, несколько лет «нес послушание» на Валаамском подворье, разведен, а на Афоне уже не первый раз. Мы ему рассказали о том, что намеревались сегодня дойти до Симона-Петра, но остановились здесь. А наш новый спутник посоветовал завтра плыть в Дафни.

– До Симона-Петра длительный тяжелый подъем, и, когда вы туда придете, еще вопрос, примут ли вас.

Ну, что ж, вполне резонно. У нас впереди две ночи – одна здесь в Григориате, а последнюю мы намеревались провести в нашем Пантелеимоновом монастыре. И поэтому если мы завтра пойдем в Симоно-Петр, то там будет небольшая остановка и экскурсия, скорее всего. Но ведь нам важнее не глазеть, а напиться благодати… И к тому же, на это уйдет много времени.  А куда идти из Симона-Петра? С нашими скоростями передвижения мы только к вечеру окажемся где-нибудь в районе главного афонского порта. Так что прав Андрей, лучше мы поплывем в Дафни, а там, может быть, если Богу будет угодно, через Ксиропотам в Пантелеимон.

– Только в Пантелеимоне не удивляйтесь, если вас примут неприветливо, – наставлял нас Андрей. – Они не любят, когда к ним заходят в последнюю очередь, к тому же если при этом диамонтирион выдан на их монастырь. Могут наорать на вас, если увидят, что вы фотографируете на территории монастыря.

– Мы уже что-то такое слышали о нашей афонской обители.

– Не обращайте на такой прием особого внимания. Здесь на Афоне свои тонкости…

Наш разговор был прерван. Открылась дверь в трапезную, простучала, зазывая на ужин, монастырская колотушка. И мы вслед за братией (откуда-то набралось человек тридцать, не меньше) потекли внутрь. Движение в светлой, с невысоким потолком столовой никто не регулировал. За перпендикулярно стоящим к игуменскому столом сидел монах без особых знаков отличия. Близоруко (как мне показалось) щурясь, он заботливо указал место напротив. Этот афонит был похож, мне так показалось, на доброго старичка-лесовичка из русских народных сказок. Наконец все зашли, и началась молитва. Возглавил трапезу, видимо, сам игумен. Но он не был седобородым и согбенным. Не пожилой даже, вполне интеллигентного вида, этакий старший научный сотрудник. Он благословил трапезу, и заработал давно отлаженный механизм: кто-то читал жития святых (на греческом языке), а все остальные принялись за пищу.

Не скажу, что я был голоден, но стоило посмотреть на еду, как условные рефлексы исправно заработали. На столе перед каждым стояли миски с кашей (выглядело очень аппетитно) – порции в самый раз. Лежали помидоры прямо на столе. В небольших салатницах горки зеленых оливок, бутылочки с оливковым маслом, огурец и рядом с ним груша. Фрукты всегда дополняли монашеский рацион. И еще у каждого стояла баночка с несладким йогуртом.

Я взялся как следует за свою большую ложку, придвинул миску с ароматной кашей. Даже зажмурился от предвкушения… Вдруг меня кто-то окликнул, я открыл глаза. Монах-лесовичок, сидевший напротив, как бы извиняясь и улыбаясь одновременно, подал мне глубокую миску и показал, что я должен отдать часть своей порции. С легким сожалением, но не обнаруживая внешне проявления жадности я уменьшил кашу на тарелке вполовину. Миска пошла по кругу, и мне вспомнилось, что где-то я уже читал об обычае в святогорских монастырях откладывать часть порции. Прекрасный способ сбросить лишний вес любителям диет – отложи половину порции. Всего делов-то.

Украдкой поглядывая по сторонам, я старался соблюдать меру и манеры, принятые у местной братии. Вот батюшка напротив взял нож, почистил грушу и нарезал кусочками в баночку с йогуртом. Мне показалось, что он это сделал немного демонстративно, чтобы и я последовал его примеру. Я последовал. М-м! Вкусно!

Сократ отдыхает

Когда трапеза закончилась, ко мне подошел Андрей и спросил:

– Знаете, кто сидел напротив Вас?

– Не знаю. Кто?

– Это отец Панарет, игумен Григориата.

– Да? – с недоверием переспросил я. – А отчего он не на игуменском месте располагался?

– Потому что подвижник настоящий. – Мы понятливо закивали.

Моего духовного опыта не хватает, чтобы различать Афонских подвижников. По сравнению со мной даже трудники в уделе Богоматери – все святые.

– Андрей, а ты не знаешь, во сколько сегодня ночью будет служба? – спросил Игорь.

– А зачем? – удивился Андрей. – Все равно монахи разбудят.

– И все-таки, – это уже я пристал с расспросами, – на сколько будильник ставить?

– Я не ставлю. К чему волноваться. Било застучало – я и поднимаюсь.

 Наш новый спутник – человек опытный, сразу видно, и я впервые не включил будильник. Мы пошли в архондарик.

После трапезы хорошо бы погулять по берегу, ведя сократические беседы. Некогда философ и мудрец Сократ обучал своих учеников, прогуливаясь с ними по саду, оттого и беседы стали называться соответствующе... Но я не Сократ, учеников не имею (учить нечему), берег – не разгонишься, метров сто, не больше.

Мы взошли по трапу на наш корабль-архондарик и устроились на средней палубе (на балконе второго этажа), на скамеечке с видоми на море и на виднеющийся вдали, словно призрак, полуостров Ситония.

– Ну, что? Куда дальше? – спросил Игорь, опираясь на перила балкона. Было похоже, будто он стоит у руля и, стоит мне указать курс, что-то типа «20 румбов вправо, полный вперед», крутанет штурвал, и мы вместе со скамейкой, балконом и всем архондариком накренимся, ложась на курс.

Море сливалось с космосом. Полный штиль. Где-то высоко чертил небо самолет. На душе было хорошо. Тихо, спокойно, беспечно – внутренний штиль. Вполне можно было описать это состояние такими словами: «море было продолжением души, которая сливалась с космосом».

– Ты про завтра? – на всякий случай уточнил я.

– Ну, да.

– Мне думается, что вариантов у нас не так уж и много. Сегодня мы заночуем здесь в Григориате, и у нас остается еще одна ночь. А там необходимо добираться до Уранополиса, если, конечно, мы хотим успеть на свой самолет. Последняя ночевка должна быть на этой стороне полуострова. Так что, вероятнее всего, мы завтра будем в монастыре Святого Великомученика Пантелеимона. Если, конечно, нас там примут. Последняя оговорка была результатом и предыдущего опыта, и услышанных нами рассказов. В начале нашего паломничества мы еще что-то планировали, но все время получалось вразрез с нашими планами.

– Валера, наверно, всех старцев на вершине переловил и набрал благословений на всю оставшуюся жизнь.

– Ага, или его взяли учеником какому-нибудь пещернику.

– Не взяли, он съест их скудные запасы пропитания, и пещерникам придется выйти из затвора. – Остряки наши ребята. Игорь с Георгиевичем соревновались в острословии. Нет человека с нами – ему можно перемыть косточки. Сегодня вечером, наконец, с Валерой состоялась связь, вот ребята и расходились.

– Что-то вы наверху так не шутили, – я попробовал остановить этот фейерверк юмора. Шутки плохо различают границы дозволенного, а в духовной сфере в конце концов становятся предметом сожаления. Хотя веселость – это не порок.

– Наверху было не до юмора, – согласился со мной Владимир Георгиевич. – Когда мы лезли через колючки на Ставроникиту, я думал, не дойду. Реально. Зацепился за лиану и ни туда, ни сюда. На спине полз, на четвереньках лез. Рюкзак огромный, за все цепляется. И когда мы вышли на берег моря, на тропу, вес рюкзака для меня перестал иметь какое-либо значение. Мне стало так хорошо, что я мог бы понести еще чьи-нибудь вещи.

– А я смотрю, отец Николай уверенно продирается через заросли, ну, думаю, знает, куда идти. Я и ползу за ним, стараюсь не потерять из вида.

Мы еще какое-то время наперебой делились впечатлениями от пережитого, но нашу идиллию нарушил табачный дым. Рядом с нами на балконе расположились им-пузантные греки с кофе и цигарками. Они по-своему были счастливы, а мы, спустившись с небес на землю, спешно ретировались в свою каюту. Конечно, если бы это были наши соотечественники, мы бы не удержались, чтобы поучить их здоровому образу жизни. Но греки... что с них возьмешь?

Ксиропотам и снова про будильник

Придя в келию, я первым делом достал карту Афона. Мы нависли над рельефом афонских отрогов и стали держать «совет в Филях».

- Если завтра до полудня добираемся в Дафни, то сможем подняться в монастырь Ксиропотам и оттуда по тропе до Пантелеимона рукой подать.

- А что там, в этом монастыре есть, из достопримечательностей?

- В каком, в Ксиропотаме? – уточнил я у Игоря.

- Да.

– Там, как и во всяком Афонском монастыре, много различных частиц мощей святых Божиих угодников. Но, пожалуй, самой главной святыней обители является большая частица Креста Господня с отверстием от гвоздя. Говорят, что это самый крупный фрагмент, из хранимых на Афоне (а может, и не только). Монастырь этот в своем роде многострадальный.

– А можно подробнее, – попросил Владимир Георгиевич.

– Можно. Монастырь Ксиропотам ведет свою историю с XI века… – карта была заброшена, а мы, рассевшись по кроватям, приступили к одному из любимейших таинств общения – вечерним рассказам.

– Было это в XIII веке, после четвертого крестового похода латинян (1204 г.), когда крестоносцы захватили Константинополь. Византийский император Михаил Палеолог — сторонник унии с католиками, прибыв на Афон, повелел братии Ксиропотама совершить вместе с латинскими священниками, входившими в его свиту, католическую мессу.

Игумен и некоторые из иеромонахов не нашли в себе мужества до смерти постоять за православие и под нажимом грозного императора согласились совершить мессу с католиками. Когда же началась беззаконная служба, стены обители сотряслись, словно под ними оказался очаг землетрясения, и монастырь рассыпался до основания.

Под обломками храма погибли все совершители беззакония, а уцелевший император с позором бежал с Афона. Удивительным было и то, что от этого странного землетрясения более не пострадал ни один из афонских монастырей, что само по себе было уже явным чудом. После смерти отступника его сын — благочестивый император Андроник, вполне осознавший значение этого знамения Божия, восстановил монастырь, в котором со времени императора Романа хранится самая значительная часть Животворящего Креста Господня с отверстием от гвоздя, которым было прибито тело Господа Иисуса Христа...

За окном чуть слышно плескалось море. Солнце, пройдя над Афоном, двинулось за горизонт, совершая своё бесконечное шествие. Его пурпурная мантия скользнула с Афонских гор и скрылась на западе. В келии стало совсем темно.

