Епископ Варнава Беляев. Тернистым путем к небу: Жизнеописание старца Гавриила Седмиезерской Пустыни

Епископ Варнава Беляев, не принадлежал к МП и, пройдя тюрьмы, лагеря, ссылки, жил в Киеве, в 60-х годах, где и почил о Господе. Он, можно сказать, достиг высокого духовного состояния. В своей жизни он имел благодатного учителя, такого как архимандрит старец Гавриил Зырянов. Владыка написал о своем учителе старце Гаврииле книгу «Тернистым путем к небу»; старец Гавриил умер в 1915 году. Он очень многих окормлял, многие из его духовных детей, впоследствии, стали новомучениками и исповедниками. Так же он был духовником великой княгини Елизаветы Федоровны.

Многие академики, профессора приезжали к нему и спрашивали совета, хотя он сам не был ученый, семинарию и академию не заканчивал. Но он прошел семинарию и академию опытного внутреннего делания, академию правильной борьбы с грехом и со страстями. А такая академия, есть академия всех академий. И как говорили святые отцы, искусство всех искусств.

А академики, которые были академиками только на уровне рассудочном, приезжали к нему и спрашивали у него наставления, как у профессора всех профессоров и академика всех академиков. Потому что, пройдя академию правильной внутренней жизни, правильной законной борьбы со страстями, он приобрел верный богоугодный настрой духа, богоугодные расположения души. А в этом и заключается вся премудрость Божественная.

Мы хотим обратить внимание на то, как пишет владыка Варнава о старце Гаврииле. Здесь будет идти речь о правильном отношении к церковным обрядам, канонам, правилам, вообще об отношении к закону... - Исихазм. ру

«Выше говорено было, что евангельская любовь была той основной добродетелью, для достижения которой отец Гавриил положил все свои силы и жизнь.

Перехожу непосредственно к обсуждению того, как он осуществлял эту любовь практически. В его глазах все человеческие проступки разделялись на действия «по любви» или «не по любви»».

(Чтобы правильно различать, где поступок по любви, а где не по любви, необходимо обрести духовное видение).

«Если кто подымал шум в доме, другие спали – это не по любви. Если кто опаздывал без причин, заставлял ждать других, то духа любви в нем нет. Нехорошую шутку скажет кто – опять без любви живет. А вообще-то шутки и остроумные рассказы он выслушивал. И по детски смеялся, как мы выше видели, над смешными положениями и применял шутку, как позолоченную пилюлю горького лекарства.

Сам он, рано вставая, умывался чуть слышно, кого бы не потревожить, никогда не стучал ни ногами, ни дверями, делал все нарочно (сознательно, следя за собою) без шума, чтобы даже своих келейников не побеспокоить, а не только приезжих гостей. Любя порядок, порядка и услужения себе лично не требовал, за малейшую услугу платил, как за «дар-любви», любовью же самой трогательной.

Чего стоят эти обращения к духовным детям, приехавшим к нему и случайно занемогшим: «А головонька-то болит, батенька, а?» – и коснется лба. «Не нужно ли чего? Попить, поесть, перевернуться? Потеплей укрыться?». И начинает копошиться в гомеопатической аптечке, рыться в лечебнике. – Между прочим, и сам лечился иногда у гомеопатов; по крайней мере, я имею в виду нашего общего знакомого. – Он знал много народных средств и их применял. А когда было все безуспешно и нельзя было пригласить тот час же доктора, он вставал на открытую, усиленную молитву с обетами. И ими стеснял себя ужасно.

Когда человек начинал поправляться, батюшка радовался этому больше самого выздоравливающего. Сидит, смотрит любовно, вдруг встанет, обнимет, приласкает: «Дай я тебя поцелую» или: «А ну давай поцелуемся», или еще: «Батенька, а можно мне пожать тебя? Не больно?» – «Да нет, батюшка, крепче». Еще сильнее сожмет. «Не больно?» «Крепче, батюшка». – «Нет, – скажет, – боюсь, раздавлю…» – И отпустит. Это выражение от старого времени, но когда я с ним уже встретился, то, думаю, несмотря на непомерную толщину рук, он уже не мог никого раздавить». – То есть, из-за болезни были утеряны силы.

«А как угощал! И сахару-то переложит, и сливок льет через край (с восклицанием: «ух!»), и все приговаривает: « Кушайте во славу Божию, родной батюшка»».

(Кто-то, из фарисеев, об этом скажет: «Ну-у-у, это уже страсти! – это сладострастие»).

«Так же и в отношении других вещей любовь его сказывалась. Если на гостинице спать было холодно, то он посылал гостям свое одеяло, свои ватные подрясники, шубы, давал подушки, все, что мог. Какой бы еще старец до этого снизошел? Уж не вспоминал ли он по контрасту про Оптину.

На этой почве у меня с ним возгорелся однажды, в первые дни знакомства, спор. Я был молод, я не знал старца, как нужно, был ригористичен, начитавшись Лествичника и поняв его по-своему. Может быть, и оптинская «закваска» тут действовала во мне, которую старец когда-то сильно испытал на себе. И я даже не знал, что я сам буду, и какой плод принесут мне все эти убеждения.

