Порфирий Кавсокаливит (Баирактарис)

Автобиография

Как только я почувствовал себя лучше – сразу отправился на Святую Гору

В четырех-пяти часах ходьбы от нашей деревни был монастырь Святого Харалампия, - вспоминал старец Порфирий. - Однажды я по­просил отца, чтобы он проводил меня туда, но не для того, чтобы я там остался. Я не знал, как там и примут ли меня там. Между тем в Аливери случайно мы встре­тили отца Иоанна Папавасилиу. Он позвонил влады­ке — тогда была телефонная линия из Аливери в Кими — и сказал, что приехал один монах со Святой Горы. Владыка города Кими, Пантелеймон Фостинис, очень любил монахов и говорит ему:

—   Отец Иоанн, береги его, чтобы он не уехал от нас!

Отец и я отправились в монастырь. На прощание я хотел поцеловать у матери руку, но она, бедная, от­дернула ее, не дала мне поцеловать.

Итак, мы с отцом пошли в монастырь Святого Харалампия. В монастыре игумен принял меня с радостью и любовью, поговорил со мной. Когда я рассказал ему о своих трудностях, он предложил мне:

—   Оставайся здесь. У нас есть и яйца, и молоко, и ку­ры, - все есть.

И я остался там. Игумен полюбил меня так силь­но, что готовил для меня специально. Сначала у меня не было даже аппетита, но постепенно я пришел в себя. Вначале отец жил со мною, чтобы ухаживать за мной. Отец мой был псалтом и сподобился познакомиться со святым Нектарием. Он был очень верующий и благого­вейный.

Когда я почувствовал себя хорошо, тогда снова по­спешил на Святую Гору. Приехал туда. Как обрадова­лись мои старцы! Но через десять-тринадцать дней все началось сначала. У меня пропал аппетит, я стал блед­ным, худым, отощал на вермишели и тому подобной пи­ще. Представляете, как тяжело я был болен.

 Тогда я еще раз получил благословение на отъезд в монастырь Святого Харалампия. Там снова яйца, сыр, масло и прочее, как и прежде. Я снова приходил в себя, укреп­лялся. Через три месяца возвращался на Святую Гору. Три раза я уезжал и приезжал, но через десять-тринад­цать дней все повторялось.

В третий раз старцы говорят мне:

—    Мы ответственны за твое здоровье и не можем тебя оставить. Мы любим тебя, хотим, чтобы ты был здесь, но Бог показывает, что ты должен уехать, чтобы не умереть.

Еще они добавили:

—    Мы любим тебя, и если когда-нибудь Бог спо­добит тебя, а мы верим, что Он поможет, и ты станешь здоров, если захочешь приехать, найди такого же юно­шу, как ты, и приезжай. Мы хотим, чтобы ты был с нами.

И, дав свое благословение, отослали, сказав на прощание:

—    Мы боимся, как бы братия не стала нас осуж­дать, если ты умрешь здесь в столь юном возрасте. Мы не хотим посылать тебя в мир, но иначе поступить не можем. Видишь, что и мы очень переживаем. Но мы сделали все, что от нас зависит, что только может сде­лать любящее сердце. Ты три раза уезжал и возвра­щался, но не смог удержаться здесь.

Они дали мне на дорогу толстое шерстяное одеяло, которое я сохранил. Это мое лучшее одеяло. Оно было в моей келий, я лежал на нем. На этом одеяле я совер­шал все свои духовные подвиги. Я делал земные покло­ны и спал, бодрствуя.

Так я окончательно уехал со Святой Горы, - скорбно добавил старец Порфирий. - При­ехал в монастырь Святого Харалампия. Там все ждали меня, любили и радовались моему возвращению. Я сно­ва начал питаться молоком, маслом и яйцами.

Я вспомнил одну важную деталь, и сейчас хочу дополнить: Один монах со Святой Горы, звали его отец Иоаким, — он жил на келий святого Нила, послушники его живы до сих пор — написал моей матери письмо, в ко­тором сильно ее отругал, очень сильно. Он написал ей, что даже дикие звери любят своих детей… Он написал в этом письме много,

- много прекрасного, но и еще больше укоряющего и тяжелого. Тогда мать моя пришла в большое сокрушение.

Бедная, позже она изменилась, и обратилась к Церкви. Когда я служил, она сидела напротив, складывала руки крестообразно и молилась. Все время смотрела на меня, не оставляла меня ни на минуту и с гордостью говори­ла; «Батюшка мой!»

В одной деревне, в Цакеях, где я немного послужил после хиротонии, ее называли попа­дьей. Ей целовали руку, а она, бедняжка, гордилась. Она и умерла при мне. «Детка, надо было всех сделать монахами! — говорила она мне. — Сначала я непра­вильно понимала это. Вот бы все мои дети стали мона­хами! »