– Отец Николай, а откуда Вы так хорошо знаете эту историю?

– А у меня, дорогой Владимир Георгиевич, друг – писатель. У него в книжках об Афоне я её и прочитал.

– Понятно.

– Ну, что, братья, помолимся? А то завтра рано на службу. Нужно немного набраться сил.

– Да, пора молиться и ложиться, – подытожил Игорь еще один день нашего пребывания на Святой Горе.

– Будильник будем ставить?

– Проснемся сами. Било застучит – мы услышим.

Вечернее правило на Афоне мы стали совершать, по очереди читая молитвы. То есть каждый был немного чтецом. К тому же, следя за своей чередой, мы меньше отвлекались, и все соучаствовали в этом священнодействии. Такая ответственность внутренне хорошо мобилизует.

Затих последний «Аминь», закончилось движение к умывальнику и обратно, потушен свет в комнате и усталые наши тела, запутавшись в простынях, застыли до утра. Спокойной всем ночи!

Отче наш

Я проснулся. В комнате темно. Море к архондарику так близко, что его размеренный шум создает иллюзию, будто мы на корабле. Господи, как здесь хорошо! Старые раны не болели, прежние страхи и волнения улеглись, как и не было, а воздух такой, что всего пару часов я поспал, а чувствую себя совершенно отдохнувшим. Мне приходилось читать прежде впечатления людей, побывавших в этом удивительном месте. Все отмечали необычный феномен Святой Горы: организм человека на Афоне перерождается. Наверное, более точно будет, если сказать «возрождается». Впрочем, любые слова малосильны.

Мои спутники спят по-детски тихо. Я вспоминаю ночь в Уранополисе перед Афоном и удивляюсь: там они спали шумно, похрапывая, посвистывая, покашливая и т.д., а сейчас у меня такое ощущение, словно в келии я один.

Надо постараться уснуть, пока колотушка не стучит. Еще немного подзарядиться добрым самочувствием и сном не помешает. 

Что такое? Не получается даже задремать. Может, слоников, прыгающих через ручей, посчитать? Тихо-то как! Повернулся на левый бок. Не спится. Надо на живот лечь, тогда точно получится. Фф-у! Не идет сон, что ты будешь делать! Лечь снова на правый бок? А сколько это времени? Я нащупал на соседней пустой кровати свои часы. Часы военные, циферблат светится. Сколько? Сколько?! Холодный пот прошиб мгновенно.

– Подъем! Братья, мы ПРОСПАЛИ! Елки-моталки!!!

По тревоге в армии не приходилось так вскакивать. Оказывается, не один я не спал, поэтому и тихо было в комнате. Каждый лежал и ожидал монашеского будильника. А он здесь просто не слышен. О – ужас! Мой вопль сбросил всех с постелей. Пока Игорь пытался нащупать на стене включатель, я уже застегивал подрясник. Насколько мне было хорошо минуту назад, настолько мне сейчас было плохо. Две тысячи километров пролететь, попасть в удел Пресвятой Богородицы, добраться до монастыря Григориат, чтобы бессовестно проспать! Нет, мы не проспали, мы продрыхли! А я хорош! Не поставил будильник, понадеялся на Андрея, которого первый раз вчера видел, дай, Бог, ему здоровья! Господи, помилуй! Матерь Божья, прости нас зас-(павшихся)!

Мы выскочили наружу. Звезды лукаво подмигивали, глядя на нас, недотеп. Море и то не просто плескалось, а так как-то ехидно очень шипело. Мы помчались по мощеной дорожке, ведущей к монастырским воротам мимо Святителя Николая, с грустью смотревшего на нас. Помчались – это я сильно сказал. Быстро поковыляли, так будет точнее. Сердце вырывалось из груди. Хотелось просто плакать от досады.

Дверь в храм открыта настежь. Набрав полную грудь воздуха, я нырнул в черноту проема, как в прорубь. Перекрестился и тихонько стал на прежнее место, в стасидию возле чтецов. Уже читали канон.

– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного! – Каждое слово этой молитвы я произносил с особым чувством, с осознанием своей вины и негодности.

Вернувшись с Афона и вспоминая эту службу, склоняюсь к мысли о том, что, если бы мы не проспали тогда, может быть, и молитвы не было такой горячей и осмысленной. Владимир Георгиевич как-то позвонил мне из Москвы и рассказал, что для него это было похоже на то, как он, будучи часовым в армии, вдруг вздремнул на посту, но, неожиданно проснувшись, стал более внимательно и бдительно нести караульную службу, озираясь по сторонам и прислушиваясь к малейшему шороху. Делясь своими впечатлениями, он сказал, что более теплой и внимательней молитвы у него в жизни не было. И сегодня я с ним согласен.

Молитва - процесс очень интимный. Человек один на один с Богом. В таком состоянии все постороннее – шум, чье-то присутствие – весьма мешают. Это сродни тому, как вы разговариваете со своим любимым человеком, а к вашему разговору прислушивается сидящая неподалеку незнакомая бабушка. Я попал в похожую ситуацию. Во время службы вдруг, возле моего лица появилась голова Игоря. В темноте возникло светлое пятно. Луна лица. Я чуть было не застонал от досады. Так все хорошо шло, и вдруг лицо… Дело в том, что стасидии стоят в некоторых местах спинка к спинке. Игорь за моей спиной и стал в такую стасидию, но он не повиновался анатомии устройства, а развернулся лицом к алтарю и, будучи человеком высоким свесился надо мной. Ощущение, надо признаться вам, было не из приятных. При этом я понимал, что это моя проблема, человек молится так, как у него получается. Раздражение, появившееся в сердце, было настолько чужим, что я сразу осознал, что это искушение и не более того. Бог показал мне очередное тонкое место моей духовности, которое обязательно порвется, если на это не обратить внимания и как-то с этим не справиться. Сначала я поёрзал, вися на подлокотниках, потом покашлял, надеясь на то, что это будет мешать моему товарищу и он примет какое-то другое положение, уберет голову. Не помогло. И когда я совсем смирился с ситуацией, а поведение Игоря в себе объяснил, его голова исчезла в темноте и больше не появлялась.

Дальше служба шла без эксцессов. Утреня, часы и, наконец, Литургия. Наверное, я бы уже не возвращался к описанию литургии, мне нечего добавить к тому, что было рассказано выше, если бы не одно обстоятельство.

Повторяя за дьяконом (только по-русски) прошения из просительной ектеньи, я вдруг почувствовал, что ко мне кто-то подошел. Я открыл глаза и увидел перед собой незнакомого инока, который обратился ко мне на понятном для меня языке:

– Отче наш. Церковно-славянский. Игумен благословил. Давай!

Я опешил. Только-только я собирался произнести внутренним голосом: «Сподоби нас, Владыко, со дерзновением, неосужденно смети призывати Тебе, Небесного Бога Отца, и глаголати…» И тут такое! А ведь он не шутит. Замолчал чтец. Но это же всегда делает настоятель монастыря, а я кто такой!? Пауза длилась сотые доли секунды, за которые я много чего-то подобного передумал, и наконец, пересилив себя, срывающимся голосом громко (от волнения может даже громче, чем нужно) распевно начал: «Отче наш, иже еси на небесех…» Голос отражался в тесном пространстве храма и бил меня по голове, это был не мой голос, чужой. Когда служащий иеромонах произносил возглас на эту молитву, меня еще сотрясала внутренняя дрожь. Вот так впечатления! Ну и сюрприз! Конечно, мне было приятно за оказанную честь. Это было утешение свыше. Именно поэтому мне казалось, что я в этот день именинник. Затем мы приложились к святыням, скушали антидор и выпили святой воды. Служба закончилась. С особым благоговением я прикладывался к иконе Святителя Николая Чудотворца. Прикоснувшись лбом к изображению святого, я тихонько, шепотом поблагодарил своего небесного покровителя за удивительный прием в его обители.

Затем монастырь распахнул гостеприимные объятия, отворив трапезную. Меня вновь пригласил за свой стол иеромонах Панарет. Только я сегодня уже знал, что он является наместником игумена монастыря и духовником обители. По сути дела, в отсутствие настоятеля исправляет его обязанности. Добрая внешность отца Панарета располагала к себе, а глядя в его полные улыбок глаза, я знал, что «Отче наш» сегодня за литургией – это его проделки. Трапеза не оставила никакого следа в моей памяти. Вероятнее всего, потому, что были в это утро и более яркие впечатления…

Выйдя на свежий воздух, мы остановились в нерешительности. Интересно было наблюдать, как трапезари стояли в низком поясном поклоне, прося у проходившей братии прощения. И это был не спектакль, многократно отрепетированный поварами, это настоящее, не рисованное, искреннее выражение смирения. Отец Панарет благословлял выходящих. И когда внутри никого уже не осталось, он подошел ко мне и очень нежно сказал по-русски: «Спасибо». Не как отец сыну, а как брат брату. Мне трудно было сдержать слезы, и я согнулся в таком же поклоне, как перед этим стояли трапезари, и тоже от всего сердца ответил ему по-гречески: «Евхаристо!». Я не знал, как еще выразить ему свою признательность. А сегодня среди многих имен, которые я поминаю на проскомидии, есть еще и такое чудное – Панарет, иеромонах Панарет. Храни его, Господь!

Прощание с Григориатом

Опустив головы, молча, мы побрели в архондарик собираться в дальнейший путь. Тихая и светлая печаль поселилась в нашем сердце. Приведет ли Бог когда-нибудь вернуться в эти благословенные места? Поправив покрывала на кроватях и прихватив рюкзаки, мы спустились к морю. Причал располагался тут же, под нашими окнами. Поставив вещи у стены гостиницы, я взял кусочек хлеба, который по привычке прихватил в трапезной, и стал кормить разноцветных и очень проворных рыбок. Вода изумительной прозрачности. Однажды мне довелось лежать у родника, приблизив лицо почти вплотную к воде, и наблюдать микромир живого ключа. Было ощущение, что между мной и песочными гейзерами от пульсирующей из-под земли воды этой самой воды вовсе и нет – яркая прозрачность. Здесь, на берегу Эгейского моря, ощущение было похожим: до дна – метра два-три, а видна была каждая песчинка. Серые рыбки среди своих ярких собратьев напоминали мне воробьев в нашей городской жизни, они - быстры и вороваты. Определенно есть сходство с пернатыми жуликами, которые выхватывают семечки на базаре у бабушек из-под носа.