Я воспринимал тогда все рассказываемое старцем чисто объективно, не прилагая к себе.

– Вот был у меня такой духовный сын, – я слушаю батюшку внимательно, – приедут к нему гости запыленные с дороги, усталые, не пивши, не евши…

Слушаю дальше.

– Надо бы что? Успокоить, обласкать, дать отдохнуть, напоить, накормить, а он что?
«Идите в церковь, служба уже идет, а то опоздаете, завтра такой-то, – скажет, – праздник…».

Эти его слова меня все-таки задевают, хотя и как постороннего человека.

Я вставляю:

– Да ведь они молиться приехали! Это во-первых, а во-вторых, может быть, этот человек «смирял» их из доброго чувства, из желания доставить им венцы?

Незаметно перешли и на саму «Лествицу» (преп.Иоанна Лествичника).

– Я, – говорю, – не понимаю, почему ее правила не приложимы к нам?».

(То есть, старец говорит о том, что правила написанные в Лествице, к нашему времени не приложимы(конец 19-го, начало 20-го века). То что можно сказать про наши времена, т. е. в наши времена, это вообще уже не приложимо(начало 21-го века)).

«– Я, – говорю, – не понимаю, почему ее правила не приложимы к нам? Не все ли равно, век пятый или двадцатый? Страсти ведь одни и те же...».

(Страсти же, мол, одинаковы, что в пятом, что в двадцатом, что в пятнадцатом, что в девятнадцатом веке, а он говорит, что правила Лествицы к нам неприложимы).

«– Ну нет, – говорит старец. – Попробуй-ка ты применить эти советы Лествичника к нашим послушникам, сейчас же тебя к мировому стащат.

После я видел большее. Тащили не к мировому судье, а по доносу в иное место, откуда некоторые едва выходили или совсем не выходили. И опыт их спасения по «Лествице», с доставлением венцов другим, кончался очень скоро с доставлением венца себе. Это было в 1918 году. Но я тогда такого и помыслить не мог».

(То есть, смиряли других, а те сдавали их чекистам, и их забирали в тюрьмы и лагеря. Вот и получалось, что хотел дать венец другому, а получал его сам. – Вот и получилось, что «спас» по Лествице. Старец видел внутренним духовным оком, имел очи духовные открытые, так как прошел жизненный путь, приобрел чистоту душевных чувств, прошел правильный путь борьбы со страстьми, и видел настрой общества того времени, в которое он жил. Он различал времена, постигал дух Лествицы, и в зависимости от времени, применял ее по другому. Поэтому он и говорил, что те правила, которые там написаны, к нам неприложимы).

«– Как же все таки, Батюшка, такая ведь книга!»

(И действительно, как такая книга для монашествующих, к нам неприложима? Как же быть тогда с такою книгою?).

«– А я так думаю, – ответил мне на это старец, – что, если бы преподобный Иоанн Лествичник жил в наше время, то он написал бы «Лествицу» по-другому».

(А мы берем, читаем «Лествицу» и начинаем применять ее к нашим временам, не понимая и не постигая духа «Лествицы». Ведь старец же говорит: «Если бы преп. Иоанн Лествичник жил в наше время, то он написал бы «Лествицу» по-другому». То есть, этот же самый дух, но примененный уже к нашей эпохе, к нашим временам, обстоятельствам и духовному состоянию людей. Это и есть духовное рассуждение, это и есть понимание, постижение духа закона, и как его правильно применить ко времени и жизненным обстоятельствам, в ту или иную эпоху).

«– Это конечно было сногсшибательно. Ведь такая постановка вопроса у нас, ученых, сейчас же заденет и область догматики, и аскетики, и истории, и о область церковного права. Сейчас же например выдвинется острый вопрос: а насколько неизменяемы церковные каноны? И насколько действительны нынешние церковные соборы? Припоминаю случайную фразу из лекции, которую слушал у профессора по систематической философии: Отцы сидели в облачениях на соборах, чуть не по суткам не пивши, не евши, не выходя, и не расходились, пока все не сойдутся на том или ином решении. А теперь – представляю… Будет собор: официанты во фраках будут разносить на подносах чай с лимоном и печеньем, один из членов собора вскочит – он «за», другой сидит – он «против», и это в белых клобуках…

Так ли действует Дух Святой в наше время? И постановление соборов, хоть нашего 20-го века, такой же ли имеют удельный вес, что и древних веков? Или каноны имеют все-таки временное значение?».

«Конечно, я теперь во многом сдался, пересмотрел принципы «Лествицы» в духе рассуждений не только старца о.Гавриила, но и других авторитетов, не меньших его, а в некоторых случаях и больших, но не во всем могу согласиться и с крайними канонистами (профессорами) и с крайними учителями подвижнической науки. Каков мой нынешний взгляд не время излагать, да и места нет».

(Еп.Варнава Беляев, «Тернистым путем к небу»).