От созерцания подводного мира меня отвлек наш новый спутник Андрей. Вчера общение не получилось, а сегодня он, заговорив со мной, раскрылся. Болью его сердца была семья, ребенок, который где-то растет без отца. Меня глубоко тронуло то, что Андрей ни разу не обмолвился дурно о своей бывшей жене. Это редкий случай. Как часто священнику приходится выслушивать семейные драмы. И в большинстве случаев слышишь: « А он, батюшка, такой, сякой и разэтакий!» или «Да она, отец Николай, уже совсем….» И дальше претензии, претензии, претензии. Никто не желает видеть в себе недостатки, которые, будучи неискоренёнными, приводят к конфронтации, а дальше одно слово может быть причиной «смерти эрцгерцога Фердинанда». Я глубоко убежден, что как каждая рыба плавает на своей глубине, так и супруги в большинстве случаев стоят друг друга, они одной глубины. Впрочем, их ли винить, если родители не дали им самого главного – веры и доброго примера для подражания. Ни для кого не секрет, что в беде люди начинают искать Бога. Но семья к этому времени уже бывает похожа на Брестскую крепость в июле 1941 года - дымящиеся руины. Андрей заговорил о своих руинах, о своей боли. Я молча слушал, глядя в воду, как в магический кристалл, и видел там человеческую беду. Он не ждал от меня совета, я должен был разделить скорбь, подать надежду и внутри себя помолиться за него. Видимо, это и есть, то, что я искал, размышляя о пастырстве. Мне, как священнику, нужно помочь скорбящему человеку позвать Бога и чуть-чуть отойти в сторону, чтобы не мешать Творцу созидать из персти греховной человека нового. Отойти чуть-чуть, чтобы быть рядом, положить руку на больное место и не мешать Богу…

А ведь как часто бывает, мы, иереи Христовы (оговорюсь, далеко не все), очень много говорим людям о Боге, а Бога к человеку не зовем и его к Богу не ведем. Или если зовем, то путаемся у Создателя под ногами, давая советы людям не по внушению Духа, а от себя. Господи, помоги мне исправиться!

«Знаешь, чего нужно опасаться больше всего священнику? – спросил у меня однажды отец Василий Ермаков. – Дать человеку неправильный совет!»

Фраппе и встречи

Из-за угла показался паром. Это лифт во времени, мы сядем в него и «поедем» к своему будущему.

– Игорь, хватит спать! Хватай мешки, вокзал отъезжает!

Игорь подхватил посох и рюкзак, и мы бодро взбежали на «Агиос Анна», обернулись и помахали удаляющемуся монастырю Григориат. Он нам ответил взмахами византийского флага с пристани.

У Симона-Петра наш кораблик подобрал еще паломников и бодро побежал к портовому селению Дафни. А мы снизу вверх долго смотрели на исполина, застывшего в камне, и думали о том, что если когда-нибудь мы сюда вернемся, то постараемся обязательно побывать там, впрочем, как распорядится игуменья Святой Горы. Кораблик резал волны и тащил нас с рюкзаками, как мулы тащат на гору поклажу утомленных паломников.

В Дафни мы сошли на берег. Люди с парома и те, кто здесь уже был, сидели под навесом закусочной Яниса и, в большинстве своем, пили фраппе. В жарком климате Греции этот напиток, кофе со льдом и сливками, бывает весьма кстати. Мы тоже попробовали.

Андрей, неплохо говоривший по-английски, выяснил всю диспозицию и сообщил нам, что монастырь Ксиропотам в связи с ремонтом сейчас паломников не принимает.

– Если хотите, можете туда подняться. – Мы молча посмотрели вверх, вспомнили, как, с напряжением преодолевая серпантин и подъем, мимо этого монастыря ползет автобус, и более сосредоточенно принялись пить кофе. Между тем Андрей сообщил, что паром сейчас уйдет назад в сторону Великой лавры, а потом вернется и пойдет на Уранополис.  

– Если не пойдете в Ксиропотам, то можете на нем добраться до монастыря Святого Великомученика Пантелеимона.

– Так мы, скорее всего, и поступим. А вдруг и Валера появится на пароме, было бы хорошо.

Наш русский монастырь с пристани Дафни был хорошо виден. Мы могли бы до него пройтись пешком, но наше созерцательное пребывание в тени прибрежного кафе под уравновешивающее покачивание волн походило на чайную церемонию, которую совсем не хотелось прерывать любым движением или суетой.

- А не повторить ли нам еще по чашечке, да с пирожками?

- Да с пирожками? А давайте, Владимир Георгиевич, повторим!

Спустя несколько минут произошел еще один занимательный эпизод, о котором хотелось бы рассказать несколько поподробнее. Но сначала небольшое отступление.

Выполняя послушание нашего Архиепископа, мне довелось ездить по епархии и встречаться с духовенством, проводя беседы на предмет организации приходской жизни. В этих беседах я касался еще одной очень важной и больной темы – пастырского профессионального выгорания. Что-то я говорил коллегам по цеху из личного опыта, а что-то сообщал, основываясь на опыте, почерпнутом из специальных источников. И вот в одном из благочиний на такую встречу прибыли отцы-священники из разных приходов. Среди них были и опытные, уважаемые батюшки, и священники помоложе. И те, кому это было важно, и те, которые откровенно зевали, мол: «Это все нам давно известно и постарайся нас не задерживать».

Так случилось, что перед этой встречей я ездил по приходам с инспекцией и немного представлял реальное положение дел. Например, некоторые священники настоятельствовали в деревенских храмах, в которых, чего только ни делай, прихожан не будет. Многие из деревень сегодня являются вымирающими, а в плане развития совершенно бесперспективными. Служащие там батюшки не испытывают крайнюю нужду только потому, что ведут натуральное хозяйство и больше смотрят в землю, чем в небо. Это невероятно тесные для души условия. Мы, воспитанные еще в Советском союзе, не имеем тех сил, той веры, что наши святые предшественники, которые тоже в свое время и отчаивались, и даже унывали, попадая в пустые деревенские храмы. Я сейчас имею в виду святого праведного отца Георгия Косова (Чекряковского) трудившегося на Болховщине, Орловской земле. Но у него была опора – Оптинский известный старец преподобный Амвросий, который отца Георгия укреплял и благословлял. У нас нет таких столпов рядом. И отцы, имеющие большие семьи, но не имеющие возможности больше посвящать себя церковному служению, откровенно унывают. И я их очень хорошо понимаю и не осуждаю.

Так вот, на том собрании во время затронутой мною темы «выгорания» священник приятного, благообразного и даже, может быть, слишком ухоженного вида (он сидел почти во главе стола) вдруг с некоторой самоуверенностью и пренебрежением произнес:

– «Выгорание» – этот термин пришел к нам из западного христианства. А происходит это все от маловерия таких, с позволения сказать, отцов.

В другое время я, может быть, пропустил бы реплику мимо ушей, но со своего места я видел сидящего в конце стола священника с усталыми глазами и изможденным лицом. Этот батюшка жил добросовестно как священник, но очень тяжело, как отец большого семейства. А говоривший никогда не знал нужды, приняв сразу благополучный приход.

Я внутренне завелся (нехорошо это).

– Совершенно верно, дорогой отец, подобное происходит от маловерия!

Взяв с подоконника священническую скуфею, я положил её на середину стола.

– Вот в Евангелии Господь говорит своим ученикам, что имеющий веру с горчичное зерно, горы переставлять будет. Вы, дорогой отченько, продемонстрируйте веру свою, горы не нужно, скуфею эту передвиньте верой.

Возникло замешательство, а духовенство за столом оживилось, многие заулыбались. Виновник инцидента потупил глаза, пробормотав:

– Сегодня у нас нет такой веры…

– Так ведь и я об этом, а феномен пастырского выгорания есть.

Дальше разговор проходил конструктивно и со вниманием к предмету нашей встречи.

Сейчас Вам будет понятно, почему я рассказал историю с передвижением скуфеи.

Мы взяли по чашечке кофе, горячие пирожки с брынзой и вышли из внутреннего помещения кафе, где было все-таки душновато, наружу. За одним столиком сидел монах, не греческой наружности, а скорее, славянской. Хотя внешний вид у него был стилизован под местных «аборигенов» – круглая греческая шапочка на голове, сверху подрясника надета черная монашеская безрукавка. Но рюкзак рядом выдавал хозяина, рюкзак был наш, русский.

– Разрешите?

– Садитесь. – Монах пододвинулся, давая нам дополнительно место. Он так же, как и мы, отдыхал, попивая ароматный напиток. Но что-то все-таки с ним было не так. Он не пытался поддерживать беседу, знакомиться, что для наших соотечественников было несвойственно. Скорее всего, он старался сохранять внутреннюю тишину, приобретенную на берегах Афона. Некоторое время мы кушали молча. Но такая тишина, в конце концов, стала тяготить и нашего нового собеседника.

– Я ходил вчера на вершину…

Обрадовавшись возможности с пользой пообщаться, я искренне восхитился:

– Здорово! А как там, расскажите, а то мы все по монастырям ходили…

– Нормально, – с великим достоинством ответил монах. И добавил:

– Кто не ходил на вершину Афона, тот на Афоне не бывал! – Вот так и сказал, ни больше, ни меньше. Мои товарищи почувствовали себя неловко, а я увидел в говорящем того самодостаточного священника, о котором я Вам рассказывал выше, и конечно, внутренне опять завелся (ох, нехорошо как». Духовно грамотно было бы промолчать и воздохнуть: « А я, грешный, не сподобился!» или что-то вроде того. Но моя натура вылезла наружу, и я, спокойно глядя ему в бесцветные глаза, сказал:

– А мы приехали сюда не альпинизмом заниматься.

Не буду дальше передавать содержания нашей очень короткой «душеполезной» беседы. Он что-то резко ответил, видимо, я «насыпал соль на рану», быстро встал и, не прощаясь, пошел к показавшемуся автобусу. А мы остались обсуждать «инцидент» и смотреть вслед уезжающим в Карею паломникам. Но на душе было почему-то тихо и спокойно. Прости нас, грешных, незнакомый монах!

Сувениры на память

На пристани в Дафни с отъездом автобуса стало немноголюдно. Опять появился старенький монах Силуан с весёлым лицом. Он на парапете причала разложил плоды своих монашеских трудов – четки всевозможных видов и цветов – и, как рыбак, прищурившись на отблески солнечных бликов в воде моря, стал терпеливо ожидать, когда у него «клевать начнет». Святогорский калькулятор не дает иноку сбиться со счета положенного правила Иисусовых молитв. Это я о четках. Бусинки и узелочки, которые теребят пальцы подвижника, навыкают его памятовать только о Боге, не пуская в душу суету, разрушающую чистое моление. Пожалуй, это лучший сувенир, который стоит привозить с Афона. И, направляясь к монаху Силуану, я точно знаю, что эти четки плели здесь, на Святой горе, те, кто молится за весь мир. А все остальное может быть изготовлено где угодно и привезено на Афон для лучшей реализации.

Я начал перебирать четки, копаясь в разноцветной куче, сваленной отцом Силуаном на старую затертую дерюгу, отыскивая те самые, которые я повезу своим духовно близким людям. Мне нравятся шерстяные черные сотни, с крестом на конце. В них не вплетено ничего лишнего, они своею чернотой открывают богатство духовных самоцветов – молитв.

Затем, уже раздавая эти сувениры на Родине людям не монашеской жизни, я, конечно же, ничего не рассказывал об умном делании. Можно совершенно случайно неокрепшую душу ввести в соблазн, а там от прелести до психического расстройства один шаг. Я просто пояснял, что если им будет нелегко однажды, то пусть они возьмут черные бусы четок и почитают вслух Богородичное правило или молитву мытаря: это лучше любых успокаивающих капель. Это всегда эффективное лекарство. А тем более, лекарство это приготовлено пальцами подвижников удела Пресвятой Богородицы.

Игорь с Георгиевичем скрылись в утробе одного из сувенирных магазинчиков. Прикупив несколько шерстяных сотен-четок, пошел за ними, авось и там найдется что-нибудь полезное для тех, кто меня ждет дома.

– Отец Николай, гляньте, эту икону я хочу привезти своему начальнику, как вы считаете, подойдет?

– Вот этот образ, отец Николай, в комнату супруги, как вы думаете?

Это меня атаковали мои спутники, уже к тому времени окончательно превратившиеся в смиренных афонитов, все делающих по благословению. И я активно включился в процесс приобретения икон и сувениров, благословляя или наоборот, советуя посмотреть что-то другое. И дело здесь даже не в том, что мне было что-то лучше известно, в чем-то я, может быть, и не разбирался совсем, но моим спутникам, просто не у кого было спросить – это раз, а еще подобным поведением родитель приучает взрослеющих детей к правильным духовным манерам – это два. Поступая не самочинно, а по совету, человек, старающийся жить согласно Евангелию, страхует себя от многих бесовских ловушек.

Эту сувенирную лавочку стоит описать. Ведь эти строки рассчитаны на тех, кто еще не был на Афоне, или на тех, кто там не в состоянии оказаться по житейским мотивам.

Помещение магазинчика приблизительно 3,5х5метров. Пространство внутри делят двусторонние стеллажи, предлагая вашему вниманию церковный или околоцерковный товар. На полках иконы в самом различном исполнении – от ламинированных карманных образов, до дорогих ювелирных и писаных. Отдельно располагается витрина с золотыми и серебряными изделиями. В большом шкафу у левой стены, лежат под стеклом греческие скуфеи всевозможных размеров. Скуфеи на Афоне трех видов: суконные, легкие хлопчатобумажные и вязаные, наподобие еврейской кипы. В отличие от русской шлемоподобной, греческие скуфейки круглой, цилиндрической формы. Стоят они от 20 евро.

Рядом на плечиках висят образцы футболок. Черные, с коротким рукавом, из хлопка, с афонским крестом на груди в круге с надписью «Агион Орос». При близком рассмотрении оказывается, что сделаны эти футболки в Таиланде – вот такой эксклюзив. Жилетки. Подрясники. Магнитики от 1,5 до 3 евро с символикой самой афонской. У выхода посохи в особой подставке. Книжки об Афоне на разных языках и карты полуострова.

Походил и я потолкался среди благоухающих различными ароматами товаров, брал в руки, рассматривал, ставил на место и вдруг поймал себя на мысли, что мне хочется привезти домой что-то такое, что через обоняние будет мне напоминать афонскую атмосферу надмирности. Напоминать воздух, пропитанный ароматом средиземноморских трав, цветов, цитрусов. И тут мой взгляд упал на многочисленные целлофановые пакетики с засушенными растениями. Продавец по-русски объяснил мне, что это афонский чай. Не меньше пятидесяти видов различных цветов, лепестков, стебельков, напоминающих наши лекарственные сборы, и каждый пакетик сопровождается греческой инструкцией с историей данной травы и правилами её употребления. Продавец не смог мне ничего особенного рассказать о травах, а только повторял: «О! Это Афонский чай!» и причмокивал губами. Он старался свои пристрастия передать и мне. Я взял наугад несколько пакетов. После расчета за товар продавец повел меня к батарее разноформенных бутылок с местным самогоном или водкой. Показывая мне на каждое изделие, он сопровождал указующий жест комментариями, где сей напиток произведен, в каком монастыре и из какого сырья, при этом губами он причмокивал гораздо громче. Я взял бутылку местной водки с надписью, как и на майке, самую тонкую и высокую по форме, подумав про себя, как ко мне будут приходить друзья и я, заварив кофе, поднесу рюмочку узо и расскажу при этом о местной экзотике.

Ребята разошлись не на шутку. Прикинув приблизительно, сколько они потратили на подарки, я решил этот процесс приостановить: этак нам даже на пирожок в аэропорту ничего не останется.

– Владимир Георгиевич, Игорь, заканчивайте! Скоро паром, идемте, еще немножко посидим у Яниса!

- Одну минутку, отец Николай, Вы где такую бутылочку взяли? – И процесс приобретения, слегка притормозив, продолжился с новой силой.

К Русским берегам

Но вот и паром. В, казалось бы, почти уже безлюдном Дафни зашевелился народ. Через местную таможню, что-то вроде сарайчика с окнами и турникетом, потянулась достаточно приличная очередь паломников. Кто-то ехал в Пантелеимонов монастырь, как и мы, кто-то уже в Уранополи. Таможенники, крепкие парни в форме, проверяли вещи выборочно и особо не церемонились, но на нас они даже не посмотрели. Возможно, что к концу духовного путешествия мы уже ничем не отличались от местных жителей. Но вот, взойдя на борт парома, я себя чувствую почти Синдбадом-мореходом, так часто ходить на корабле мне не приходилось никогда. Расстояние на море измеряется в кабельтовых, а скорость в узлах, но богатый поток впечатлений не дает осознать течение времени и прочувствовать расстояние, и мы в мгновение ока преодолеваем бухту, на другом конце которой возвышается наш русский Свято-Пантелеимонов монастырь.

Когда мы подходили к берегу, я думаю, не мне одному вспомнилась сказка Пушкина «о царе Салтане». Монастырь с моря походил на сказочный город: купола да маковки, дворцы и терема. Вот так, ни больше, ни меньше. Здесь должен завершиться круг нашего духовного путешествия, но думать об этом пока не хотелось.

Мы сошли на берег. Среди тех, кто ступил с нами на землю, нашлись и бывалые, они-то нам и показали, как пройти в архондарик: по мощеной дорожке мимо высоких корпусов, принадлежащих обители. Какие-то строения были отреставрированы, какие-то смотрели вдаль пустыми глазницами окон. О чем они знали и о чем молчали, всматриваясь в горизонт, вглядываясь в вечность?

Рюкзаки нас уже не тяготили, а посохи в руках стали настолько привычными, что без них мы себя даже не представляли.

Несмотря на то, что мы находились среди монастырских владений, это был еще не монастырь. Архондарик размещается на втором этаже отреставрированного шестиэтажного здания. О назначениях некоторых строений приходилось только догадываться. Мы перешли по мостику, перекинутому через небольшой обрыв, и оказались внутри гостиничного корпуса. Дверь в комнату архондаричного оказалась закрытой. Проходящие мимо паломники сообщили нам, что он на службе и появится здесь уже после трапезы. Мы оставили рюкзаки на деревянных стеллажах (как на вокзале в камере хранения ручной клади) и пошли искать храм, где проходит вечерняя служба.

Вошли в монастырские ворота, прошли мимо иконной лавки, настенного образа Святого Великомученика Пантелеимона и словно оказались в небесном граде. Чистота, ухоженность, множество цветов, пальмы, благолепие уже настраивало душу на особый лад. Пантелеимонов монастырь совсем не был похож на греческие обители-крепости. Игорь нашел в окружающем нас интерьере что-то от черноморского Крыма. Я в Крыму не был, и мне не с чем было сравнивать увиденное. Красиво, как в сказке!

Тайком из-под широкого рукава рясы я по-шпионски сделал несколько снимков. Но как ни снимай, фотографии не могут передать без искажения того, что видят глаза. Мы стали подниматься по различным лестницам и лесенкам. Последняя лестничная конструкция, которую мы преодолели, поднимаясь в Покровский храм, находилась на обратной стороне шестиэтажного здания и была похожа на пожарную лестницу, тем более, что и выполнена она была из металла. Сам Покровский храм располагался на последнем этаже. Если бы не стасидии вдоль стен, то можно было бы подумать, что мы находимся уже в России.

Почти как дома

Когда попадаешь первый раз в храмовое пространство, то после того, как осмотришься, начинаешь искать место, где можно, затворясь во внутреннюю келию души, разговаривать с Богом. К тому моменту, как мы зашли, служба уже началась, и поэтому я встал в стасидию, находящуюся в среднем ряду у коллонады поддерживающей галерею над нами, недалеко от входа.

Еще не восстановилось дыхание после подъема сюда, еще пульс отбивал сложный ритм, и я, состоящий из плоти и крови  и зависимый от этого факта, никак не мог настроиться на молитву. Снял с руки четки. Губы уже участвовали в богослужении, а ум был рассеян. Украдкой я рассматривал иконы, убранство храма и молящихся. Как здесь все знакомо и в тоже время необычно. Откуда во мне ощущение того что в этом храме уже приходилось бывать? О, а вот знакомый батюшка из Беларуси, мы вместе добирались сюда на Афон, но затем наши дорожки разошлись. А вот и его спутник, бывалый мужчина пенсионного возраста, но по духу, похоже, в церкви не очень давно. Неофитов отличает особая ревность, как говорится, без рассуждения.

Вспоминаю такой случай. Как-то раз, в бытность свою пономарём и чтецом во Владимирском храме города Гродно, я вышел читать шестопсалмие. Там соблюдалась традиция во время чтения шестопсалмия гасить всякий свет, свечи, все, кроме лампад. Хор начал петь «Слава в вышних Богу…». Дежурные по подсвечникам проворно стали гасить свечи. Я набрал в легкие воздуха, готовясь читать. Все присутствующие (а на Всенощном бдении, как правило, люди воцерковленные), опустив глаза «долу», приготовились слушать умилительное покаянное чтение. Как вдруг передо мной начало происходить действие, которое иначе как «искушение» и не назовешь.

Некая прилично одетая женщина с куцым платочком поверх пышной прически (по-видимому, работник торговли или умственного труда) пробралась с пучком свечей к праздничной иконе. По тому, как она поставила свечку и истово перекрестилась, было видно, что для неё имеет значение внешняя сторона дела. Но не успела она донести свою руку до живота, вычерчивая крестное знамение, как «дежурная по подсвечнику» проворно затушила её свечу. В глазах дамы недоумение: «Что такое?! Что за безобразие?!». Но, нужно отдать ей должное, она, не уронила своего достоинства и не произнесла ни звука, а поджав губы, выдернула свечу из гильзы подсвечника, поднесла её к лампаде и вновь зажгла. Затем аккуратно ввинтила свечку на место и попробовала еще раз чинно перекреститься… Не тут-то было. Дежурная по подсвечнику молниеносно отреагировала. Фитилек, лишившись пламени, потянул к потолку паутинку дымка, а ловкая тётенька с невозмутимым лицом, чуть опустив глаза (будто ничего и не случилось), настраивалась на чтение шестопсалмия, для неё имела значение внутренняя сторона вопроса. К тому же, стараясь сохранить приличествующее времени и месту молчание, она ничего не объяснила обескураженной женщине.  А со стороны это походило на детскую забаву. Молчаливый поединок длился некоторое время: одна тушила со смиренным лицом, а другая, краснея от внутреннего напряжения, с достоинством зажигала потушенную свечу. Я же не мог, естественно, читать, мне хотелось плакать от душившего меня внутри смеха. Победила более опытная – «дежурная по подсвечнику». А женщина, пытавшаяся принести свою жертву Богу, ушла разбираться в свечной киоск…

Из алтаря вынесли пачки записок «о здравии» и стали раздавать их всем подряд. Я, не дожидаясь, пока мне тоже принесут, поменял место «дислокации», стал ближе к дверям. Не было никакого желания выпадать из богослужения. В другое время, может быть, с превеликим удовольствием помянул неизвестных мне рабов Божиих их же имена, Ты Господи, Сам веси.

Здесь, на Афоне, поминальные записки нам обходились весьма недешево. И, хотя и говорится о жертве, на самом деле имеется и такса, и она вполне конкретная, впрочем, не везде. Мы оставляли поминовения в различных монастырях, жертвовали сколько могли, и никто не пересчитывал наши деньги. В Пантелеимоновом монастыре бухгалтерия была точная. Принцип демократичности, впрочем, сохранялся: «Не нравится – не подавай!».

Служба закончилась, и мы пошли по храму от иконы к иконе, от святыни к святыне. Произнеся вместе с хором «Аминь», я стал высматривать, где мне остановиться на службе утром. Вперед, ближе к амвону, не было желания идти еще и потому, что все, кто сзади, вольно или невольно видят твое «благочестие», а мне известность ни к чему, как Штирлицу. А сзади удобно: все под контролем.

На выходе ко мне подошел отец Сергий и за несколько минут сумел рассказать о своем паломничестве на Афон. Где они успели побывать и какая вкусная была рыба в монастыре Ксиропотам. Как их туда не принимали и как потом пустили на ночлег и затем чествовали по архиерейскому чину. В общем, все у них было замечательно, что не могло не радовать. Удивительное дело, для всех Святая Гора открывается особенным образом. Мне не доводилось встречать одинаковых впечатлений об этих замечательных местах, не только среди тех, кто здесь бывал когда-либо вообще, но даже и среди своих спутников. Вспоминая о паломничестве, мы разошлись во мнениях, например, сколько же этажей было в здании с Покровским храмом в Пантелеимоновом монастыре. Я говорил – 6, Георгиевич – 5, а у Игоря получилось – 10. Или на каком этаже находилась наша комната в гостинице. Впрочем, это не имеет, на самом деле, никакого значения. Мы чувствовали себя здесь как дома, а вот это уже важно.

– Игорь, а ты давай-ка завтра причастись!

– Отец Николай, Вы не шутите?

– Нет, Игорь, не шучу. После трапезы будет исповедь в Пантелеимоновом храме, готовься!

– Спасибо! Большое спасибо!

Возвращаясь к вопросу об исповеди и причащении, я вдруг ясно увидел, как Игорю это необходимо. Как увидел? Когда человека мучит жажда, то все, что напоминает ему о воде, вызывает непроизвольное движение во всем естестве, от мыслей до глотательного рефлекса. У Игоря была жажда Причастия – это было видно невооруженным взглядом. По крайней мере, тогда я это разглядел. И не ошибся.

Встреча с Благодатью

Трапезная монастыря, куда мы пошли после службы, так же производила неизгладимое впечатление своими масштабами и фресками, просто царские палаты. Человек поедает мир в котором живет… В монастырях этому важному делу – трапезе – придают почти сакральное значение. С благодарностью Богу вкушают пищу телесную и, слушая жития святых во время приема пищи, насыщаются духовно. Еда же была обыкновенная, афонская, вкусная.

- Благодарим Тя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных Твоих благ, не лиши нас и небесного Твоего Царствия!

А с мощами и святынями вышла своя история. Дело в том, что мощи в нашем монастыре хранятся в отдельной часовенке. Мы здесь в первый раз и поэтому не знали, куда идти и когда. Остановились в нерешительности, выйдя из храма Святого Великомученика Пантелеимона, куда мы заглянули после ужина вместе с паломниками. Но, пока мы прикладывались к иконам храма, началась исповедь желающих причащаться за Божественной литургией. И мы тихонько вышли на свежий воздух. К  нам подошел священник из земляков и спросил:

– А вы к мощам прикладывались?

Я пожал плечами и спросил: «А где они находятся?». Батюшка показал рукой в сторону большого монастырского корпуса, где мы были на вечерней службе.

– Во-он, часовенка на верхней террасе, там и мощи, – он сказал это и скрылся в неизвестном направлении. И мы с Владимиром Георгиевичем, как загипнотизированные, пошли к той самой часовенке. Поднялись по лестнице, подергали ручку двери – закрыто. Я уселся на парапет возле пальмы, а Георгиевич, облокотившись о каменные перила, уткнулся взглядом в вечность (это где-то чуть правее монастырской башни с часами), в общем, мы пребывали в некой прострации. Неожиданно недалеко от нас обозначилось какое-то движение. Я открыл глаза и увидел, как снизу к нам направляется батюшка, который нам указал часовенку, и незнакомый молодой монах. У монаха в руках была связка ключей, с помощью которых он отворил двери часовни, и мы сподобились! Да, именно сподобились войти под сень небольшого помещения с великими духовными драгоценностями! Над дверью, словно приглашая нас внутрь, находится икона Божьей Матери, именуемая «Благодатное небо». Руки Богомладенца раскинуты  навстречу каждому, кто смотрит на икону. «Здесь тебя уже заждались»! – Как бы говорит  младенец Иисус.

 Мощи, к которым в России бывают километровые очереди, предстали пред нами во всем своем духовном величии. У нас пересохло во рту, руки непроизвольно скрестились на  груди, а в районе сердца разлилась неземная теплота. Мощи располагались по внутреннему периметру на особой подставке – витрине. Нас никто не торопил, и мы ощутили незримое присутствие святых: апостола Андрея Первозванного, преподобного Силуана Афонского, апостола и евангелиста Луки других апостолов Петра, Варфаломея, Филиппа, Фомы, Варнавы, а также Святого Иоанна Предтечи и Крестителя Христова и иных. Когда я выходил из часовни, то с удивлением заметил очередь из людей, идущих на поклонение святыням, а казалось, монастырь замер после вечерней трапезы.

Мы, православные, с особым благоговением относимся к честным останкам святых Божиих угодников. И Церковь Торжествующая нам, членам Церкви Воинствующей, посылает благодатную помощь от мощей святых. И тому существует огромное количество свидетельств.

Однажды в моей жизни произошел такой случай. Когда мы были в Санкт-Петербурге на Серафимовском кладбище в храме Серафима Саровского Чудотворца, отец Василий Ермаков, благословляя нас на обратную дорогу домой, напутствовал такими словами: «Ребятушки, возвращайтесь и помните, что для вас в пути важна совместная молитва. Несите свет веры Христовой людям, а ей скажите, что нашей вере 2000 лет, а вашей 200…». Эти слова нас немного смутили, но мы не стали переспрашивать «кому ей сказать?» А, поклонившись известному Российскому пастырю до земли, тронулись в обратный путь. Надо сказать, что путешествовали мы на «Жигулях» первой модели, популярной в народе  «копейке». Мы – это двое молодых мужчин со своими женами, одна из которых была на седьмом месяце беременности. И в своем путешествии мы ночевали в палатке, которую разбивали в каком-нибудь живописном месте. Но на обратном пути из Петербурга не переставая лил дождь. И у нас не возникало даже мысли ставить палатку в мокром лесу. Мы решили свернуть с трассы и где-нибудь в деревне попроситься на сеновал. Время было уже позднее, но, благодаря северным белым ночам, все было хорошо видно. Плутая по лесу, мы никуда не приехали, и складывалось впечатление, что никуда и не приедем. Один из нас напомнил батюшкин наказ, и мы сообща вслух прочитали молитву «Отче наш». Не успели мы закончить, как увидели двух женщин. Они в дождевиках и с собакой, прямо по «курсу» нашего движения переходили через лесную дорогу. Я выскочил из автомобиля. Подбежал к ним с извинениями, и рассказал о нашей проблеме с ночлегом, однако присовокупив, что мы верующие и возвращаемся из поездки по святым местам. Женщины оказались отдыхающими какого-то пансионата и к тому же имеющие в своем пользовании один из пустующих домиков на берегу живописного озера. Они дали нам ключ от этого уютного жилища и все необходимое для ночлега. И, когда я с кастрюлей холодной, утренней каши, пользуясь добротой одной из них, пришел разогреть кашу на ужин на газовой плите, хозяйка не выдержала и спросила:

– Вы сказали, что вы верующие, а какой конфессии?

– Православные! – Я даже не мог понять, неужели мы не похожи на православных?! 

Тогда женщина сказала:

– А мы с мужем «пятидесятники».

Повисла неловкая пауза. Тут только до меня дошло, о ком говорил отец Василий, но я еще выжидал, чтобы к месту ввернуть батюшкину фразу, и дождался.

– И все-таки, я не могу понять, – вдруг она нарушила тишину, – почему вы, православные, покойникам поклоняетесь? – Она, конечно, имела в виду наше почитание святых мощей. Вступать с ней в диспут по сравнительному богословию не было ни сил, ни желания. Но, сказав слова, продиктованные нам отцом Василием, я поставил её в логический тупик и разговор на этом закончился. Однако относилась она к нам вплоть до нашего отъезда очень доброжелательно. Такая история.

Последний вечер на Афоне

Мы побрели в гостиничный корпус. Посветлевший, нас догнал Игорь. Подойдя к своим вещам, достали из рюкзаков диамонтирионы и с замиранием сердца стали готовиться к встрече с монахом, ответственным за размещение гостей. Уж очень много нам пришлось наслушаться про местное гостеприимство. Но Афон в очередной раз поразил нас: гостеприимство было нор-маль-ным, нашим, русским. Гостинничник ко всем отнесся со вниманием, записал данные в журнал постояльцев, поинтересовался, селить ли нас вместе или порознь, провел в келию. Вот так, и никаких ужасов. Мы были согреты заботой незнакомого инока и очередным примером радушия Игуменьи Святой Горы Афон. А страхов по поводу неприветливости в Пантелеимоновом монастыре  -  как не бывало. Видимо, здесь каждый получает лекарства души по назначению свыше. Кому-то операция, кто-то пьет сладкий лечебный сироп, а кто-то и кружкой Эсмарха не ограничится. Но облегчение наступает у каждого страждущего.

Келия наша была на третьем этаже. Стол, стул, три кровати, два окна и старинная печь – все убранство нашей комнаты. Над каждой койкой висит иконка. Я выглянул в окно, облокотившись на широкий подоконник. Море – в полусотне метров, почти рядом, под нами. «Хорошо, что у нас нет москитной сетки, – подумал я, – можно без помех любоваться морским прибоем и слушать песню волн всю ночь!» Но «хорошо» было, пока мы спать не легли. До сна же оставалось время, и мы распорядились им таким образом:  Игорь экспроприировал мой молитвослов и пошел в специальную комнату с аналоем и иконами на этом же этаже для совершения молитвенного правила ко Причащению. Мы с Владимиром Георгиевичем решили сходить на берег, прихватив с собой фонарик. Пока было светло, но это «пока» на юге весьма непродолжительное время.

Море играет

Минут через семь мы обогнули гостиничный корпус, уже привычно ступая по камням, добрались до кромки воды и присели на теплые валуны. Волна была небольшой, но достаточно «музыкальной». Море, словно кошка, поигрывающая хвостом, одну за другой накатывала на берег волны и забирала их. На шестом или седьмом взмахе удар волны был немного сильнее и до нас долетали теплые брызги от соприкосновения кончика хвоста-волны с одиноким  гранитным истуканом – бесформенным отполированным камнем. Все было «добро зело», только, видимо, я перепил холодной воды в гостеприимных монастырях, и мне было больно глотать. Не хватало еще заболеть банальной ангиной в средиземноморских субтропиках! Подобравшись на четвереньках к самой воде, я зачерпнул пригоршнями соленой жидкости, отдающей тепло, как парное молоко, и, словно в детстве, довольно мелодично принялся полоскать горло. Повторил процедуру еще два раза и был накрыт той самой  шестой или седьмой волной. Отскочил к Георгиевичу, как котенок, облитый из окна хулиганом. Отряхиваясь и смеясь от удовольствия, я вдруг заметил: небо зажгло звезды, вспыхнули огоньки на оконечности полуострова где-то в районе Дафни. Ночь пришла, будто кто-то нажал на клавишу выключателя – вдруг.

Где-то за спиной время от времени появлялись такие же, как мы, любители посидеть на берегу, но, услышав наши голоса, неведомые паломники отправлялись искать уединение где-нибудь в другом месте.

Житейские истории

– У меня есть знакомый, – стал рассказывать о своем московском коллеге Владимир Георгиевич. – Он хочет как-нибудь приехать в Лебеду (я ему много рассказывал о Вашем храме), но все время что-то не складывается.

– Бывает. Особенно когда человек дозревает, но процесс еще идет, ему всегда что-то мешает…

– Так, да. Он действительно дозревает. Я ему купил икону и хочу книжку хорошую подарить. Но я хотел спросить вот о чем: он человек женатый, имеет взрослого сына, но с женой не складывается.

– Не складывается... что именно?

– Это долгая история. Кто прав, кто виноват – не разобрать уже. В постели проблемы – это у них редко бывает, но когда происходит, то лучше бы не было. По любому поводу разговоры на повышенных тонах. Домой ему идти не хочется. Он считает, что семьи нет и надо разводиться. Пока еще возраст позволяет, может, попробовать создать новую семью?

– Это мы сейчас что, пробуем без него решать его проблемы?

– Ну, конечно, это не имеет смысла, в том смысле, что ему мы не поможем. – Владимир Георгиевич чрезмерно стараясь быть понятым, допустил  тавтологию. - Но такое творится сплошь и рядом… Как быть людям, ведь чаще всего семейное счастье разбито на маленькие кусочки, и даже если попробовать склеить, то получится уродец. Извините за сравнение.

– Ну, что Вы, Владимир Георгиевич, сравнение достаточно меткое, но дело в другом. Где начало наших взаимоотношений? Один опытный священник (я имел в виду протоиерея Василия Ермакова) всегда спрашивал в похожих ситуациях: «Где нашли друг друга – в огороде или в хороводе?». Хороший вопрос?

–  Хороший, согласен.

–  А отсюда возникает другой вопрос: а кто и как воспитывал этих незадачливых «молодоженов»? И многое становится понятно даже при неглубоком исследовании. Воспитывали-то те, кто вырос на идеологии  с постулатами в роде: «Человек – это звучит гордо!». Молодым людям не указали дороги к Богу. О смирении и взаимном прощении я молчу. И потом, гордая вершина всегда покрыта льдом, и она одна…

– Это точно.

– А развод, всегда ли выход? Тот же батюшка говорил: «Один кусок не доешь, другим – подавишься!». Человеку склеить разбитую на части судьбу невозможно, Бог это может. Многие, очень многие не задумываются о смысле жизни, о Вере, о Создателе до тех пор, пока ловят миг удачи. Один человек пришел ко мне и рассказал о «разбитой семье, о дурной жене и о понимающей все с полуслова ласковой любовнице»… Я задал вопрос: «И ты готов развестись с женой и жениться на женщине, которая встречается с женатым мужчиной?» Он постоял, подумал и сказал: «Батюшка, я все понял». И пошел наводить порядок в своей семье, смиренно неся груз ответственности за свои грехи перед Богом данной женой. И у него все налаживается и будет еще лучше. Бог поможет. Бог помогает тем, кому это нужно, тем, кто Его ищет.

Владимир Георгиевич помолчал и, вздохнув, сказал:

– Это все очень индивидуально…

– Конечно, даже в одной болезни врач назначает разным пациентам разные дозировки лекарств. А обсуждать, мне кажется, нечего. Краеугольный вопрос, определяющий все и все наполняющий смыслом, это есть ли в твоей жизни Христос? Если семья создавалась не по принуждению со стороны, не из корыстных побуждений, бороться нужно за неё до последнего «патрона», а там, глядишь, и спасешься… Семья – это малая церковь, а подвиг сохранения Церкви – это уже исповедничество. - Я на некоторое время замолчал и заглянул в себя.

- Но Вы меня не особо-то слушайте, Владимир Георгиевич, я ведь сам борюсь за свою семью со своими страстишками. И если у меня все получится, тогда я поделюсь секретами благополучия. Вот в чем я ничуть не сомневаюсь, так это то, что нельзя спасать чужих, за счет своих. Если в доме нестроения, как же я буду служить?!

– А Вы с матушкой давно вместе?

– Недавно, только 25 лет разменяли совместной жизни. Но у нас все еще впереди!

Мы опять замолчали, глядя на звезды и слушая море.

Вечернее правило

Как на душе замечательно тихо! Время для паломничества – конец сентября, начало октября – самое подходящее. Нет изматывающей жары, все созрело, но не отошло, похоже на конец августа в наших средних широтах.

– Владимир Георгиевич, Игорь помолится самостоятельно, а мы давайте здесь вечернее правило прочитаем!

– Здесь на берегу? Давайте.

Мы поднялись с камней и, повернувшись на восток, перекрестились и начали негромко произносить слова вечерних молитв.

Как удивительно и прекрасно бывает возносить хвалу Творцу в нерукотворном  храме на афонском берегу под афонским небом!

Вечернее правило давно мною уже читалось машинально, по привычке. Но здесь, на границе мира духовного и мира материального, Бог даровал помолиться, как нектара напиться. Я словно окунулся в духовное детство, где не сам ходил, а с помощью призывающей благодати Божьей, и вновь почувствовал, что мною утеряно и к чему нужно стремиться. Святой преподобный Силуан Афонский говорил о трех духовных состояниях человека: призывающая благодать, оставление человека благодатью, поиски утраченного и при условии непрекращающегося внутреннего усилия – обожение. Может, не буквально так сказал, это я так интерпретировал его слова, но, мне кажется, общий смысл я сохранил. Главная мысль его слов в «поисках утраченного».  Это -  когда было, когда почувствовал, когда прикоснулся и был согрет любовью свыше и, лишившись, начал искать искренне и целеустремленно, уже имея личный освященный опыт. И происходит процесс поиска, как в детской игре «Горячо-холодно»…

Мои мысли прервал Владимир Георгиевич. Ему, как и мне, не хотелось расставаться с сегодняшним днем.

–  Наверное, нелегко быть священником?

Я задумался.

– И легко и нелегко. Вот если стану хорошим священником, тогда и расскажу, поделюсь, так сказать, опытом.

– А разве Вы плохой священник?

– Я священник только пока в силу благодати рукоположения, но я знал настоящих священников, и теперь свое состояние сравниваю с этими эталонами жертвенного и благодатного служения. Пока и близко не соответствую.

– Я желаю Вам состояться!

– Спасибо, дорогой Владимир Георгиевич! Помолитесь, чтобы все так и было. О! У меня перестало болеть горло! Чудо! Так всем и будем рассказывать.

Мы рассмеялись и побрели в архондарик. 

Сколько лампа не гори, а спать пора…

Игорь уже находился в келии. Из-под простыни выглядывали одухотворенные глаза нашего товарища.

– Куда ходили? – поинтересовался наш посветлевший сопаломник.

– Ходили горло лечить?

– В смысле? – не понял Игорь.

– Ну, в самом прямом, у отца Николая заболело горло, он пополоскал морской водой, и все прошло. – Владимир Георгиевич в двух словах рассказал о нашей часовой прогулке.

– Чудо! – подытожил Игорь и еще плотнее завернулся в простыню.

Я снял подрясник, взяв туалетные принадлежности, сходил и принял душ. Затем решил немножко пополнить дневниковые записи. Электричество в монастыре было отключено, и у нас на столе горела масляная лампа, наподобие старинных керосинок. Игорь повернулся на один бок, затем на другой – ему не спалось.

– Завтра прощаемся с Афоном, – в его голосе чувствовалась грусть.

– После службы соберемся и пойдем по берегу в сторону материка. – Я оторвался от записей, и мы стали составлять план последнего дня на Афоне. Паром будет днем, и мы еще вполне успеем посетить два монастыря, Ксенофонт и Дохиар. В монастыре Дохиар находится чудотворная икона Божьей Матери, именуемая «Скоропослушница». Так что, если все получится, у нас будет хорошее окончание паломничества.

– Дай то, Бог! – Владимир Георгиевич переупаковывал свой рюкзак и параллельно участвовал в нашей беседе.

– Окно не будем закрывать? – закончив писать я расстелил чистую, пахнущую морем постель.

– Не надо, пускай в келии будет свежий воздух. – Решение было общим и единогласным.

– Спокойной всем ночи!

– Доброй но-чи-и! – эхом отозвалось Эгейское море.

Ночные агрессоры

Сотни, нет – тысячи работающих и летающих бормашин! Эскадрильи ночных пикирующих комаров! Из окна, не закрытого москитной сеткой, прибывают все новые и новые отряды этих ужасных насекомых. В состоянии полусна человек делает иногда удивительные вещи. Я, например, вскочил и надел подрясник, затем лег, завернувшись, словно мумифицированный фараон в простыню, а окно, находящееся прямо над головой не закрыл. Зачем я оделся? Я и сам не понял. Человек перед смертью, говорят, вспоминает за долю секунды всю свою жизнь, я же вспомнил, как выглядит каждый тюбик средства от комаров, которое мы оставили в монастыре Святого Павла. Я вспомнил, как мы дружно и радостно решили не закрывать на ночь окно. И еще я припомнил, что сегодня последняя ночь на Афоне.

Сна как и не бывало. Видимо, это была компенсация за пересып в монастыре Григориат. Когда раздался монашеский будильник, мы вскочили, будто бы и не спали совсем. Зажгли лампу и ужаснулись: все стены были заняты наглыми греческими комарами, которые со всех сторон бесстыже смотрели на нас.

Умывшись по-военному быстро холодной водой, мы отправились в Покровский храм, подсвечивая свой путь фонариками. Поднимаясь по лестнице, я оглянулся назад и сверху увидел интересное зрелище: светлячки в траве – бредущие паломники с фонариками.

Бдите и молитесь

В храме почти никого не было. «Поздоровавшись» с иконами, я встал к западной стене. Место было выбрано удачно: рядом прохладная свежесть из раскрытого окна, сзади стенка и впереди открытое пространство. За время службы ко мне в стасидию неоднократно заглядывали припоздавшие иноки, видимо, не одному мне здесь было удобно бдеть, но место занято, извините.

Возглас – и потекла служба. Язык был родной, русский, и поэтому никакой молитвенной самодеятельности на бдении не требовалось. Я слушал богослужебные тексты осознанно, не напрягаясь. И такое  расслабленное состояние внимания вскоре сыграло со мной злую шутку. Стал наваливаться сон. Это, как за рулем засыпаешь: все видишь, все слышишь и ты уже не здесь, а в стране грез и образов. Пробовал дышать поглубже, разминать конечности, растирать лицо – не помогало. Читая о подвижниках, которые почти не спали и все время пребывали в молитве, попробовав однажды этот труд, понимаешь, какая неимоверная нужна внутренняя сила. Без благодати Святого Духа не справиться! Я тонул в сладком болоте сонной неги и выныривал. Тонул и выныривал. Измучился. Но во время Литургии все вдруг переменилось. Пришла бодрость и ясность рассудка. Бог подарил еще раз нерассеянную, внимательную молитву. Я почувствовал себя реально живым.

После целования креста мы поздравляли Игоря и отца Сергия с причащением. Игорь переживал особую радость: в его глазах была Пасха. Так быть и должно. На особом подъеме мы шли со службы. Солнце играло лучами в золоте крестов, невидимый хор птиц на все голоса славил Бога, воздух был напоён запахами. Видимо у входа в Царство Небесное так же хорошо!

На трапезе по непреодолимой мною армейской привычке  я быстро подкрепился. Отставив пустую посуду, стал исподволь рассматривать монастырскую братию. Вот они, воины Христовы. Настоящий духовный спецназ. И не стать, не косая сажень в плечах, а глаза выдавали современных пересветов, в них был опыт и решимость. Помогай Вам Бог, братия!

Прощание с Пантелеимоном

По пути в келию мы заглянули в местную иконную лавку. Ничего особенного, все, как и везде, цены, правда, слегка кусучие. Но вот что можно советовать покупать, так это книги. В нашем монастыре книги, в большинстве своем, различных русских православных издательств. Но от книг, которые вы можете приобрести в России, они отличаются тем, что в Пантелеимонове монастыре ставится печать и монастыря, и Святой Горы – очень хороший получается сувенир. Игорь приобрел последнее прекрасное переиздание «Силуана Афонского» и уже начиная с аэропорта в Фессалониках не выпускал её из рук до самого дома.

Остатки груза из вещей и продуктов, которые мы брали для монашествующих как гостинцы, единогласно решили снести дружелюбному архондаричному. Он нам был  очень признателен. Забрав диамонтирионы, взвалив рюкзаки и бросив прощальный взгляд на убранство приютившей нас келии,  мы пошли на выход. Спутник отца Сергия говорил, что после трапезы они будут ждать нас в районе монастырских ворот. Там мы их и нашли. Впрочем, отец Сергий совсем не томился ожиданием, он как обычно фотографировал всё подряд. Своим детям в Минске, а их у него девять, он обещал привезти с Афона много фотографий. Обещание свое он выполнил «на отлично». Непрестанно вращаясь, приседая и подпрыгивая, он все время, нажимал на спуск фотокамеры. В нем осталась детская  непосредственность, я этим похвастать уже не могу.

Здесь у ворот обители место тоже особое. Однажды во время благотворительной раздачи хлеба был сделан снимок, на котором при проявлении явственно проступило изображение женщины принимающей подаяние. Из чего был сделан вывод, что благотворительность угодна Богородице и, что Она сама посещает обители. Мы постояли некоторое время на этом самом месте. Затем молча, по-военному развернувшись на сто восемьдесят градусов, выстроились «гуськом» и зашагали прочь.  В добрый путь!

Опять пешком по Афону

Снова застучали наши посохи по камням Афона. Попутешествовав некоторое время по полуострову, мы оценили рельеф последнего дня пути. Дорога до монастыря Ксенофонт не поднималась и не опускалась, она вилась, повторяя береговую линию на некотором возвышении от моря. Шлось легко, привычно и не нужно никуда карабкаться. Для последнего дня – прекрасное окончание паломнического маршрута. Моя команда опять затянула распевно Иисусову молитву громко и дружно, заставляя в изумлении от наших певческих талантов, замолчать всю афонскую птичью братию. Несмотря на то, что отец Сергий все время фотографировал, он успевал участвовать и в нашем духовном хоре. Правда, ввиду хорошего слуха, у него получалось красиво. (Когда мы уже вернулись с Афона, я обратил внимание на то, что внутри меня еще долго звучала эта молитва, исполняемая нами, может быть, и забавно, но совершенно искренне, на произвольный манер).

Основным деревом, сопровождавшим нас вдоль всего побережья, были оливы. Их ветви густо осыпаны плодами, чем-то похожими на нашу незрелую алычу, только листья другие, формой напоминающие маленьких рыбок. Несколько зеленых ягод я сорвал как трофей младшему сыну. За очередным поворотом показались во всей красе оба монастыря, в которых мы собирались побывать. Совсем не далеко. По полчаса пути к каждому. Слева от нас разлеглось безмятежное море, по которому сновали лодки и катера, ничуть не тревожа его тысячелетнего спокойствия. Справа поднимались пологие холмы западного побережья Афона. Чистый ласковый воздух. Если абстрагироваться, то начинает казаться, что мы не на передовой духовной войны за мір, а на курорте.

Ксенофонт и прощание с иконами

Посещение монастыря Ксенофонт запомнилось ароматным кофе в архондарике и храмом, в котором монахи сообща надраивали подсвечники. Разобранный хорос лежал посредине собора. Осторожно переступая через византийских медных орлов, мы подошли к иконе Великомученика Георгия Победоносца и Божьей Матери «Одигитрии». Оба  образа являются чудотворными. Но, становясь на колени перед иконами, прикладываясь к святыням, я ничего не просил, а только благодарил за тот Афон, который открылся для меня, который не разочаровал и который стал нежным врачеванием для моей души. Во дворике у апельсинового дерева мы ненадолго задержались, чтобы пофотографироваться. Пора идти дальше.

Двигаясь по берегу, мы увидели замечательную мозаичную икону великомученика Георгия Победоносца, венчающую почти пересохший источник. Остатки воды на камнях, тоненькая, едва заметная струйка и сладкое послевкусие во рту от дегустации самого желанного в жару напитка. Затем все подошли приложиться к образу и «попрощаться». Как в деревенском храме, первую часть пути мы приветствовали встречающиеся на нашем пути чудотворные иконы – «здоровались». Ближе к концу паломничества мы уже «прощались» с ними.

Еще были нежные голубовато-розовые крокусы, целая полянка. Такие я видел только на Кавказе, высоко в горах. Одинокий мул, не переставая жевать, провожал нас равнодушным взглядом, пока мы не скрылись за поворотом. И, совсем немного не дойдя до конечного пункта нашего паломничества, мы повстречали быстро идущего куда-то чернобородого монаха в роговых очках. На наши приветствия он никак не отреагировал, даже бровью не повел, просто прошел мимо. Он шел туда, откуда мы уходили, вглубь полуострова, туда, где горят лампады и гаснут страсти, туда, где Небо соединяется с землей. Мы удалялись с каждым шагом от истинно духовной жизни, приближаясь к бурлящему морю міра. Святии и преподобнии отцы горы Афонския, молите Бога, чтобы и мы стали малой закваской, добавленной в тесто мiра! Молите Бога, чтобы мы не растеряли Свет Невечерний, снова забрезживший в наших сердцах! 

Дохиар

А между тем мы уже подходили к воротам обители Дохиар, и последним событием на Святой Горе для нас должна была стать встреча с чудотворной и благодатной иконой Богородицы «Скоропослушницы». Но прежде мы опять повстречали бодрых и бравых ребят из Музенидиса. Они нас приветствовали как своих. Как будто и не расставались.  Кто-то из их группы пошел за иеромонахом, отвечающим за прием паломников. В монастыре стучали молотки, кипела работа на лесах, и некоторое время до нас никому не было никакого дела. Я прошелся по тенистой аллее вдоль стен обители. К моим ногам откуда-то сверху упал спелый гранат. «Спасибо! А можно, я еще и лайм унесу на память?» – спросил я у ангела обители и, не дожидаясь ответа, сорвал и сунул в карман зеленый плод с деревца, стоявшего тут же.

– Отец Николай! – окликнули меня наши ребята.

– Иду! Иду!

Я поспешил за всеми в свечную лавку. Таков был порядок: сначала в лавку, а затем к иконе. Мы обычно узнавали в монастырях, где приходилось бывать, какие иконы являются у них чудотворными и приобретали  репродукции этих образов, чтобы затем освятить у святынь. Репродукции мы складывали в твердую папку, намереваясь затем, вернувшись домой, вставить их в рамки. Здесь мне посчастливилось приобрести больших размеров «Скоропослушницу», напечатанную на ткани. Старенький иеромонах бережно свернул икону и вставил в картонный тубус, теперь образ не помнется. Ребята еще что-то продолжали выбирать, а мы с отцом Сергием пошли ко входу в кафоликон. Нам казалось, что чудотворный образ должен находиться именно там. Но храм оказался запертым, и мы присели на деревянных скамьях у стеклянных дверей, за которыми угадывался светлый коридор и какая-то (из-за дверей не было видно) большая икона, обвешанная приношениями.

– А может, это и есть «Скоропослушница»? – отец Сергий, и здесь проявляя детскую непосредственность, потянул за медную ручку стеклянной двери. Она приоткрылась. Мы прошли внутрь. На нас смотрел чистый лик Богородицы. Приношений было так много, что Матерь Божья за ними почти скрывалась. Здесь висели и архиерейские панагии, и наградные кресты. Большое количество различных часов и браслетов, золотых колец и серебряных пластин с изображениями  различных человеческих органов. Но больше всего было пластин с изображением детей. Прекрасная греческая традиция – приносить в дар иконе драгоценность за то, что молитва была услышана и исполнено прошение. По изображениям легко угадывается, о чем просили неизвестные молитвенники. Это результат мужских молитв, здесь ведь женщины не бывают. И когда видишь на пластинах детские фигурки и женские лица, понимаешь, что мужское сердце не чуждо любви и сентиментальности. Мы и сами помолились здесь, встав на колени. А за нашей спиной уже столпились подошедшие следом остальные паломники.

Встречавший нас иеромонах рассказал об этой иконе. (Переводили наши знакомые, и у нас не возникло трудностей с языком).

Первообраз иконы, по монастырскому преданию, был написан при жизни основателя обители преподобного Неофита, в X-XI веке. К 1664 году икона помещалась в нише, на наружной стороне стены, перед входом в монастырскую трапезу, и была написана на стене.

Как-то трапезарь обители Нил ночью проходил с зажженной лучиной мимо иконы так близко к ней, что копоть от лучины легла на святой лик. Он услышал от иконы голос: "Впредь не подходи сюда с зажженной лучиной и не копти Моего образа". Нил сперва испугался, но потом объяснил себе, что с ним говорил кто-нибудь из братии, успокоился и продолжал ходить мимо иконы с зажженной свечой и ненамеренно коптить образ. Тогда от образа второй раз раздался голос: "Монах, недостойный этого имени, долго ли тебе так беспечно и бесстыдно коптить Мой образ". При этих словах трапезарь ослеп. Тут только он понял, чьи это были слова, и принял наказание как должное. Поутру братия нашла его распростертым перед иконой и узнала от него о произошедшем. Образу воздали поклонение, зажгли перед ним неугасимую лампаду, а новоизбранному трапезарю было поручено всякий вечер совершать перед иконой каждение фимиамом. Нил же ежедневно, обливаясь слезами, молил Богоматерь о прощении и решил не отходить от иконы, пока не получит исцеления. Молитва его была услышана. Когда он однажды плакал перед святыней, послышался тихий и милостивый голос: «Нил, твоя молитва услышана. Прощаю тебя и вновь даю зрение твоим очам. Возвести братии обители, что Я — их покров и защита монастыря, посвященного архангелам. Пусть они и все православные прибегают ко Мне в нуждах, и никого Я не оставлю. Всем призывающим Меня буду Я Предстательница, и по ходатайству Моему Сын Мой исполнит прошения их. И будет икона Моя именоваться «Скоропослушницей», потому что всем притекающим к ней буду являть Я милость и услышание скорое». Нил прозрел, и молва обо всем совершившемся перед иконой быстро разошлась по Афону, привлекая множество иноков на поклонение святыне.

В Дохиаре было установлено особое и постоянное чествование прославленной иконы. Проход в трапезу, над которым находилась икона, был закрыт, так что образовалось подобие часовни, а справа от иконы выстроен храм в честь образа. Для безотлучного нахождения перед иконой был избран особый монах, которому поручено следить за лампадами, утром и вечером совершать перед иконой молебствия, наблюдать за чистотой часовни и храма «Скоропослушницы». По вторникам и четвергам братия собором служит молебствия образу.

От иконы «Скоропослушница» полилось множество чудес. Благодатью иконы прозревали слепые, ходили хромые и расслабленные, спасались из плена и оставались целыми при кораблекрушении. На Руси списки с иконы всегда пользовались большой любовью и почитанием, многие из них прославились чудесами – особенно исцелениями от падучей и беснования.

Но мы узнали и продолжение чудесной истории. Со временем образ «Скоропослушницы» стал приходить в негодность. Осыпалось изображение со стены, и братия монастыря, для того чтобы сохранить икону, обратилась к русскому иконописцу, имя которого неизвестно. Написанным образом закрыли первообраз в нише. Чудеса не прекращались и у списка. По прошествии некоторого времени, убирая в часовне, отняли написанную копию от стены и изумились: первообраз, подлинная икона «Скоропослушница», непостижимым образом восстановилась. И с той поры здесь в монастыре находятся два почитаемых изображения Богоматери «Скоропослушница». Одно из них – это икона, у которой мы с отцом Сергием только что молились, а другая… Иеромонах открыл нам двери часовни, и мы, войдя в затемненное пространство перед чудотворным образом, встали на колени. Страх и трепет, тихая радость в сердце – вот признаки, которые нам сопутствовали каждый раз, когда, здесь, на Афоне, мы прикасались к чудотворным иконам. Так было и в этот раз. Перед тем как покинуть афонский благодатный берег, мы получали благословение Пречистой на предстоящую жизнь. Мы просили за оставшихся дома, на приходе, за чужих и за близких, за знакомых и неведомых христиан нашей Святой Руси, мы молились и за наше Отечество земное. И Богоматерь слышала все наши молитвы. Потому что Божья Матерь является Скоропослушницей каждому человеку со слезами молящемуся ей.  «Пускай будет не как мы хотим, но как Богу угодно! Но одно для нас очень важно: Дева Мария, преподай Твое благословение всем, кто будет молиться перед теми копиями Твоих чудотворных образов, что мы отсюда увезем»!

Затем мы посетили кафоликон и, закончив свое паломничество по Афону, покинули стены обители Дохиар. Спустились к морю на бетонный пирс. Находиться дольше в монастыре среди работающей братии нам было неуместно. До парома оставался приблизительно час. Спешить было совершенно некуда, и мы праздно шатались по причалу. За группой, сопровождаемой ребятами из туристического агентства, прибыл катер, и они, помахав нам на прощанье руками, скрылись из вида.

Прощание и немного «сюрпризов»

Сюрпризы, тем не менее, не закончились – ко мне с радостным известием подошел отец Сергий сообщив, что  он уже договорился и за нами из Уранополиса вышло морское такси, мы скоро будем на материке. Вот огромное «Спасибо» - мы не на материке скоро будем, а скоро уедем с Афона, а это уже совсем другой акцент. И потом, через час паром… А может оно и правильно, уезжая уезжай!

И вот на горизонте увеличиваясь в размерах, показался наш катер. Когда мы расселись «во чреве китове» отец Сергий сообщил, что с нас еще по 24 евро за комфорт. Это получается, 120 евро стоил наш отъезд! Еще раз огромное «Спасибо»!

 Катерок разогнался и урча, словно кот от удовольствия, помчал нас прочь со Святой Горы Афон. Мимо высоких афонских берегов, мимо Хиландарского причала «Иваница» мы скользили по волнам Эгейского моря. Я в последний раз смотрел на удаляющуюся уже исполненную «хрустальную» мечту. Смотрел до рези в глазах. Нужно постараться все запомнить. Возможно, никогда здесь уже не придется побывать. Зелень склонов отражающих море, вкус афонского воздуха, тишину в душе... Не прошло и недели нашего паломничества на Святую Гору, но так много впечатлений и внутренних перемен. Возможно, и это пройдет, но это было и это пока есть, и пусть попробует время вымыть память моего сердца!

Вдруг ожил мобильный телефон. Пришло сообщение из Минска: «В связи с забастовкой авиа работников аэропорта Фессалоники ваш вылет откладывается на 1 сутки. Фирма оплатила ваше пребывание в отеле «Принцесса» до завтра». Там было что-то еще, уже и не припомнить, да и не важно. Вот еще один сюрприз. Я поразился тому, что совсем не был раздосадован таким поворотом в нашей судьбе. Поразмыслив, понял: все правильно – это не неприятность, а подарок Пречистой нам вслед. Впереди были сутки в курортном местечке Уранополис…

Еще одни сутки необыкновенного лета, моря и Рецины. У нас дома уже середина осени, холодно и дождливо. Здесь же мы умудрились даже опалить плечи на пляже. А еще отец Сергий нашел в кустах большую черепаху и заставлял её минут 20-ть позировать для своих чад перед фотокамерой. Потом он наковырял под водой морских ежей, что бы привезти их в Минск. Правда, искололся весь, но его это совсем не волновало – зато как будут рады дети!

 Признаюсь честно, что для первого паломничества по Афону, проведенного здесь времени нам оказалось вполне достаточно. Больше мы бы не вместили – ибо немощные. А что будет потом – поживем, увидим.

Через два часа после нашего заселения в номера «Принцессы» на пароме прибыл Валера. При встрече он достал из рюкзака и подарил мне две вещи – камень с вершины Афона и черный брючный ремень изготовленный на Святой Горе. Рассказал, что будто кто-то толкнул его купить для меня ремень…Чудеса, да и только!

Вечером за вкусным ужином с Дзадзики и Хориатики мы слушали Валерины приключения, но это уже его история…

Послесловие

Прошло почти полгода со времени моего паломничества на Святую Гору Афон. А когда строки этих впечатлений дойдут до Вас, мой дорогой читатель, пройдет еще время. За окном март и Великий Пост. На аналое храма, где я служу, лежит икона святителя Григория Паламы. Завтра Святая Православная Церковь празднует неделю, отмеченную в истории победой над заблуждениями Варлаама и Григория Акиндина о природе Фаворского света. Я же, оглядываясь на свой Фавор, которым стал удел Пресвятой Богородицы,  еще вижу, пока вижу, отблески того Света в своем сердце и боюсь это потерять.

Позвонила женщина, прежде неплодная, а ныне носящая под сердцем, и мы с ней поговорили о том-о сем… Тропинка жизни разматывается дальше, пойду стучать по ней своим посохом. Пора прощаться. И Вам счастливо, с Богом! Может, еще встретимся.